Взял Миша обнову от любимой учительницы, но так растерялся, так взволновался, что слова не мог вымолвить. Пробормотал, смущенно улыбаясь, что-то несвязное. И трудно было понять, кто больше, доволен: он или она.

Учение между тем близилось к завершению. По пять, по шесть лет пребывали некоторые ребята в четырехклассном училище. А Миша окончил за два года. Жаль было Анне Алексеевне расставаться с лучшим учеником, но она от души радовалась за него. 1 мая 1889 года Михаилу Калинину торжественно вручили похвальный лист — за примерное поведение, прилежание и успехи. Редчайший случай: вдвое быстрей закончить весь курс, да еще с такой наградой.

Расставаясь со своей учительницей, Миша не смог удержать слез. Заплакал, что случалось с ним нечасто. Многое ему хотелось еще познать, изучить, но впереди — обычная крестьянская доля: клочок земли, выматывающая, забирающая все силы борьба за кусок хлеба.

…В последующей своей жизни, большой и сложной, в тюрьме и ссылке, на важнейших государственных постах Калинин не раз будет вспоминать тех добрых, заботливых людей, с которыми сводила его судьба. И среди них — Анна Алексеевна Боброва, Мария Ивановна и Дмитрий Петрович Мордухай-Болтовские.

В том году, когда Миша закончил земское училище, выдалась ранняя весна. Зазеленели посевы, быстро поднялась трава на лугах. И покос обещался быть хорошим, и картошка, и рожь. Но лето пришло знойное, сухое. А когда наступил срок убирать урожай, начались холодные затяжные дожди. Было ясно: зерна и картофеля хватит разве что до января. Потом — впроголодь, зубы на полку. Раньше обычного засобирались мужики в отход: в Тверь, в Москву, в Петербург. Плотничать, столярничать, печи класть — подработать маленько.

Мишу летом опять взяли в семью Мордухай-Болтовских. Митя и Саша еще больше привязались к нему. Все вроде бы хорошо. Но господам-то что, они голодать не будут. А Мише надо думать не только о себе, но и о том, как переживет трудную зиму семья.

Он не говорил Мите и Саше о своих заботах, но они сами многое видели, многое понимали. Упросили отца не оставлять Мишу на зиму в Верхней Троице. От деревенских сверстников он оторвался, интересы у него шире, разнообразней. Пусть хоть столицу посмотрит. А Дмитрий Петрович знал: чем больше едоков покинут сейчас деревню, тем легче будет оставшимся. Ну а «мальчик для услуг» нужен и в городе.

Мать благословила Мишу со спокойной душой: свои господа, не обидят. А к лету приедут и его привезут.

Михаил, разумеется, был очень доволен. Сможет хоть немного помогать деньгами семье. И уж где-где, а в Петербурге-то наверняка найдется возможность учиться дальше.

«Чугунка» не произвела на него особого впечатления. В школе учили про то, как пар вертит колеса. Отец, бывало, рассказывал об «избах», которые бегут по железным рельсам. Да и привычные к поездкам барчуки отвлекли внимание Миши, затеяв, едва оказавшись в вагоне, игру в «слова». Один произносит слово, а другой должен найти такое, чтобы начиналось с последней буквы предыдущего. Так и идет по цепочке, чем быстрей, тем лучше. Прошлым летом Миша опасался играть с барчуками, слов у него не хватало, неловко было. А теперь не уступал им. Они, конечно, знали больше городских и иностранных слов, но и у Миши были такие, что им неизвестны. Митя произносит, к примеру, «инсургент», а Миша сразу пристегивает «торбу».

В играх да шутках незаметно прошла дорога. Удивление началось, когда прибыли на Николаевский вокзал [1]. Людей на площади — неисчислимое количество. А домины-то какие: высятся, будто горы. В каждом из них, поди, целая деревня уместится. Улица — каменный коридор, и конца этому коридору не видно. И справа такие же, и слева. Заблудишься в них, пропадешь! А церквей-то сколько! Миша едва успевал креститься, глядя на сияющие купола. Старший лакей, возле которого Миша ехал в извозчичьей пролетке, добродушно посмеивался над ошеломленным пареньком.

Мордухай-Болтовские снимали просторную квартиру в доме 12/7 на углу Рыночной улицы и Соляного переулка. Миша не сразу разобрался, где какое помещение, какие двери куда ведут. Большая гостиная, кабинет Дмитрия Петровича, спальня, комнаты для детей, кухня, кладовая и еще комната для прислуги, где отвели место Мише рядом с поваром и лакеем. Был он настолько перегружен впечатлениями, что почувствовал себя усталым, разбитым и обрадовался, когда ему показали постель. Лежал под стеганым одеялом, закрыв глаза, борясь с тоской по родному дому, по ласковым, шершавым рукам матери, по приволью, которое всегда окружало его. Простор неоглядный со всех сторон. Вышел за порог — и беги куда хочешь: в лес, на луг, к реке. А здесь только стены… Утешал себя тем, что не он первый, не он последний: живут же в городе люди, и он, даст бог, притерпится…

Обязанности, которые возложила на Мишу барыня Мария Ивановна, оказались необременительными. Вставал рано, как и в деревне. Чистил одежду и обувь барчуков, затем, умывшись, бежал на Пустой рынок за молоком и свежими булками. Вернувшись, будил гимназистов. Поднимать Митю и Сашу — самое неприятное и трудное: братья любили поспать. Миша жалел их, но барыня требовала от него: мальчики должны встать вовремя, обязательно позавтракать и не опоздать на уроки.

Проводив гимназистов, Миша отправлялся выгуливать пуделя Марии Ивановны, с каждым днем все больше удаляясь от дома, осваивая новые места. Смотрел, как молодые, хорошо одетые люди спешат на занятия в художественно-прикладное училище барона Штиглица, в училище правоведения на набережной Фонтанки. Удивлялся огромности здания министерства государственных имуществ, протянувшегося на целый квартал: от Фонтанки до Соляного переулка. Любовался Марсовым полем, Инженерным замком.

Занят он был обычно лишь первую половину дня, до той поры, когда возвращались из гимназии мальчики. Для деревенского паренька, привычного к тяжелой работе, неощутимой была такая нагрузка. Затем Миша гулял вместе с барчуками, находился при них, когда готовили домашние задания. Занимался сам по их учебникам. Если что непонятно, обращался к Мите и Саше, те охотно выступали в роли учителей, давали ему целые уроки по математике, русскому языку, географии и истории. Мария Ивановна поощряла это: мальчики, играя, сами повторяли и лучше усваивали материал.

У Мордухай-Болтовских была большая домашняя библиотека, Миша пользовался ею наравне со всеми. Читал запоем, не щадя глаз. И не какие-нибудь пустяки — осиливал серьезные труды: «Жизнь животных» Брема, статьи в энциклопедии Брокгауза и Эфрона, интересовался историей Пугачевского бунта. Особенно прислушивался к советам Мити, который дал Михаилу книги Белинского и Писарева, Герцена…

…Через много лет Калинин напишет в своих воспоминаниях: «Разумеется, мое учение было в высшей степени бессистемно, главным образом читал то, что попадалось под руку и что было в библиотеке моих господ. Между прочим, с очень раннего возраста я стал знакомиться с нелегальной литературой… Одним словом, учение шло врассыпную, от философии до беллетристики».

Системы в занятиях, конечно, не было, но разнообразные знания накапливались, углублялись. Любознательный ученик все чаще задавал своим наставникам — гимназистам вопросы, которые ставили их в тупик. Почему мир считается непознаваемым? В чем главная разница между эволюционным и революционным путями развития? Митя руками разводил: сразу, мол, не ответишь, самому узнать нужно.

Прошел год, другой, третий… Каждое лето Мордухай-Болтовские проводили в Тетькове, и Миша с ними. Старался побольше помочь матери; не только деньгами, которые получал за службу, но и своим трудом. А осенью, зимой, весной — снова в столице. Михаил вырос, окреп, превратился в худощавого, синеглазого юношу, вежливого и сдержанного. Длительное пребывание в культурной семье не прошло для него бесследно. Он освоился в столице, полюбил ее строгую, суровую красоту. Начал проявлять интерес к живописи, музыке. Следил за политичес-кими новостями. Незнакомые люди принимали его по разговору, по манере поведения за гимназиста-старшеклассника или даже за студента.