— Вы позволите? — спросил он учтиво.

— Пожалуйста.

Эмма внесла заправленную лампу, и теперь незнакомец во все глаза смотрел на Клару.

— Фрау Цеткин! Боже мой, фрау Цеткин! Сколько лет я не видел вас!

— Я узнала вас, господин Лангеханс. Хотя вы несколько изменились!

— Какая неожиданная встреча! — все не мог успокоиться адвокат. — Что можно у вас выпить, чтобы согреться? — обернулся он к Эмме. — Чего бы я хотел? Ха-ха! Мало ли чего бы я хотел? Французского шампанского! Русскую водку! Но как патриот я готов выпить рюмку рейнвейна. Большую рюмку рейнвейна. И кофе конечно.

— Где же вы теперь проявляете свой патриотизм, господин Лангеханс? — осведомилась Клара.

— О! Я стар и немощен… Конечно, для того чтобы сидеть в окопах. Но можно служить фатерланду и другим путем. Я прокурист[14] фирмы, работающей на оборону.

— «Нойфиг и сыновья»? — внезапно вспомнила Клара. — Скажите, а как они, сыновья?

— Уве процветает, а что касается Георга, то он на позициях. О нем ходят плохие слухи. Он всегда был несколько экстравагантен. Но это хорошо в мирное время. Когда идет война, лучше шагать в ногу со временем. Не правда ли?

— Как сказать. Вы, наверное, знаете, что, когда солдаты переходят мост, подается команда: «Идти не в ногу!» Иначе есть опасность провалиться.

Лангеханс улыбается воспоминанию:

— Георг Нойфиг! Вы помните его выставку незадолго до войны? На ней было все «не в ногу».

— «Не в ногу» с кем?

— С искусством, конечно.

Нет, Клара не склонна вступать в дискуссию об искусстве:

— Георг Нойфиг тоже человек немолодой. Что он делает на позициях?

— Таскается с мольбертом и красками и, говорят, именно там, где горячо.

Он понижает голос:

— Понимаете, фрау Цеткин, его мазня вовсе не безобидна: он рисует ужасы войны. Только ужасы.

— А разве есть радости войны?

— Победа — венец войны! — напыщенно восклицает Зепп.

Он спохватывается:

— Я понимаю: вы придерживаетесь других воззрений. Для вас патриотизм…

Клара перебила его:

— Патриотизм, который оборачивается палачеством для других народов, — такого патриотизма я не приемлю.

Но она вовсе не хотела вступать в спор.

— А семья Георга Нойфига — вы что-нибудь знаете о ней?

— Сыновья Георга пренебрегли помощью дяди и, кажется, очень нуждаются. Младший, Эрих, подавал большие надежды, но потом его исключили из Академии художеств. За недостойное поведение.

— Он что же, спился?

— Отнюдь. Кажется, участвовал в антивоенной демонстрации.

Адвокат допил свое вино.

— Что вас, собственно, привлекло сюда, господин адвокат?

— В Штутгарт? Здесь один из моих доверителей.

— А в это непритязательное кафе?

— О, чистый случай. Видите ли, я на автомобиле…

— Господин адвокат всегда на уровне века!

— Да, я веду дела современных, в высшей степени современных фирм. Что-то забарахлил мотор; я вызвал из гаража механика. Он уже должен быть тут. Рад был встретить вас, фрау Цеткин.

— Роза уснула. Уткнувшись носом в подушку, как ребенок… Ложись и ты, Эмма. У тебя был тяжелый день, — сказала Клара.

— Да, когда продукты на исходе, все труднее пополнять запасы. А шиберы без совести взвинчивают цены.

Они помолчали.

— Смотрю я на вас с Розой, — сказала Эмма, — немолодые уже вы, а покою вам нет. Роза — она вроде совсем слабенькая, как стебелек.

— Есть, Эмма, такая травка, что через могильную плиту и то пробивается…

Клара, придвинув поближе лампу, устроилась в кресле и раскрыла начатую книгу.

Скрипнула узкая дверь за стойкой. Роза, закутанная в Эммин халат, присела в ногах у Клары на скамеечке.

— Почему вы меня не разбудили? Что это за самоуправство?

— Ты так сладко спала, Роза… Роза грустно улыбнулась:

— Что ты читаешь? Гофман? «Крошка Цахес…» Слушай, прибавь ему росту, и получится ни дать ни взять наш кайзер. Он имеет ту же чудесную способность: когда наши войска побеждают, все воздают хвалу военному гению Вильгельма. А когда нас гонят, виноватыми оказываются бездарные генералы…

В погожий февральский день на оживленном вокзале Дюссельдорфа Клара встречала поезд из Берлина. Пора долгих хлопот и опасений осталась позади. Были получены заграничные паспорта и нужные визы. И сейчас Клара ждала, что вот-вот из голубого вагона скорого поезда покажется хрупкая фигура Розы в ее сером зимнем пальто, отделанном беличьим мехом, с видавшим виды саквояжем в руках.

Отсюда вместе они выедут в Амстердам, где назначена встреча организаторов международной женской конференции.

Но вот уже пассажиры покинули вагон, платформа пуста.

Клара прошла вдоль поезда.

Роза, видимо, опоздала… Клара приехала к следующему поезду из Берлина. Но Роза не появилась. Тревога овладела Кларой. Она решила ехать в Берлин. Она не могла отправиться в Амстердам одна: у Розы были нужные им адреса. Но что случилось с ней?

Поезд пришел в Берлин вечером. С вокзала Клара отправилась на квартиру Розы. Она нетерпеливо взбежала по лестнице. Дверь долго не открывали. Наконец голос Матильды Якоб, живущей вместе с Розой, опасливо спросил, кто здесь.

В квартире, казалось, не было ни одной вещи, оставленной на своем месте. Все было разбросано, вывернуто, вещи и бумаги выброшены из шкафов и ящиков… Значит, обыск!

— А Роза? — боясь услышать ответ, спросила Клара.

— Ее арестовали, увезли на Барнимштрассе. Ох, что здесь было, Клара!

— В чем обвинение?

— Ей сказали, что по приговору франкфуртского суда за антиправительственную деятельность.

Клара сидела у окна не раздеваясь, потрясенная. Розу схватили, воспользовавшись старым приговором, отсроченным из-за ее болезни. Но случайно ли, что именно сейчас, перед ее поездкой в Голландию, вспомнили об этом приговоре? Роза за решеткой… С ее хрупким здоровьем! В тюрьме военного времени. Режим женской тюрьмы на Барнимштрассе суров.

— Роза ничего не сказала тебе, когда ее увозили? Никаких поручений?

— Не было возможности: они глаз с нее не спускали. На следующий день Клара принялась за дело. Она обивала пороги канцелярий, добиваясь разрешения на передачу теплых вещей Розе.

Кларе разрешили свидание.

…С утра у железных ворот тюрьмы собираются плохо одетые молчаливые женщины.

Клара с теплыми вещами Розы и приготовленной Матильдой едой оказывается в центре толпы — в большинстве здесь женщины-работницы. Это естественно…

По ту сторону частой проволочной сетки возникла маленькая, тоненькая фигурка.

Роза спокойна и деловита. Она говорит о всяких домашних делах, вкрапливая в свою речь деловые вопросы.

— Возьми в чистке на Шпиттельмаркт, пять мое голубое платье. Спроси там Эльзу, — и Клара запоминала адрес «Эльзы», с которой ей надо было связаться.

— Напиши Гюнтеру, где я. Он, наверно, беспокоится. Пусть тетя Хильда пришлет мне теплые носки, съезди к ней на Бауерплац.

Роза давала быстрые наставления, и Клара кивком головы подтверждала, что все поняла, все сделает. У них не хватило времени обменяться даже несколькими словами нежности.

В вагоне скорого поезда после всяких волнений и суеты Клара очутилась в тишине пустого купе: военная пора не располагала людей к дальним путешествиям.

Проводник в потрепанном кителе отодвинул дверь:

— В вагоне холодновато? Что поделаешь: топим одной угольной пылью.

— Да, холодно… Солдатам в окопах еще холоднее. Теперь тепло только во дворцах.

Дверь поспешно задвинули, и Клара снова погрузилась в свои мысли. Роза… Как она выдержит тюрьму? В 1905-м, когда была разгромлена русская революция, Розу схватили в Польше. Она отправилась туда нелегально, с чужим паспортом. Ее засадили в знаменитый Десятый павильон, где она пережила страшные месяцы. Тогда они, немецкие социал-демократы, подняли кампанию за ее освобождение и добились его. Что будет с Розой теперь?