Благодаря Пагуошскому движению, удалось установить доверительные отношения между учеными Запада и Востока и начать прямой диалог ученых с политиками.

Моя первая встреча с Пагуошем была довольно неожиданной. Приближался Новый 1968 год, как вдруг позвонил Лев Андреевич Арцимович, и несколько таинственным тоном пригласил нас с Таней в Дом ученых. Это как-то не входило в наши планы, мы собирались встречать Новый год, как обычно, в кругу семьи, но он настоял, не объясняя причин. Что за компания нас там ждет, он не сказал, но настоятельно посоветовал не отказываться. К назначенному часу мы приехали на Кропоткинскую и в Белой гостиной оказались в обществе американской делегации Пагуоша во главе с профессором Генри Киссинджером, который к тому моменту еще не стал советником президента США по национальной безопасности и Государственным секретарем. Дело в том, что Лев Андреевич был активным участником Пагуошского движения. Там же были Гольданские[124], Георгий Аркадьевич Арбатов и ряд других лиц. Положение было несколько искусственным, несмотря на обильный стол и множество напитков. Беседой полностью завладел Лев Андреевич, которому дискуссия с Киссинджером явно доставляла удовольствие, особенно тогда, когда его ясные и иногда парадоксальные аргументы ученого сталкивались с позицией политика и дипломата. Но именно в этом состоял смысл Пагуошских встреч. Они имели своей целью не столько переговоры, сколько достижение понимания путем диалога.

Быстрота реакции и четкость позиции делали Л. А. Арцимовича незаменимым участником подобных встреч. Позднее от очень многих ученых мне приходилось слышать о его выдающемся вкладе в установление и развитие взаимопонимания между учеными разных стран. По-видимому, самым значительным его вкладом была идея так называемых черных ящиков, которые могли служить средством проверки выполнения договоренности о прекращении испытаний ядерного оружия.

Принимать активное участие в Пагуошских встречах я начал с 1977 года. Мне приходилось делать сообщения по проблеме опасности ядерного оружия как глобального явления и о влиянии и роли средств массовой информации, что в то время было мне особенно близко, поскольку я уже несколько лет активно работал на телевидении. Я даже сделал полуиронический-полусерьезный доклад «Science, Society and Television»[125], в котором сравнивал телевидение с атомной бомбой. Оказывается, энергия, которая выделяется в том и в другом случае, примерно одинакова, только атомная бомба выбрасывает ее в ничтожные доли секунды, а телевидение излучает энергию непрерывно и воздействует на сознание и поведение людей в немалой степени. Статья была опубликована в трудах Пагуоша, правда только по-английски.

За работой конференций следило бдительное око спецслужб — и наших и американских — но, несмотря на это, а может быть и благодаря этому, разговоры были очень откровенные и поучительные. На самом деле ничего секретного в наших заседаниях не было, но понимание того, что за всем наблюдают спецслужбы, делало их более ответственными. Материалы докладывались куда надо, и это был своеобразный и очень важный канал информации.

Встречи проходили в разных местах. Памятная мне юбилейная встреча была в деревне Пагуош в Канаде, где я познакомился с Александром Николаевичем Яковлевым[126], который тогда был там послом, и после конференции он пригласил меня несколько дней быть его гостем в Оттаве. До этого Александр Николаевич заведовал отделом пропаганды ЦК, который определял идеологию нашего телевидения. В 1973 Яковлев оказался неугодным и был отправлен в почетную ссылку послом в Канаду, но в бывшем его отделе остались замечательные люди. Я вспоминаю Григория Огарева, Евгения Велтистова, Виктора Суханова, которые оказывали мне существенную поддержку, и без чего бы не состоялось «Очевидное — невероятное».

Пагуош был одним из важных каналов взаимодействия науки с властями. Он никогда не обладал особой публичностью, хотя и регулярно публиковал заявления, в основном результаты работы распространилась в политических и военных кругах.

В 1987 году я стал заместителем председателя Российского Пагуошского комитета и членом Совета Пагуошского движения ученых. Председателем же был избран мой старый друг Виталий Иосифович Гольданский.

Витю я помню с Казани, куда он после ранения выбрался из Ленинграда по Дороге жизни. В Казань он прибыл зимой в крайне истощенном состоянии и весил всего 40 килограммов. Мы изредка встречались, но пятилетняя разница в годах мешала нашему общению.

Институт химической физики, директором которого был Николай Николаевич Семенов, находился в Москве, рядом с ИФП, в большом дворце екатерининского вельможи XVIII в., в котором до войны помещался Музей народов СССР. Территорию институтов разделял забор, но в нем была калитка, так что Петр Леонидович и Николай Николаевич могли ходить друг к другу в гости. Ведь они дружили с юности, а Наталия Николаевна Семенова училась в одной школе с моей матерью и в значительной мере способствовала ее знакомству с отцом и тем самым моему появлению на свет. Тогда же, одновременно со мной, у Николая Николаевича и Наталии Николаевны родилась дочь Милочка и немудрено, что нас, даже до нашего рождения, уже сосватали.

Однако матримониальные планы родителей были разрушены Витей, который, несомненно, был самым остроумным молодым человеком в нашей компании и уже тогда многообещающим ученым. В 1947 году он женился на Миле, а через два года я женился на Тане. Так в веселой и непринужденной обстановке нашей молодости я вновь познакомился с Витей, но наиболее важные и существенные контакты возникли тогда, когда мы оказались, вовлеченными в Пагуошское движение ученых.

Витя с блеском представлял нашу страну в этой организации; с его разносторонними знаниями ученого он, несомненно, был очень подходящим участником подобных дискуссий. Обладая острым умом и великолепной памятью, он иногда вспоминал самые невероятные эпизоды из истории и литературы, а развитое чувство юмора позволяло ему сглаживать противоречия, которые часто возникали от взаимного непонимания сторон. Это было особенно важно в таких ситуациях, когда необходимое чувство доверия и общности взглядов только возникало: ведь миропонимание ученых имеет общие корни и потому универсально. В 1995 году Пагуош был удостоен Нобелевской премии мира, и мы все — Витя с Милой и я с Таней — были приглашены в Осло на торжественный акт вручения премии Пагуошскому движению и его президенту сэру Джозефу Ротблату.

В 1983 году Витя стал лауреатом международной премии имени А. П. Карпинского, которая присуждается германским фондом Топфера. По этому поводу мы приехали в Ленинград, где в торжественной обстановке проходило вручение этой престижной премии. Мы тогда поразились обилию друзей Вити — и друзей его молодости, и соратников по войне, которые собрались в здании Академии наук на Васильевском острове.

После смерти Виталия Иосифовича в 2001 году председателем Российского Пагуошского комитета стал академик Юрий Алексеевич Рыжов[127].

Мы с ним были знакомы еще со времен работы в ЦАГИ. Он занимался вопросами аэродинамики, потом был ректором МАИ, а после 1993 года Ельцин предложил ему стать премьер-министром, но он отказался, и тогда его назначили послом во Францию. Это одна из самых высоких дипломатических должностей, и назначение туда Рыжова стало для всех неожиданным.