С этими девушками, которые вместе с ней обучались пению, танцам, игре на музыкальных инструментах, юная царевна подружилась. Их было не так много и эта дружественная близость сохранилась до конца жизни Клеопатры-Маргариты. Красивая Полина выделялась среди этих подруг царевны своей весёлостью и умением непринуждённо вести беседу. Вокруг царевны, тринадцатилетней, уже начинало складываться, составляться её собственное общество, покамест состоявшее из её подруг по дидаскалиону. Полине, первой, царевна пожаловала титул «синдрофисы» — «однокашницы»[20] — с правом носить особого покроя пурпурный плащ с золотой застёжкой. Затем этот титул получили и другие знатные подруги Клеопатры, учившиеся вместе с ней в дидаскалионе...

Константинос, «дядя Костю», как привыкли его звать младшие царевны, Кама-Арсиноя и Маргарита-Клеопатра, был тихим и окутанным сумраком чахотки. Он, хранитель, директор Библиотеки, понимал, как читали царевны. Он помнил их маленькими, помнил, как держа их за ручки, вошла в большой книжный зал молодая царица Вероника. Она не отличалась этой отчаянной пристрастностью к чтению. Влюблённая женщина познаёт жизнь не из чтения исписанных густо папирусов и пергаменов. Разумеется, это утверждение тривиально, однако же оно и верно. Обе девочки, в отличие от своей старшей, уже влюблённой сестры, любили читать. Для самой младшей царевны, Камы, чтение являлось, в сущности, вполне исчерпывающей, вполне самодостаточной формой жизни. Кама читала с такою же естественностью, с какою и дышала! Читать — было для неё так же естественно, как дышать или есть. Но Клеопатра-Маргарита относилась к чтению совершенно иначе. Хранитель Библиотеки замечал, с какою жадностью она развёртывает свитки. Зоркие её глаза летели по строкам, несомненно отыскивая нечто ей важное, значимое...

Маргарита отпустила рабов с носилками. Стражи, Хармиана, Ирас последовали за ней в отдалении. Она пошла напрямик через большой рынок. Люди расступались, кланялись, приветствовали её. Она улыбалась детской озорной улыбкой. Бедняк, продавец сладостей, подступил поближе со своим лотком. Она купила у него льняной халвы, приказала Хармиане вынуть из кошеля серебряную дидрахму и заплатить лотошнику. Разумеется, халва столько не стоила, но и Хармиана не смела противиться сумасбродству своей питомицы. И на самом деле Хармиана понимала, что никакое это не сумасбродство! Так вот, легко, в сущности, царевна приобретает то самое, что принято именовать торжественно «народною любовью»!.. Пальцы и губы Маргариты сделались липкими, дорога круто побежала вниз, к морю. Маргарита присела на корточки, опустила руки в зеленоватую, мутноватую воду. Поодаль клубились тёмные морские коньки и маленькие камбалы. Наклонила голову, плеснула морской водой на губы, сладко липкие... Кончик чёрной косички, туго заплетённой, скользнул в воду моря... Быстро поднялась, распрямилась, вскочила на ноги... Взмахом руки подозвала Ирас...

   — Хочешь халвы?

   — Нет...

Ирас не любила сладости, но царевна довольно часто предлагала ей что-нибудь сладкое, потому что сама сладости любила и забывала о том, что Ирас не любит сладкое...

   — Позволь, царевна, сопроводить тебя в Библиотеку...

Маргарита оглядела Ирас, чуть отступив...

   — Надо заставить тебя отпустить волосы! На кого ты похожа с этой короткой стрижкой! Не то мальчишка, не то гермафродит! Что обо мне думают!..

   — Госпожа, ко мне давно привыкли...

   — Не называй меня «госпожой», я ещё не настолько состарилась!.. — На этом хмуроватом лице Ирас быстро сверкнула ироническая усмешка... — Ты что, — продолжала Маргарита, — неужели ещё не дочитала «Федона»?[21] Ты в который раз читаешь?

   — Это другой свиток, — отвечала Ирас тихо.

   — Там что, другое написано?

   — Я и хочу сравнить...

Перед тем как засесть за чтение в Библиотеке, Маргарита велела, чтобы Хармиана повязала ей голову пёстрым платком — концами назад, стянутыми на затылке; так волосы, косы, не мешали читать, не падали на развёрнутый папирус... Геро возвратилась из одного хранилища, бережно неся на руках старинный свиток... Царевна подошла к ней, заглянула через её узкое худое плечо на теснящиеся буквы...

   — Да ведь это Протагор! А говорят, будто в Афинах сожгли все его писания. Значит, не все. Значит, ещё существует возможность для моей рабыни напитать душу и разум безнравственностью и безбожием!.. — Маргарита прочла вполголоса: — «О богах я не могу знать, есть ли они, нет ли их, потому что слишком многое препятствует такому знанию, — и вопрос тёмен, и людская жизнь коротка...»

Ирас молчала. Она знала, что царевна охоча до подобных шуток.

   — А как же «Федон»? — спросила Маргарита с некоторым лукавством.

   — После... — Геро-Ирас углубилась в чтение...

А Маргарита знала, понимала, что хочет отыскать Ирас в писаниях, сочинениях философов. А что? Конечно же, погружаясь в чтение, Ирас бежит от своего рабства. Ногами не бежит, умом бежит!..

Маргарита являлась в библиотечные залы, чтобы отыскать свои корни, чтобы понять, кто она, кто стоит за ней, там, позади, во времени отдалённом...

Папирусы, пергамены, даже древние клинописные таблички осторожно и опасливо раскрывали свои тайны...

Прежде всего она обратилась к истории жизни и походов великого Александра. Ведь всё начиналось с него, её предок был его ближним, его сподвижником... Она решила не торопиться. Ей очень хотелось начать с поисков упоминаний об отце, о матери. Но нет, она начнёт с самого начала, она будет двигаться медленно, постепенно, проплывать в толще букв, слагающихся в слова, будто рыба среди морских коньков...

В одном дальнем хранилище «дядя Костю» берег «Эфемериды» — своего рода дворцовый журнал, дневниковые записи, которые велись при дворе Александра Македонца. Эти записи царевна сравнивала с его сохранившимися письмами; он писал матери, друзьям, царю персов Дарию... Люди, сопровождавшие Александра в его походах, должны были несомненно многое знать о нём; Клеопатра прочла Каллисфеновы «Деяния Александра» и сочинение Онесикрита, ученика киника Диогена, «Об Александре»... Неарх, друг детства Александра, построивший в Гидаспе флот; наварх, совершивший плаванье в Индию, оставил труд, так и названный: «Плавание вдоль берегов Индии». Она вдруг впервые задумалась о кораблях. Надо держать в своих руках постройку кораблей, надо сказать Веронике... И в первый раз в своей жизни она ощутила странную смутную досаду... Закопошилось как-то в самой глубине души неясное чувство смутное... Она боялась дать себе волю и подумать о том, что она... Она могла бы править лучше, чем Вероника!.. И — тотчас — ладони к щекам запылавшим... Нет, нет, нет!.. Такое думать невозможно!..

Чтение труда Птолемея Лага, первого в династии Птолемеев, зародило в душе царевны законное и закономерное чувство гордости. Предок оказался серьёзным историком. Вместе с Александром прошёл он восточные земли. Если того же Онесикрита занимало всё необычное — слоны, крокодилы, гиппопотамы, то первый Птолемей действительно пытался понять величие своего друга. Тогда Птолемей уже сделался царём Египта и хотел показать себя истинным наследником Александра. В походах Птолемей непрерывно делал записи, затем настольным его чтением стали писания Каллисфена и Клитарха. Однако труд Птолемея не отличался такой занимательностью, как сочинения Каллисфена, Онесикрита и Клитарха. Нельзя сказать, что царевне легко далось это чтение исторического труда её славного предка. Казалось, он искренне преклонялся перед великим Македонцем, видел в нём гениального полководца, принимающего решения с прозорливостью и мужественно их исполняющего. Птолемей, казалось, знал всё: подробности сражений, атак и взятия осаждённых городов, состав и маневры отдельных отрядов огромного войска... Но углубляясь в текст, будто вслушиваясь в далёкий, воскресающий голос, Клеопатра с некоторым удивлением обнаружила, что первый Птолемей, преклоняясь перед Александром-полководцем, отнюдь не считал его выдающимся политиком. И самое важное и удивительное: знатный македонянин, уже сделавшийся правителем египетских земель, не испытывал никаких симпатий к действиям Александра, направленным на сближение с Востоком!.. Это показалось ей странным противоречием... Надо было понять... Что же случилось?.. В сущности, это воинское движение вперёд, осваивающее Ойкумену, начал даже и не Александр, а ещё его отец Филипп... Афинский оратор Демосфен в своих обличительных речах против Филиппа рисовал картину противостояния идеального Афинского государства тирану и грабителю Филиппу. Она и прежде читала Демосфена. Она знала, что идеального государства не было, не могло быть! Но трагическая судьба Демосфена, принявшего яд, чтобы не попасть в руки врагов, волновала её воображение...