Лене я никогда этого не прощу: за такую дружескую помощь в наших семейных отношениях:

Не доходила Лиза в свой садик. Прошло три или четыре месяца, закончилась аренда, и Маша с Лизой переехали в нашу старую квартиру в Тушино. Моя мама заранее начала хлопотать, хотела устроить Лизу в садик, где когда-то работала сама. Конечно, ей было приятно и помочь нам, и приятно, что ей с радостью помогают на старой работе и помнят её, и, конечно, ей было приятно показать там Лизу. Но Маше надо было всем досадить и в последний момент она отвела её в другой детский сад.

В другой садик она тоже не походила, наступали майские праздники, а за ними лето, а за ним школа и первый класс: «Маша, зачем надо её на один месяц устраивать в сад? Или пусть она тогда в мамин уже доходит, — хороший садик в парке, на каждую группу отдельный домик, бассейн есть:» «Нет, мне далеко ездить, найми мне нянечку, вон Ваны для Максимки наняли и мне найми:» Далеко — это две остановки на трамвае. «Хрен с тобой! Делай, что хочешь», — я решила с Машей не спорить и успокаивала маму: «Не сердись на неё, у неё от развода крыша поехала, пройдет время, она успокоится». Предваряя описание дальнейших событий, скажу — не успокоится. Я даже иногда думаю, надо было разводиться, чтобы так и не избавиться от тех же самых, как и до развода, ежедневных, без единого выходного нервотрепок? Лучше бы жили по-прежнему вместе, чуть-чуть, но было бы всё-таки спокойней. Думаю: и гоню эту мысль прочь.

Заболела мама, заболела серьезно, заболела не неожиданно. Она никогда не отличалась хорошим здоровьем. Каждый день я ругалась с ней и пыталась добиться от нее, чтобы она легла в больницу. «Да, хорошо», — говорила она. — «Вот дождусь пенсию и лягу: через недельку:» Через неделю она говорила: «Праздники пройдут и:».

А потом еще причина и еще…

Я приехала к бабушке и к маме вечером, бабушка лежала на противопролежневом матрасе, он негромко жужжал, вибрируя и стимулируя этим кровообращение. Я помогла усадить бабушку на импровизированный её унитаз — стул с отверстием посередине и ведром под ним. Когда мы ее поднимали, я заметила маленькое пятнышко на ноге над пяткой, так: совсем небольшое — натёртость или помятость. Но цвета оно было той огромной язвы на спине, того старого мокнущего пролежня. «Неужели еще один. Неужели новый пролежень?» — подумала я.

За пару дней оно увеличилось, увеличилось совсем немного. Потом два дня меня не было, я не заезжала. На следующий позвонила мама: «Приезжай, у бабушки нога вся красная, наверное, тоже пролежень».

Я приехала, было раннее утро, в комнате светло и солнечно: В комнате на виду, никуда не прячась, делала свою работу Смерть. Ей не надо было прятаться в темноте, она работала в любое время дня и в любую погоду. Она впервые пришла в наш дом, но я узнала ее сразу и ее присутствие безошибочно ощутила.

— Вот, смотри, — мама скинула одеяло с бабушкиных ног. Одна нога знакомого мне пурпурного цвета до колена, на другой ноге такое же ползущее вверх пятно до щиколотки: Можно было и не показывать, мне и так было все понятно.

— Мам, бабушка сегодня умрет…

Мама застыла и расплакалась. Я села, как обычно, на диван, бабушка была без сознания. Я поцеловала ее в щеку…теперь я с ней прощалась. Было грустно, но на душе было спокойно. Моя бабушка прожила счастливую жизнь и долгую… Я встала и поправила ее ногу, на ноге так и остались, как на пластилине, вдавленные отпечатки моих пальцев, — нога была совсем безжизненная. «Наверное, это гангрена», — подумала я. Мы с мамой долго сидели молча. Потом я уехала. Она позвонила через несколько часов. Я приехала, приехал и Игорь.

Смерть обрела свою оболочку, теперь ее можно было не ощутить мистически, ее можно было увидеть глазами, она была в моей бабушке, она оставила в ней свою ядовитую частицу. А сама изматывающим тяжелым недугом, или пьяным кухонным ножом, или в миллионах других обличьях уже делала свою работу в других бесчисленных местах. Когда-нибудь мы с тобой встретимся, Смерть… и победа будет на твоей стороне.

На похороны приехал Сергуня, мой двоюродный брат, — сын дяди Сережи. Мой дядя умер уже давно. Сергуня жил в Ленинграде, или, точнее, в Питере, так он стал уже давно называться. Растолстевший, с бородой, он остановился у Игоря. Вика, моя родная сестра, жила в Нью-Йорке и, слава Богу, жива-здорова до сих пор. Она не приехала.

Морг… вывезли гроб… я не узнала бабушку… — вытянувшееся лицо, опавшая кожа… Никто не узнал, все стояли в ожидании, пока не вышел какой-то работник морга: «Чего не забираете?» Все обступили гроб, поплакали, вынесли, погрузили в автобус.

Востряковское кладбище, здесь похоронены мой дед и дядя. По надетым телогрейкам определяем землекопов, дают огромные сани… везем… наша линия… между могилами узкая тропка, — законы советского бытия распространяются на нас и после смерти, для удобства ширину тропинки оставили такой, что гроб могли пронести к могиле только два человека. Игорь с Сергуней наглядно здоровее меня, берут гроб, несут… Здоровый мускулистый Игорь унесет кого угодно, только гробы подноси, здоровенного Сергуню расквасила спокойная жизнь, он не выдерживает, гроб валится, его поднимают, несут дальше. Кладем перед могилой, все плачут…, землекопы нетерпеливо курят, бросают бычки, это для нас команда, мы в слезах в последний раз целуем бабушку. «Пусть земля тебе будет пухом. Царствие тебе небесное», — всё, что вспоминается из забытых традиций. Ещё… каждый по три горстки земли. Землекопы работают быстро, Игорь дает им деньги. Мы все скинулись, а он неожиданно для меня взял на себя всю организацию похорон. Тогда я впервые увидела, что мой брат давно уже взрослый… в свои уже почти сорок лет.

Холмик свежей земли… И всё.

Я стояла на краю огромной долины. Другим своим краем она спокойным потоком втекала в безбрежный бирюзовый океан. Невероятных размеров алое солнце рисовало на воде такого же цвета широкую полосу. Краснеющий от солнца край неба неправдоподобно для времени позднего заката переходил в густую полуденную синеву. От берега по краю долины росли гигантские деревья, на десятки метров поднимались их узловатые корни ввысь и заканчивались раскидистыми, размеров в грозовую тучу, темно-зелеными кронами. Широкая, вытоптанная, цвета песка тропа пересекала долину и соединялась с сияющей красным огнем дорогой в океане, образуя один единый путь к солнцу. Стадо странного вида животных, загипнотизированное алым небесным светилом настойчиво брело по этой дороге по направлению к своему Богу. Самые большие из них отдаленно напоминали обычных слонов, другие походили на изображения древних ископаемых животных… Не свет закатного инопланетного солнца слепил меня, густые ядовитые краски резали глаза, зачаровывали, возбуждали… Яркая вспышка — самый центр долины пронзила ломанным копьем молния… Всё замерло… Оглушительный грохот — и миллионы странного вида птиц, бесшумно поднявшись с деревьев, изменили цвет неба на черный. Стадо животных замерло на мгновение и, поменяв свое направление, побежало через заросли древних растений к ближайшей кромке леса. Я не была напугана, но, повинуясь своим инстинктам животного, побежала за своим стадом в первобытный лес. Я бежала широкими прыжками, руки противовесом моим ногам размашисто взлетали поочередно вверх. Сознание отставало от быстрого тела, и я видела уже себя со стороны, — стройная, высокая и физически развитая, как с фантастических картинок Boris Valejo*, красивая женщина. Рассекая руки об острые длинные листы, я догоняла своих сородичей в другом своем удивительном мире. С грустью в последний раз я посмотрела на свое загорелое правильное тело, на вздрагивающую от бега большую грудь, на отсутствие члена… Посмотрела с грустью оттого, что уже знала, что я просыпаюсь.

Я открыла глаза: В окне солнце, в ногах кошка, она сидела и намывала гостей. Я полежала еще в постели, удерживая в сознании увиденный мною другой мир. Если бы кто-нибудь из нормальных людей увидел бы мои реалистичные до сумасшествия сны, они бы точно надолго оказались в психиатрической клинике. Мои сны были настолько реалистичны, как будто я проживала в них вторую жизнь. Останусь в них навсегда… и никогда не вернусь.