Фашистские бомбы падали на санатории и дачи, поражали мирное население.

Гитлеровцам удалось поджечь один из цехов судоремонтного завода и потопить несколько рыбачьих лодок, стоявших около пирса. Пожары возникли и в самом городе. На территории завода лежали убитые, стонали раненые.

Как только был дан отбой боевой тревоги, все свободные от вахты офицеры и матросы вместе с пожарными бросились тушить загоревшийся цех.

— Вот, товарищ командир, подобрал. Отличный парнишка, — возбужденно доложил мне комсорг Свиридов, — нам бы такого на лодку...

Осиротевших по вине гитлеровцев детей было множество, и матросское сердце не могло мириться с тем, ?то по развалинам бродит запуганный, голодный мальчуган.

— Замечательный парнишка, — расхваливал Свиридов, заискивающе поглядывая на меня.

— Откуда вы знаете, хороший он или плохой? — спросил я.

— Да я этих мальчишек насквозь вижу, — настаивал Свиридов, не выпуская, впрочем, крепко зажатого в руке воротника измазанной рубашонки. — Вы на слезы его поглядите. Такие слезы только у настоящих мужчин бывают... — привел комсорг новый и неожиданный аргумент.

— Вы сами еще не настоящий мужчина, — поддразнил я Свиридова.

Мальчуган исподлобья поглядел на матроса и, перестав плакать, рассмеялся.

Подошли другие матросы и вместе со Свиридовым начали уговаривать меня.

— Неужели мы одного мальчонку не сможем воспитать? — говорили матросы.

— За ребенком уход нужен. А когда же нам этим заниматься? — возражали.

— Я не ребенок, — неожиданно сказал чумазый мальчуган, — и ухода за мной никакого не надо. А страх меня тоже не берет. Вы не думайте, что я от  страха плакал. От обиды, товарищ командир, ей-богу, от обиды...

Парнишке, видимо, очень хотелось попасть на лодку, и Свиридов совершенно напрасно боялся, что он убежит.

— Товарищ командир, конечно, пользы от меня будет мало, — рассудительно продолжал мальчик, — так ведь я и мешать никому не стану. И ем-то я почти совсем ничего. Правда, дяденька, — взмолился он, — взяли бы меня...

Через несколько минут мы узнали несложную биографию мальчика и причину его понравившихся Свиридову «взрослых» слез. Плакал Вася, как звали мальчика, потому, что увидел убитую бомбой женщину. А она напомнила Васе погибшую под бомбежкой мать. Отец его погиб на фронте, и, когда бежавшую от гитлеровцев мать вместе с младшей сестренкой убило сброшенной с фашистского самолета бомбой, осиротевший мальчуган устремился куда глаза глядят. После долгого бродяжничества он добрался до Черноморского побережья.

Вася стал членом нашего экипажа. Взять его с собой нам не разрешили.

— Разве все это быстро восстановишь? — поглядывая на развалины, качая головой, говорил кок Щекин.

— Трудно, но восстановим! — отзывался Каркоцкий. — И не только восстановим — лучше построим! Дай только уничтожить фашистов!

— Ну, фашистов уж теперь как-нибудь дожмём, еще месяц-два — и... .

— Я уже сроки перестал устанавливать, но знаю, что скоро им хана...

Шел четвертый год ожесточенной войны. За это время столько было всяких неудачных догадок и предположений относительно сроков окончания войны, что мало кто уже набирался смелости делать какие-либо прогнозы, хотя близость краха фашистской военной машины ощущалась всеми.

В конце марта эшелон прибыл в Москву. Мне было приказано явиться с докладом к заместителю Наркома  Военно-Морского Флота генерал-майору Николаю Васильевичу Малышеву.

Невысокий, сухощавый генерал выглядел очень утомленным, но, несмотря на это, встретил он меня приветливо и задал много вопросов о матросах, старшинах и офицерах эшелона.

— Хотел приехать к вам, поговорить с людьми, но, к сожалению, не нашел времени, — генерал говорил, прохаживаясь по кабинету. — Прошу вас передать морякам мой привет и пожелание успехов в выполнении священного долга перед Родиной. Встретимся после войны. Нет ли у вас вопросов?

— Все хотят знать, куда нас везут.

— Этого не скажем, — лицо Малышева стало строгим и непроницаемым.

Мое внимание привлекли фотокарточки, лежавшие на рабочем столе генерала. На одной из них я увидел своего товарища по Военно-морскому училищу Павла Кузьмина.

— Знаете этих подводников? — перехватил генерал мой взгляд.

— Это мой товарищ Паша Кузьмин.

— Погиб, — Малышев опустился на стул и взял в руки карточку. — Геройской смертью погиб.

— Когда? При каких обстоятельствах?

— Только недавно нам стали известны подробности. Но со времени его гибели прошло два года.

И генерал рассказал обстоятельства гибели Павла Кузьмина и его товарищей...

Подводная лодка «Салака» должна была действовать в западной Балтике. Она успешно прошла Финский залив, преодолела многочисленные минные поля, сетевые заграждения, форсировала большую часть специальных противолодочных барражей и всплыла в надводное положение западнее острова Гогланд, чтобы зарядить аккумуляторы.

Командир корабля капитан-лейтенант Павел Кузьмин стоял, прислонившись к крылу козырька рубки, и в ночной бинокль внимательно оглядывал горизонт.

Стояла хотя и облачная, но довольно ясная ночь. Несмотря на трехбалльную волну и легкую дымку,  которой была окутана восточная часть горизонта, подводная лодка могла быть обнаружена с береговых постов наблюдения или катерами-охотниками, рыскавшими в районе противолодочных барражей. Однако запасы электроэнергии были почти полностью израсходованы, и всплыть было необходимо.

Со стороны острова Гогланд появился луч прожектора. Он двигался в сторону подводной лодки, однако не дошел до нее и исчез. Темнота сразу же сгустилась.

Это насторожило подводников. Было похоже, что прожектор кому-то сигналил. Командир подводной лодки по направлению луча прожектора определил, откуда можно ждать объектов атаки, и приказал изменить курс.

«Салака» развернулась и легла на заданный румб.

Противник не показывался. Прошел час.

— Боевая тревога! Надводная торпедная атака! — раздалась команда.

Это боцман заметил силуэты появившихся с запада кораблей. «Салака» устремилась навстречу конвою.

В его составе подводники различили силуэты двух больших транспортов, двух миноносцев и более десяти катеров-охотников. Силы были неравными, но советских моряков это не могло смутить.

Они были охвачены лишь одним желанием: во что бы то ни стало нанести врагу смертельный удар! Подводники знали, что транспорты везли подкрепление войскам, осаждавшим Ленинград.

«Салака» проскочила сквозь кольцо охранения, проникла внутрь конвоя, но не успела еще занять позицию для залпа, как головной миноносец обнаружил присутствие подводной лодки и артиллерийской стрельбой поднял тревогу. Одновременно он осветил борт «Салаки» прожектором. Примеру эсминца последовали остальные корабли конвоя.

Все море вокруг «Салаки» превратилось в кипящий котел. На подводную лодку были направлены сотни стволов вражеских орудий. Сквозь слепящие лучи прожекторов и плотную стену из водяных столбов Кузьмин с трудом различал контуры кораблей.

Транспорты начали разворачиваться, пытаясь уклониться от торпед.

— Левый залп, ап-па-ра-ты, пли! — прозвучала заветная команда. — Правый -залп, ап-па-ра-ты, пли!

Подводная лодка начала погружение.

Два фашистских транспорта были потоплены, но пострадала и подводная лодка. На мостике погиб от осколка вражеского снаряда сигнальщик Синельников, несколько человек были ранены. В кормовой части корабль имел значительную пробоину. Вся верхняя палуба была искорежена снарядами.

В этих условиях «Салаке» предстояло уклоняться от преследования. Весь район моря, кроме небольшого фарватера, известного только фашистам, был уставлен противолодочными минами. Катера-охотники, имея небольшие осадки, могли плавать в этом районе, а подводные лодки рисковали в любую минуту наткнуться на мину и подорваться.

«Салака» мастерски маневрировала. Ей удавалось избегать прямых попаданий вражеских глубинок. Но плотность аккумуляторов была мизерной. Электроэнергия быстро иссякала. Маневренные возможности становились все скуднее.