- А что же к этим истинам приближает? Хотел бы я узнать...
- Что приближает? Путь Божественного привлечения - ал-джазба. И на этом пути - духовная связь с Аллахом. Но сам не придёшь к ней. Нужен посредник-шейх, он обладает духовным сердцем-зеркалом. Он открывает способность к Божественному привлечению. И в итоге мы достигаем духовной связи через восторг забытья...
- Должно быть, я как раз это испытал, когда лишился чувств, глядя на кружение людей в белых одеждах? Но я говорю тебе откровенно: пугает и настораживает меня подобный восторг. Не лучше ли простые молитвы, которым учил меня старый имам?
- Как для кого! Быть может, для тебя - лучше! Я же избрал иной путь, я иду по дороге моего отца...
- Я тоже люблю моего отца. Он - первый мой наставник в правой вере. Но я невольно завидую тебе! Твой отец проторил для тебя просторную дорогу, похожую на ту, что ведёт к этой обители. А мой, которого я люблю неизменно, всё говорит мне, что его время кончилось и начинается моё время! И для этого моего времени он сберёг наш малый народ. Он своё сделал. А дальше я должен действовать. И торной дороги нет передо мной!..
Султан Велед слушал внимательно, затем сказал:
- Та дорога, по каменным плитам которой ты ехал сюда, это ведь очень старая дорога. Но плиты, коими она вымощена, ещё старше. Я скажу тебе, какие это плиты. Это плиты-камни, оставшиеся от пути совсем древнего, от дороги, сделанной древними румийцами...[214]
- Я слыхал о древних румийцах. У них была великая держава.
- Да, и от неё ничего не осталось, она канула в вечность!
- Нет, нет, не канула! От неё осталась империя византийцев и, должно быть, что-нибудь ещё, о чём я не знаю....
- Но всё это мирское...
«Что-то подобное я слышал в монастыре христиан, - подумал сын Эртугрула. - Отец Николаос говорил о мирском, земном, и небесном, духовном...»
Но сказать о монастыре Осман побоялся. Он помнил, как разгневал старого имама, упомянув о своей беседе в монастыре...
- Имам, отец твоего ученика, научил меня словам молитв. Это ведь правильные слова?
- Да, это старинные и правильные слова. Это слова на арабском языке, на языке нашего Пророка Мухаммада, да благословит Его Аллах и приветствует Его! Но это не единственные правильные слова! Коран - основа, вечный камень в основании правой веры. Но даже Кораном не исчерпывается наша правая вера... Слушай! Я скажу тебе по-тюркски:
Сини бульдум // сана гельдюм // гёзюм ачтум //
йюзюн гёрдюм / Исим верди // делю ольдум //
бини ишкун оана сальди
Сини гёрдюм // гечер идюн // канум йолин ачар идюн
// Ашиклари сечер идюн / каланин йулдурум чальди
Велед гельди // сизе айдур // не истёр сиз //
синюнледюр //
Ким услюйса // бини бильди // дениз ольди //
Я нашёл тебя, // я пришёл к тебе, / мои очи
открылись, // я узрел
твоё лицо. // Оно дало мне имя, // я стал называться
«безумный», // твоя любовь направила меня
к тебе. Я увидел тебя, // ты проходила мимо,
моя душа, // ты шла своей
дорогой. // Ты отбирала влюблённых, // остальных
убила молния,
Велед пришёл, // говорит вам: / «То, что вы хотите - //
у вас», //
Если кто умён, // меня понял, // морем стал, //
драгоценность нашёл
[216].
Осман слушал понятные слова. Невольно встал перед его внутренним взором портрет светловолосой красавицы, некогда переданный ему в дар франкским толмачом... Вдруг почудилось Осману, что эти строки о красавице, которая - душа, и которая идёт своим путём, и которая отвечает на любовь, но может и погубить; и почудилось ему, будто эти строки - о ней, о девушке с портрета!..
Меж тем Султан Велед смолк. Осман решил, что теперь возможно и ему, невежественному гостю, заговорить:
- Прости меня, шейх! Но разве это не мирские слова? Разве они - не о любви к женщине?.. Прости моё невежество!..
- Прости и ты меня! Я рад буду не называть тебя невежественным, если придёт такая пора! Но покамест я рад тому, что ты сознаешь своё невежество. Эти строки - о душе! И разве они не говорят тебе больше, нежели арабские слова молитв?
Задумался Осман. Затем решился говорить:
- О молитвенных словах я узнал, что их положено произносить. Я произносил их вслед за отцом твоего ученика, не пытаясь много думать об их смысле. Впрочем, он сказал мне по-тюркски, что они означают. Мне было приятно сознавать, что я произношу правильные слова, слова на языке Пророка! Я каюсь, но мне и не так уж был важен их смысл! Я полагал, что уже одно их произнесение моими устами приближает меня к пути постижения Аллаха...
- Ты, в сущности, и не желал продвигаться по этому пути далее светлой долины беспрекословного послушания!..
- Пожалуй, что ты прав! Пожалуй, что так оно и есть!.. Но произнесённые тобой слова понятны мне. И если слова молитв, преподанные мне старым имамом, успокаивали меня, то твои слова тревожат меня. Потому что твои слова о душе, о её пути, слишком похожи на слова любви к женщине!..
- Быть может, взбудораженным, встревоженным сердцем легче прийти к Аллаху? - обронил шейх, полулежа, опершись локтем на подушку...
- Быть может! Но этот путь уведёт далеко от жизни обыденной живой...
- Что для тебя эта жизнь обыденная живая? Что ты называешь обыденной живой жизнью?
- Пытаюсь определить!.. Я говорил твоему ученику, что живая жизнь - это многое... Он сказал, что это битвы, оружие, женщины. Зидание великого государства - это ведь тоже и есть живая жизнь!..
- Ты, я вижу, сам не сознаешь странности своих слов! По-твоему, живая жизнь - это смерть?
- А теперь я не понимаю твоих слов? Отчего смерть?
- А ты полагаешь, будто возможно создать великую державу, не убив никого, не пролив реки крови? И ты запомни: это будет кровь людей, которые и не ведают о твоём желании создать великую державу! Они и не ведают, а ты бросишь их под копыта твоих коней во имя твоей великой державы. Это ведь будет твоя великая держава, а не их!..
- Ну, если так, стало быть, живая жизнь - это ещё и неизбежная смерть! Я никого не бросаю под копыта своих коней! И не моя вина, что люди смертны! Я сам - всего лишь покорный раб того неведомого, что мой отец зовёт временем...
- Я хочу сказать тебе ещё слова на нашем языке, на тюркском:
Голоден, голоден, голоден я, Боже мой!
Смилуйся, Господи, дверь мне скорее открой!
Райской еды одну миску прошу у тебя,
Райского теста кусок пирожка небольшой.
Милость твоя велика, словно сотни морей,
Чтоб не иссякла, дари её щедрой рукой!
«Ну, подойди на вершок!» - приказал ты рабу.
Я на сажень подошёл - так открой мне, открой!
Только гяуры
[217] тебя не желают признать,
Крест нацепили они и гордятся собой.
Тот, кто, увидев тебя, не сумел полюбить,
Или осел, или камень, иль комель гнилой.
Солнце ты ясное, небо твой трон, о Паша!
Лес и долины наполнены светом - тобой!
Луком изогнута бровь, стрелы мечут глаза
Прямо мне в сердце, что раною стало сплошной.
Брови и очи твои взяли душу в полон,
Стан твой прекрасен, и лик, и твой волос густой!
Зрячих на свете у нас слишком мало, Велед,
Всех же незрячих стремись избегать, дорогой!
[218]