— Барби — кукла что ли? — недоверчиво уточнила я.

— Да, она просто как куколка: и личико: и фигурка: Я раньше вместе с ней выступала.

— Выступала?

— Да, я же танцую: и сейчас танцую стриптиз в одном клубе.

— Надо же! — удивилась я.

— Ничего себе! — удивилась Катя.

— Я и в Германии выступала, ездила туда год назад, — похвасталась Ира.

— Надо было замуж там выходить, — логично посоветовала Катя.

— А я замужем, у меня муж здесь в Москве.

— А как он относится к твоей работе, я имею в виду стриптизу, — поинтересовалась я.

— Нормально. Как ему относиться? Зарабатывает он мало, вот и терпит. Он в техникуме преподаёт. Да и привык он уже к моей работе. Он намного старше меня, пусть радуется, что такая красотка ему досталась. Если бы не его квартира, я бы вообще от него давно сбежала, — о муже она рассказывала небрежно и даже поморщилась.

— Надо же!

— Ничего себе: А он знает, что ты: ну там это? — я опять не была уверена в деликатности своего вопроса.

— А он и не спрашивает. Я ему один раз сказала, он говорит, что не верит мне. Не знаю: Не верит, пусть не верит. Вообще, мне наплевать. Вот у меня сейчас на работе моей не знают об этом, вот это да! Я ужас, как боюсь, если кто-то им об этом расскажет или сами как-то это поймут. Тем более мы с хозяйкой так сдружились, она мне предлагает не танцевать уже, а быть администратором.

— А это лучше? — спросила я.

— Конечно, лучше. Мне сейчас уже тридцать. Сколько я ещё танцевать буду? Ещё чуть-чуть — и всё. Надо думать о будущем.

— Ну, да: наверное: А ты откуда сама? — вопросы, конечно, задавала я, воспитанная Катя не выясняла подробностей чужой жизни.

— Я из Казахстана, казашка я. Не видно, что ли? Родилась и выросла в селе, баба я деревенская, — она рассмеялась. — Я уже маленькая всем объявила, что хочу быть девочкой:

— Как же в деревне все это восприняли?

— Мама иногда ругала меня за это, но, в общем, нормально. Я и тогда выглядела странно, была похожа на девочку, но ко мне хорошо все относились, никто не обижал, некоторые мальчишки наоборот меня защищали, как девчонку. У меня же и голос такой всегда был, это он не после операции таким стал. Меня когда в армию призывали, так, вообще, не знали что со мной делать?

— В армию? Как же ты в армии служила? — я удивилась ещё больше, чем тот милый психиатр Крюков, который тоже был крайне удивлён подобному обстоятельству, но в моей жизни.

— Обычно служила, я сама в армию пошла. Решила — отдам долг Родине, а потом буду пол менять, — мы с Катей переглянулись, такого патриотизма мы ещё не видывали.

— Ну и чего дальше? — не важно кто из нас это спросил.

— Меня взяли в самые элитные войска — в стройбат, — с гордостью объявила Ириша.

— А с чего это они самые элитные? — удивилась я, стройбат считался всегда самой отстойной частью наших славных войск, в стройбате в некоторых частях даже ни разу не выдавали солдатам оружие за всю их двухлетнюю службу, не доверяли.

— Самые элитные! — продолжала нас убеждать в этом Ириша. — Десантные и стройбат, они всегда считались самыми, самыми.

Я не стала спорить и обижать бывшего ветерана инженерных войск, сидевшего рядом со мной в этот момент в развратном черном платьице.

— Приехала я в часть, на меня посмотрели и сразу повели в штаб. «Кто тебя такого призвал? В каком военкомате?» — это они меня спрашивают. А я: «Хочу Родину защищать». Они, услышав мой женский голос, вообще все обалдели. Предложили мне пойти писарем в штаб. Я сказала, в штаб не хочу. Они меня уговаривали, но я сказала, что в штаб ни за что не пойду, буду служить, как все. В казарму пришла и всем сразу сказала, что я женщина:

— Как? Так и сказала? — я представила эту невероятную картину: сто пятьдесят грязных запущенных мужиков, обычный размер общевойсковой роты, выслушивают это заявление от своего сослуживца.

— Да, так и сказала. Некоторые посмеялись, но за два года меня никто ни разу не то, что не ударил, пальцем даже не тронул. Один дед* один раз замахнулся, а я стою, даже не защищаюсь и спокойно ему так: «Ну что, на девушку руку поднимешь?» Он плюнул, развернулся и ушел. А потом за мной парень начал ухаживать, фамилия Братеев у него была. Конфеты мне покупал, карамельки разные, ну, знаешь, что в армии покупают обычно. В солдатской чайной меня угощал: Хороший парень. А один раз: строили мы какой-то дом, и затаскивали мы трубы на самый верхний этаж. Я тащу трубу, сил никаких нет, дом только строится и окон ещё нет, со всех сторон дует, руки закоченели. Я дотащила до третьего этажа, встала на лестничном пролете, стою и плачу, не могу дальше идти. И снизу мой Братеев поднимается. Увидел, что я плачу, обнимает меня и целует меня в щеки, целует, целует: Я его отталкиваю: «Ты чего делаешь? Отойди от меня». «Я целую свою любимую девушку», — говорит он, представляете? — Ириша пискляво рассмеялась.

— Ну: у вас была любовь: близость? — не унималась я с вопросами.

— Сексом я ни с кем тогда не занималась.

— Ну, ты же мужчин любишь?

— Люблю, но пока мне операцию не сделали, я ни с кем сексом не занималась. Это был бы тогда гомосексуализм, а я женщина, — непреклонным голосом заявила Ириша.

— Ну, да, конечно, — с этим я была абсолютно согласна.

— Очень романтично, — оценила эту историю Катя.

— Тоже иди в армию, за тобой тоже будут ухаживать, — посмеялась я.

— В общем, я не жалею, что пошла в армию и честно отслужила. Потом вернулась, поступила в педагогический институт там у нас в Казахстане, пока училась, бегала уже по врачам, в Москву ездила, институт закончила, отработала даже учителем несколько месяцев в нашей местной сельской школе, а потом уехала в Москву: Сделала операцию у Акопяна в центре репродукции и домой уже не вернулась. Я потом приехала домой уже как женщина, документы надо было менять, меня очень хорошо встретили и родные, и все знакомые. Мама только поплакала и всё.

— Удачно. У некоторых с родителями не выходит так. Наверное, ты с детства действительно была как девочка, и эту перемену уже все ожидали, это не стало для всех такой большой неожиданностью.

— Наверное: Кстати, помнишь Евгению? — неожиданно переменила тему Ира.

— Да, с тобой тогда она была, — этого молодого парня с длинной как у гуся шеей с застрявшим и торчащим комком посередине неё, в неизвестного происхождения женских тряпках, я, конечно, хорошо помнила.

— Представляешь, она познакомилась с парнем: — начала Ириша.

— А она сделала уже себе операцию? — перебила я её.

— Ничего не сделала. Копила деньги, проституцией начала заниматься. Отложила около тысячи долларов, то есть уже могла операцию сделать. Так она со своим парнем на эти деньги поехала в Сочи. Села в поезд:

— А она так и поехала в юбочке?

— Да, так и ехала. Я ей говорила, что она не выглядит ещё достаточно женственно, и у неё могут быть проблемы, вот эти проблемы она и получила. Её застучал проводник или кто-то из её купе нажаловался:, в общем, всё-таки, видимо, проводник заявил в милицию, что едет мужик в женском платье, и её сняли с поезда на первой же станции: милиция. Её избили, отобрали все деньги — шестьсот долларов у неё было с собой, билеты её даже сдали и забрали за них деньги, изнасиловали, отвезли на ментовском «козле» в Москву к ней домой и забрали все деньги там, у неё ещё около четырехсот долларов оставалось. Вот так вот.

— Ужас! А она заявила в милицию? — спросила я. — У них же есть подразделение собственной безопасности или как оно называется.

— Нет, конечно. Жива осталась и то, слава Богу!

Этот рассказ произвел на меня удручающее впечатление. Мне не нравилась Евгения, я понимала, что ехать ей, выглядящей по всем признакам, как парень, в юбочках и прочих женских шмотках, было абсолютной глупостью. Я также понимала её соседей по купе, я тоже не обрадовалась бы такому уродливому соседству, вела себя Евгения, я это хорошо помнила, исключительно вульгарно, навязчиво, утомляла своей неумелой игрой в девушку, своей жестикуляцией, активной настолько, что она ненароком могла Вам выколоть своей кривляющейся рукой глаз. Я представила, как я еду в купе вместе с Лизой, и напротив сидит такая Евгения, да ещё с подло едущим за её счёт парнем, а это значит, что он конченный мудак и, конечно, к тому же «голубой» — Евгения не могла понравиться нормальной ориентации мужику, имея все признаки обыкновенного парня. Я бы тоже предприняла что-нибудь:, может быть, не стучала бы в ментовку, но сидеть сутки в такой компании я точно не стала бы. Надавала бы всем пиздюлей, и ехали бы они у меня в тамбуре: Тьфу, начинаю рассуждать, как те подмосковные менты. А ещё я понимала, что могу попасть в точно такую же историю, что, конечно, веду я себя, может быть, поприличней, ни к кому не лезу, но перспектива оказаться не понятой нашей родной милицией существовала очень реальная. Слава богу, в будущем ничего такого не произойдет, родная милиция и ещё роднее ГБДД меня будут только удивлять своим пониманием моей ситуации и крайней деликатностью по отношению ко мне. Вроде простые мужики, а вели они себя всегда исключительно по-джентельменски, как будто гимназии царские кончали: Я удивлялась, удивлялись этому и все. Катя иногда смеялась, что на мне в итоге женится мент. Ох! Родной милиции я желаю другого счастья и других женщин! Она этого всё-таки заслуживает.