Внезапно лесную тишину разорвал бешеный лай. Он доносился оттуда, где бегущий впереди Брыська остановился, дожидаясь хозяина. Бронислав кинулся в ту сторону, а там уже кипел бой. То ли Брыська напал на семейство рысей, то ли они на него — самец с самкой и двое малышей. Один рысенок взвился вверх с прокусанным горлом, но на спину Брыське прыгнул самец, впиваясь зубами в загривок, а самка готовилась к прыжку, все сбились в комок, не поймешь, где рысь, где собака. Нельзя стрелять, пронеслось в голове у Бронислава, только ножом... Он выхватил нож и с размаха вбил его в рысь, вцепившуюся в брыськин загривок, вбил в позвоночник у самой шеи, где сходятся нервы. Рысь свалилась на землю, как мешок с песком, а двое оставшихся, самка с малышом, скрылись в заснеженной чаще прежде, чем Бронислав успел сорвать с плеча «Парадокс».

Разгоряченный Брыська дышал тяжело, из разорванного загривка хлестала кровь. Бронислав скинул кухлянку и шерстяной вязаный жилет, снял рубашку, изодрал на полосы и перевязал Брыське раны. Потом оделся, погладил его:

— Ну что, Брыська, добежишь до дома?

Брыська лизнул ему руку, давая понять, что дела его не так уж плохи.

Убитого Брыськой рысенка Бронислав оставил лисам на съедение, но старый самец оказался великолепным серо-коричневым пегим зверем больше пуда весом, и Бронислав закинул его за спину и понес, надеясь, что кровь с кухлянки удастся потом отмыть.

В углу кухни соорудили Брыське постель, а Николай смазал ему растерзанный загривок мазью из своей аптечки, заверяя, что это снадобье из кедровой смолы, смешанной с медвежьим салом и растертой хвоей, лечит любые раны человека и уж тем более собаки.

С той поры Бронислав ходил на соболя с Найдой, принесшей от Брыськи щенков. Умная и отлично выдрессированная собака знала свои обязанности, не лаяла без надобности, и Бронислав предоставлял ей полную свободу. Каждое утро они отправлялись по верху плоскогорья, проверяли силки, вынимая попавшихся соболей и кладя свежую приманку, после чего Бронислав пятился, веником заметая свои следы. Возвращались они низом, шагая по-охотничьи неторопливо и глядя в оба. Дичи было много. Бронислав на обратном пути пристреливал то куницу, то лису. Несколько раз слышали предостерегающий зов изюбра — кию-у-у-у-у, кию-у-у-у-у... Однажды была возможность его пристрелить, но Бронислав не стал. Зачем? Мяса у них было вдоволь, а оленьи рога ценятся только в мае.

Николай меж тем строгал и пилил на кухне и с помощью Шулима сделал восемь внутренних рам, три кровати, большой кухонный стол, две табуретки и полку для вещей, все из мокрого дерева, временное. Когда он вешал полку, приехала Евка. Дело было двадцать второго декабря, Брыську в тот день впервые выпустили на улицу, и он возвестил о ее прибытии радостным лаем.

Евка приехала на нарте, запряженной шестью лайками, привезла продукты, иконы, сенники, подушки, одеяла, квашню и другую кухонную утварь. А Митраша на второй нарте привез одни бондарные изделия — бочки с капустой, клюквой, груздями и отгороженную от них досками, недоступную как сокровище, бочку с керосином. Через плечо у Митраши была перекинута новая двустволка — приобретенный, наконец, предмет вожделений.

Женщина в доме — революция. Женщина среди мужчин — порядок и опрятность. Мужчина начинает видеть себя глазами женщины и хватается за подбородок, покрытый недельной щетиной, даже Евкин отец вспомнил, что не стригся целых три месяца. Она вошла на кухню, стружки и опилок по щиколотки, все завалено досками. «Праздники на носу, отец, шабаш, прибраться надо». И началась уборка, подметание, мытье полов, потом поставили тесто для хлеба, назавтра — для сладких пирогов. В помощь Евке отрядили Шулима, она учила его печь хлеб — весь день не оставалась одна ни на минуту, и Бронислав не мог обмолвиться с ней наедине хотя бы словом.

А назавтра собаки: двенадцать тягловых, да Брыська с Найдой, да трое щенков — семнадцать голодных псов накормить это не фунт изюму. Делать нечего, Бронислав взял Митрашу с Брыськой и Найдой, и они отправились в тайгу стрелять — кого угодно, лишь бы было мясо. Возвращались вечером уставшие до изнеможения, волоча на спине два мешка дичи для собак и молоденького глухаря себе на ужин. Издали увидели свой дом впервые освещенным и пораженные остановились — казалось, он живет и озаряет светом всю тайгу кругом.

На кухне лампа, подвешенная к потолку, освещала разрумянившиеся лица Евки и Шулима, которые вынимали булки из печи.

— Рассказать вам, Евдокия Николаевна, еврейский способ, чтобы тесто не черствело?

— Давайте.

— Надо влить в него немного подсолнечного масла.

— Неужели?

— Уверяю вас. Вот в субботу буду ставить тесто для хлеба, сделаю это, и у нас будет свежий хлеб до следующей субботы.

Они так увлеклись разговором, что не сразу заметили приход Бронислава с Митрашей. В соседней комнате горела еще одна, напольная лампа, но там было пусто.

— А где Николай Савельич?

— Отец баню топит и ждет вас там.

Они попарились в бане, побеседовали за вкусным, сытным ужином и легли спать на кроватях с тюфяками, набитыми мехом вместо сена, сверху на них лежали льняные простыни, подушки, одеяла. Бронислав с Шулимом разделись, надели ночные сорочки, от которых давно отвыкли, с наслаждением ощущая прохладную чистоту льна и одеяла, охваченные воспоминаниями и щемящей тоской по родному дому, оба одинаково чужие в этой таежной избе. И когда с соседней кровати послышались сдавленные рыдания Шулима, Бронислав подумал: «Милый ты мой, бедняга», всем нутром разделяя его скорбь о далеком, утраченном детстве.

Назавтра собаки опять отняли у него весь день почти до самого вечера — надо было обеспечить их мясом на праздники. Они снова пошли с Митрашей, Найдой и Брыськой в лес, долго ходили, пристрелив немного мелкой дичи, и только когда уже начало смеркаться, попалась им старая бесплодная ланка размером почти с лошадь. Пришлось Митраше бежать за нартой. Пока привезли ланку домой, освежевали, порубили, наступил вечер, они едва успели помыться и привести себя в порядок.

Под маленькой елкой на кухне, где был накрыт праздничный стол, лежали подарки. Евка никого не забыла. Отец получил новый бумажник, Митраша — охотничий нож, Бронислав и Шулим по вышитой косоворотке. Они благодарили, смущенные, что со своей стороны ничего ей не приготовили. Но, во-первых, откуда им было знать, что она приедет на праздники, а во-вторых, какие подарки в лесу?

К ужину была кутья, которую Бронислав ел второй раз в жизни — в прошлом году он тоже встречал Рождество с Евкой и Николаем и знал, что эта пшеница, сваренная с медом, маслом и изюмом, — у православных традиционноое блюдо. Потом Евка подала борщ и пироги, и они, беседуя, засиделись допоздна.

Ночью Бронислав долго не мог заснуть, его мучили мрачные, тяжелые мысли: они так и не побыли с Евкой наедине ни минуты. Евка не только не пыталась тайком каким-нибудь словом, улыбкой, прикосновением напомнить об их близости, но словно бы даже сторонилась его... Что случилось? Он вспоминал всю историю их знакомства, с того дня как ребята заставили их бороться, как они сцепились и ощутили друг друга, как она его тогда оттолкнула, обозвав варнаком... Правда, потом извинилась, красиво извинилась, преподнося каченцы... В буран он едва живой доплелся до ее дома, она его обогрела, держала его ноги в корыте, а голову у себя на груди, и тогда это произошло, в бане, он мылся, а она пришла так естественно и просто, как если бы они всегда мылись в бане вместе. С той поры, когда Николай раз в месяц отпускал его в баню, они всякий раз переживали эти вспышки страсти, всякий раз были нежные ласки и долгие задушевные беседы... Потом надо было спасать Барвенкову, Бронислав поехал с ней в Нижнеудинск, заболел... Вернулся в бреду, Евка ухаживала за ним как родная мать, как лучшая сиделка. После этого они еще дважды были близки. С тех пор прошло полгода, он пошел с Николаем в тайгу, был ограблен до нитки, работал, теперь получил отличное ружье, может охотиться... Но что же, что произошло за это время с Евкой, почему она стала так сдержанна и холодна? Тоска по женщине, по своему дому охватила его, причиняя почти физическую боль... Евка спит так близко, в соседней комнате, Николай поставил туда кровать, натопил печку, выложенную голландскими изразцами... Нет, так продолжаться не может, надо поговорить, объясниться...