С такой антенной я снова испытал все фигуры высшего пилотажа. Это происходило на авиационном празднике. В микрофон я рассказывал о своих ощущениях, в то время как планер проделывал какую-нибудь "бочку".
На земле стоял приемник с мощным усилителем, и все находящиеся на аэродроме слышали через громкоговорители эту передачу с воздуха.
На тросе
Холодный северный ветер. Мы стоим у планера, поеживаясь, и ожидаем взлета.
Впереди выруливает самолет, вздымая облака песка и сухой травы. За ним тянется трос, прикрепленный к планеру.
Сегодня — испытания аппаратов, предназначенных для связи между самолетом и буксируемым планером.
Как будет слышно в воздухе по радио? Телефонным проводом связать самолет и планер нельзя — провод рвется при взлете.
Самолет уже на старте. Проверяем последний раз приборы. Слышно хорошо.
Сажусь во вторую кабину планера. На коленях лежит аппарат, телефон на ушах, микрофон в руке.
— Старт!
Трос натягивается, как струна. Планер со скрипом и скрежетом тащится по острым камням. Мелкие камешки барабанят по натянутой плоскости крыльев.
Со свистом взвивается в воздух планер. Самолет еще бежит по земле, но вот и он отрывается. Воет ветер в отверстиях стальных труб подкосов, поет на разные лады.
Так был сконструирован и построен экспериментальный буксировочный планер.
Видимо, конструктор не учел этой неприятной особенности — уж очень надоедливый вой.
Включаю аппарат, вызываю самолет. Пилот не отвечает. Странно! Вот уже вторые испытания неудачны — на земле слышно хорошо, а в воздухе аппарат молчит. В чем же тут дело? Рассматриваю провода, соединения. Как будто все в порядке. Вот провод от троса, вот от…
Резкий порыв ветра срывает крышку с козырьком перед моей кабиной. Бросаю аппарат, успеваю схватить крышку. Если ее отпустить, она сорвет рули управления.
Аппарат соскальзывает к ногам, туда же потащился микрофон. Оба легли на педали.
Мелкие капли дождя больно бьют по лицу. Окоченевшими руками продолжаю держать крышку кабины. Пора бы кончать испытания, но не могу об этом сказать пилоту.
Кстати, перед отлетом я упрашивал его еще полчаса прибавить на испытания. Он будет летать уже не час, а полтора и только потом пойдет на посадку.
Итак, все это время мне с планеристом предстоит мотаться на стальной веревке и вместо микрофона держать в окоченевших руках кусок фанеры. Нечего сказать, приятное занятие!
Вообще при полете на буксируемом планере новичок испытывает довольно острые ощущения. Легкая фанерная конструкция скрипит и гнется. При сильном ветре кажется, что она старается оторваться от троса. А сегодня к этому удовольствию следует прибавить еще мощный оркестр в полсотни воющих от ветра дырок.
Пальцы будто впились в крышку кабины. Пытаюсь освободить одну руку. Но крышка предательски поворачивается, стремясь улететь. С трудом возвращаю ее на прежнее место.
Насколько хватит сил держать эту проклятую крышку?..
Нагибаюсь вниз и наблюдаю за веселой игрой аппарата, микрофона, батарей.
Микрофон оторвался и уполз куда-то в хвост. Аппарат спокойно подпрыгивает на педалях, будто стараясь упереться в одну из многочисленных поперечных перегородок.
Батареи при каждом толчке силятся выпрыгнуть из своего гнезда и принять участие в общей игре.
Мне далеко не весело. Глазами ощупываю лямки парашюта. Не хотел бы я сегодня испытывать ощущение первого прыжка. Погода неподходящая, да и высота всего триста метров.
Идем над морем. Серые, грязные волны лижут прибрежный песок и острые камни.
Крышка не держится в руках. Пальцы распухли. Чувствую, что педали остановились.
Наверно, микрофон заклинил руль поворота.
Пилот резко оборачивается ко мне. Знаками показывает: "Отпусти педали".
Качаю головой, указываю глазами на крышку: "Не могу, садись".
Пилот меняется в лице… Резкий толчок, планер освобождается от троса…
Тишина… Легкий свист.
Планер описывает большие круги, идти по прямой не может. Скольжением на крыло, постепенно суживая круги, пилот старается посадить непослушный планер.
Наконец садимся, слегка задевая крылом о землю. …С тех пор я уже никогда не ставил аппарат на колени. Батареи привязывались крепко-накрепко. А зловредный микрофон просто висел на шее.
Почему же не было слышно в воздухе? На земле все получалось хорошо, а вот в полете…
В то время наши передатчики и приемники были очень несовершенны, и стоило только поднять их с земли, как менялась волна, а мы этого изменения волны не учитывали.
Но вскоре и эта "тайна" была разгадана. В следующем полете мы свободно разговаривали по радио между планером и самолетом на высоте в четыре тысячи метров.
Огни аэродрома
И еще не привык к воздуху. Несмотря на мощный мотор, который выбросит сейчас самолет вперед без всяких моих усилий, я как бы приготавливаюсь к прыжку и, напряженно вцепившись в борта кабины, прислушиваюсь к оборотам мотора, чтобы в его первом пятисотсильном рывке почувствовать и свою одну человеческую силу.
Так и сегодня. Самолет "П-5" на старте. Мы летим из Коктебеля в Симферополь. На обратном пути испытаем новые ультракоротковолновые радиостанции, определим расстояние, на котором можно осуществить связь самолета с землей.
Радиостанция надежно закреплена во второй кабине. Микрофон висит у меня на груди (учтен печальный опыт предыдущего полета).
— Контакт!
— Есть контакт!
Полетели щебень и сухая трава от мощного ветра, поднятого винтом. Разбег.
Самолет бежит, как будто не хочет расставаться с землей. Но вот, все еще продолжая вертеться, колеса беспомощно повисают в воздухе…
Наши радиостанции работают отлично. Уже пройдено километров тридцать. Слева осталась серебряная каемка прибрежных волн, острые, скалистые берега.
Мы передаем последнюю радиограмму: "Сегодня не ждите, прилетим завтра. Вечером на всякий случай следите за эфиром. До свиданья!" Передатчик выключен.
Города, над которыми мне приходилось летать, характерны своим преобладающим цветом. Москва — темно-красная от крыш. Ленинград — серебристо-серый от воды и серого камня зданий. Киев — зеленый, а Симферополь, к которому я сейчас подлетал, ослепительно белый. Белые дома и белые улицы.
От аэродрома до города недалеко. Быстро туда добираемся, заканчиваем все свои дела и решаем, не оставаясь на ночевку, возвращаться в Коктебель.
Взлетели. Под нами круглые вершины гор, покрытые словно зеленым бархатом, — хочется рукой погладить.
Пилот рисует в воздухе очертание груши. Я подаю ее снизу — большую и сочную.
Пилот берет грушу рукой в замшевой перчатке и не спеша впивается в холодную от ветра мякоть. Сок течет крупными каплями по замше.
Я тоже надкусываю грушу. И кажется мне, что здесь, на высоте тысячи метров, она имеет совсем особый, пахнущий ветром вкус.
Проверяя радиостанцию, я стал что-то веселое напевать в микрофон. Ветер был встречный, мы шли медленно. Пилот несколько раз поглядывал на солнце. Оно заволакивалось облаками, краснело и, казалось, стремительно опускалось вниз. Тени стали черно-синими.
Каждая долина зияла глубокой пропастью.
Успеем ли долететь до темноты? Ведь здесь, на юге, темнота наступает сразу.
Горючего до рассвета, конечно, не хватит. Что делать? Нельзя же сесть на этот обманчивый зеленый бархат. Кстати, сейчас он уже не зеленый, а сиренево-сизый.
Выключив мотор, пилот обернулся и прокричал:
— Дотемна не долетим! Ищу площадку. На всякий случай приготовь парашют, он под тобою. По сигналу прыгнешь.
— А твой где?
Он не ответил. Стало почти совсем темно. Аэродрома не видно. Включил приемник.
Может быть, что-нибудь услышу. И вот вместе с треском мотора слышится далекий знакомый голос:
— Отвечайте для связи. Ваше пение слышал хорошо. На каком вы расстоянии?
