Джули замолчала, с трудом сглотнула и перевела взгляд с глаз Макса на его рот. Это был очень красивый рот, хотя слово «красивый», наверное, было неуместно: ведь это был мужской рот. Но все равно он был красивый, до того красивый, что, глядя на него, она не хотела думать ни о чем другом.

– Джули?

Очень неохотно она вновь встретилась с ним взглядом. Господи, как ей не хотелось возвращаться в прошлое! Эти воспоминания принадлежали другой жизни. Они принадлежали другой Джули. Слишком юной, слишком ранимой Джули.

– Потом он ушел. Ой вышел за дверь, а я подошла к порогу и проследила, как он идет к грузовику – это был старый, разбитый грузовик, – а потом он обернулся и посмотрел прямо на меня. Я помахала, и он сказал «Я люблю тебя, Бекки». – Джули замолчала, потом нашла в себе силы продолжить рассказ:

– Потом он залез в грузовик и уехал. Я его больше не видела, пока не пошла на похороны. И все время на похоронах я не переставала думать: это мой папа, но он даже не мог запомнить, как меня зовут. Вот такая вот жалостная история

Джули вдруг почувствовала, что больше не может говорить. Глаза защипало, и предательская влага покатилась по щекам. Страшно смутившись, она высвободила руки из ладоней Макса и закрыла лицо.

– Джули, – повторил Макс.

Он поднялся, взял ее на руки, как ребенка, и снова сел, держа ее на коленях. Джули сделала глубокий вздох и опустила руки в надежде, что худшее позади и сейчас она овладеет собой. В конце концов, это же глупо… плакать о том, что случилось давным-давно. Лицо Макса расплывалось у нее перед глазами, хотя она изо всех сил старалась сосредоточиться на нем. Слезы не желали высыхать, сколько она их ни удерживала, а вздох, который она сделала, чтобы успокоиться, превратился в рыдание.

Лицо Макса напряглось, и его руки тоже напряглись, он сказал что-то, чего она не поняла. Зная, что он ей сочувствует, Джули совсем расклеилась, слезы потекли еще сильнее, хотя она отчаянно пыталась их сдержать. Она не могла этого вынести, не могла справиться с мыслью, что отец так мало ее любил – даже не знал толком, как ее зовут! Ее вновь охватило то старое чувство безнадежной утраты, чувство заброшенности, которое преследовало ее всю жизнь, и она закрыла глаза, пытаясь вытеснить вместе с болью весь окружающий мир.

– Простите меня, простите… – вот и все, что она сумела из себя выдавить. – Знаю, я веду себя как полная идиотка.

– Ничего, ты поплачь, ничего страшного.

Голос Макса звучал очень тихо и нежно: в этом и таилась ее погибель. Его объятия были такими крепкими и надежными, а Джули, сама о том не подозревая, так нуждалась в утешении, в защите, в чем-то таком, чего она годами была лишена, в чем-то, на что можно было опереться. Она перестала бороться с собой, вся обмякла, прислонившись к нему, обхватила руками его шею, спрятала лицо, уткнувшись в широкое плечо, и разрыдалась.

В комнате у нее за спиной что-то происходило, угадывались какие-то передвижения, но Джули не обращала на них внимания. Она прижималась к Максу и плакала, словно в душе у нее открылся неиссякаемый колодец печали.

– Ну, мы пошли, – раздался голос Джорджа, очевидно, обращавшегося к Максу. – Что-нибудь понадобится – позвони.

– Да, мы пошли, – эхом откликнулась Руанда.

Джули вообще забыла об их существовании, пока они не заговорили. Она смутилась и попыталась хотя бы остановить слезы и показать им, что все уже прошло, она выплакалась, успокоилась и вообще она не такая плакса, как они, наверное, думают, хоть и поддалась слабости.

Но было уже поздно: до нее донесся звук открывающейся и закрывающейся двери. Они ушли. Все равно, как она ни старалась, остановиться уже не могла. Слезы словно стали для нее дыханием, формой жизни. Боль слишком долго накапливалась внутри и теперь должна была прорваться наружу. Джули вспомнила, что не плакала с момента последнего прихода отца. Вот тогда, оставшись одна, она горько рыдала, потому что втайне мечтала о нем годами, а когда он наконец пришел, то даже не смог отличить ее от сестры. Она не плакала даже на его похоронах, да и с тех пор не плакала… ни разу в жизни.

Как странно, что она все это сообразила и сопоставила именно сейчас… Сверилась, как говорится, с собственными чувствами!

Эта мысль вызвала у нее горький смешок, скорее похожий на всхлип. И тут Макс стал целовать ее щеку, подбородок, ухо – все, до чего мог дотянуться, – и укачивать ее на руках, как ребенка, и шептать что-то успокаивающее, а она все плакала и плакала.

Наконец, когда слезы кончились и всхлипывания утихли, превратившись в редкие, прерывистые вздохи, Джули замерла в его руках, совершенно измученная. Ее лицо по-прежнему пряталось у него на плече, ей не хотелось шевелиться, потому что именно такого надежного мужского плеча ей в жизни не хватало.

Немного успокоившись, Джули подняла голову и посмотрела на Макса. Его голубые глаза, встретившиеся с ее глазами, показались ей серьезными и печальными, его рука тихонько, почти рассеянно поглаживала ее по спине сквозь тонкую футболку. Ее груди прижимались к его груди, а руки обвивались вокруг его шеи. Он казался таким хорошим, таким правильным, когда обнимал ее вот так, что ей стало страшно. Она стиснула зубы и вскинула подбородок, понимая, что опозорилась окончательно и бесповоротно. Ей хотелось бросить на него строгий взгляд, но она все испортила, прозаически шмыгнув носом.

Макс улыбнулся ей, в его взгляде светилась нежность.

– Слушай, – сказал он, – ты разбиваешь мне сердце.

А потом он наклонил голову и поцеловал ее.

От прикосновения его губ Джули вспыхнула огнем. Она вдруг поняла, что отчаянно нуждается в его теплоте и нежности, в ощущении силы и покоя, которое он в нее вселял. Она просунула язык к нему в рот, и это сработало как детонатор. Поцелуй взорвался. Они лихорадочно прильнули друг к другу, охваченные страстью. Его язык обжигал ее рот. Его губы были упоительно твердыми, горячими и властными, руки обхватили ее так, что у нее едва не затрещали ребра. Она оказалась распластанной вдоль его тела, и стук его сердца отдавался у нее в груди. Его руки нетерпеливо гладили ее по спине, выдергивали край футболки из-под юбки и наконец заскользили, теплые и нетерпеливые, по обнаженной коже. Они слегка дрожали. Джули задрожала в ответ, еще крепче обхватила его шею и поцеловала так, словно от этого зависела ее жизнь. Одна широкая теплая ладонь нашла ее грудь. Джули тихо застонала и бросилась с головой в бешеное пламя желания.

Макс прижал ее к спинке дивана, и Джули ощутила прохладный кожаный валик. Потом Макс навис над ней, сдернул с нее футболку через голову, расстегнул юбку и стянул ее вниз. Джули лихорадочно помогала ему избавиться от одежды, и вот он наконец накрыл ее своим телом. Она широко развела колени ему навстречу и притянула его за плечи к себе поближе. Прикосновение сильных бедер, покрытых жесткими волосами, к ее нежной коже было невыразимо волнующим.

Она так его хотела, что у нее даже закружилась голова.

А Макс все медлил, удерживал ее коленями и ладонями, охватывал ее всю взглядом.

– Мило, – сказал он, очевидно имея в виду кружевной белый бюстгальтер и трусики, все еще надетые на ней, а может быть, и то, что было под ними скрыто.

Джули больше не хотела ждать. Она обхватила ладонью его затылок и притянула его рот к своему. Ей хотелось нежного, неторопливого поцелуя, но он оказался яростным, обжигающим и головокружительным. Когда Макс поднял голову, Джули протестующе застонала, скользнула дрожащими губами по его шее, когда он немного отодвинулся.

Макс быстрыми, ловкими движениями расстегнул и снял бюстгальтер, потом наклонил голову и поймал губами белую, нежную, как сливки, грудь. Джули со стоном закрыла глаза и прижала к себе его голову. Он поцеловал сперва одну грудь, потом другую, а Джули выгнула спину, щедро предлагая ему себя, теперь уже обеими руками сжимая его голову, пока он целовал ее, дразнил и играл с ней. Она двигалась под ним, охваченная безумным желанием, раз за разом проводила руками по его спине, по ягодицам и бедрам.