42

Наутро, глянув на осоловелую физиономию рябого, Мацуда понял, что тот прикладывался к спирту. - Выпивать можешь, но так, чтобы в глаза не лезло! -- пожурил он сторожа.-- Сколько вчера выпил? - Да самую малость,-- притворно боязливым голосом уверял рябой. Он хорошо знал: перед Мацудой надо показывать покорность, тогда все сойдет. Правда, после каждой кражи он не забывал поделиться заработком с Мацудой, но понимал, что особенно наглеть нельзя, не то ему нездобровать. - Знаю я твою малость. Не меньше литра вылакал,-- рассмеялся Мацуда и пошел проверить, сколько убавилось в бутыли. В складе он наметанным взглядом сразу обнаружил непорядок в штабеле муки. Нечистая работа, непохоже на рябого... Мацуда взял сторожа в оборот, и тот, поняв, что одними шуточками не отделаться, выложил все. Растрогала его очень сыновняя любовь Чена, вот он и размяк, не стал его задерживать... На одутловатом, болезненно бледном лице Мацуды появилась зловещая улыбка. - Значит, он залез, пока ты спал пьяный? - Ну да! Я-то проснулся, сцапал его, а он как разревется и начал меня просить... - Как же он в склад забрался? - А вот через окно,-- рябой показал на окно, через которое он впустил Чена.-- Закрыть его забыл... Мацуда не сводил с рябого подозрительного взгляда, а сам тем временем соображал. -- Ладно, будут спрашивать, так и отвечай. Он отлично понимал, что рябой врет. Но не это ему было важно. В краже замешан подчиненный Кадзи! Мацуда отправился в отдел рабочей силы. Там все были на местах, кроме Окидзимы, который повел на рудник смену. Мацуде сегодня везло. С безразличным видом Мацуда подошел к столу Чена и неожиданно ткнул его пальцем в лоб. -- Ну, Чен, как дела? Чен побледнел. - Сколько на мучке заработал? Или сам будешь есть? Кадзи оторвался от бумаг и прислушался. -- Что так мало взял? Воровать так воровать. Стоило ли мараться из-за пяти кило? Теперь уже все взгляды были сосредоточены на Чене. Подошел Кадзи. Чен поднял на него глаза, как побитая собака на хозяина. - Что случилось? - Да вот уж не знаю, как и сказать...-- одутловатая физиономия Мацуды расплылась в торжествующей улыбке.-- Не думал, не гадал, что среди подручных у таких святых мужей может вор затесаться. Я могу простить, господин Кадзи, для меня это пустяк. Мы-то здесь на руднике к таким делам привыкли. Но в назидание себе почтительнейше прошу разрешения узнать, как вы, господин Кадзи, соизволите поступить в таких обстоятельствах? Чен, обхватив голову руками, уткнулся в стол. -- Посмотри мне в глаза! Чен поднял голову и повернулся к Кадзи. - Ты... не брал? - Брал,-- ответил Чен. Мацуда залился счастливым смехом. Кадзи, обозленный десятками взглядов, с любопытством устремленных на него, мысленно обругал Чена. Идиот, кто его просил признаваться! Соврал бы... - Один? - Один. Описав широкую дугу, кулак Кадзи с силой ударил по лицу Чена. Чена отбросило в угол, к табуретке, где сидел мальчишка-рассыльный. Кадзи обернулся к Мацуде. -- Ну как, ты удовлетворен? Заставил меня кулаки в ход пустить... А теперь я займусь твоим складом, вот как я поступаю в подобных обстоятельствах, это ты хотел узнать? Кадзи побелел, дыхание у него прерывалось. Мацуда струхнул не на шутку. -- Пошел вон! -- крикнул Кадзи.-- Сволочь!

43

Этак может случиться, что и ему достанется, если он на чем-нибудь погорит, озабоченно подумал Фуруя. А если дознаются до его сделок с этим корейцем со шрамом, тогда ему конец. Кадзи против ожидания, оказывается, горяч и скор на руку. Когда возбуждение в отделе улеглось, Фуруя подозвал к себе Чена и тихо, но все же достаточно громко, чтобы Кадзи мог услышать, стал его корить: -- Подумай, ну допустимо ли сотруднику нашего отдела идти на такие дела? Ты же господина Кадзи позоришь! Ты понимаешь, в какое положение ты поставил господина Кадзи? Пойдем уж, попрошу за тебя. Да ты и сам тоже скажи: "Извините, мол". И Фуруя вместе с Ченом предстал перед Кадзи: -- Простите его, будьте великодушны. Бес его попутал, он и сам не рад. Кадзи был взбешен. Он пытался сохранять хладнокровие, хотя бы внешне, но в груди бушевали и гнев на Чена, и крайнее недовольство собой. От кого-кого, но от этого мальчишки он меньше всего ожидал подлости. Так опозорить его отдел! "Сам-то хорош",-- обругал себя Кадзи. Дрожит за свое положение, прячется за всякие правила, а результат? Подчиненные -- воры, он сам -- держиморда... Кадзи исподлобья глянул на Фуруя. На Чена он был не в силах поднять глаза. В поведении Фуруя он учуял ложь, фальшь, и все же почувствовал облегчение, когда тот к нему обратился. -- В дальнейшем я попрошу избавить меня от необходимости разбирать подобные выходки,-- сказал он сухо и, вытащив какую-то папку, стал просматривать бумаги. А мысленно твердил: "Прости меня. Я скверно поступил, я виноват перед тобой. Я должен был больше думать о тебе, войти в твое положение. Тебе можно было помочь, надо было только постараться..." Но он не сказал больше ничего. Уже возвратившись к своему столу, Фуруя как бы вдруг вспомнил: -- Сегодня, кажется, день свиданий у спецрабочих. Может быть, послать Чена в заведение, напомнить? Это решение было просто находкой. Кадзи не меньше самого Чена хотел, чтобы тот поскорее убрался с глаз долой. - Да, да,-- буркнул Кадзи. Чен вышел на улицу в полном смятении. Он вор, вор, пойманный за руку. Его бьют, и он не может даже протестовать. Его, наверно, уволят. Надо воротиться и просить у господина Кадзи прощенья. Ох, только бы его не уволили!.. А за что увольнять? За какие-то несчастные пять килограммов муки? Как же так? Почему тогда Кадзи выпустил жену Окадзаки с такой поклажей и даже бровью не повел? Пусть попробует оправдаться! Одним можно, выходит, а другим нельзя?.. Он, Чен, китаец, потому над ним и издеваются. А японцам все прощают, даже Кадзи так считает. У-у, дьяволы! Ладно же, они увидят, что он им сделает!.. Купив в лавке свинины, Митико заколебалась. Не зайти ли ей в отдел? Как там Кадзи? По дороге в лавку она забежала к жене Окидзимы, но та встретила ее непривычно холодно. Они стоя перебросились несколькими ни к чему не обязывающими фразами, но потом жена Окидзимы выложила ей все начистоту. Один из работников отдела, непосредственно подчиненный Окидзиме, был послан вербовать рабочих и растратил деньги, выданные ему на расходы. Сам по себе случай довольно обычный. Вербовщики сплошь и рядом присваивали часть денег, предназначенных для выдачи авансов рабочим. Для мелкого служащего это был немалый куш. Обычно все сходило гладко -- лишь бы в отчете сходились концы с концами. Этот вербовщик тоже представил Окидзиме отчет, и даже с приложением расписок рабочих, получивших аванс. В отчете со скрупулезной точностью были записаны расходы на гостиницу, разъезды, объявления, угощения и даже на обеды и чаевые. И вот именно эта чрезмерная детальность отчета возбудила подозрение у Окидзимы, который вообще-то терпеть не мог копаться в цифрах. Он почуял, что здесь что-то неладно. К тому же план вербовки был выполнен только наполовину, а сумма расходов показалась Окидзиме завышенной. Он решил поговорить со своим подчиненным начистоту. И у растратчика не хватило храбрости соврать. Он признался, что, приехав в большой город, куда его посылали, завел себе любовницу-японку и развлекался с ней, переложив всю работу на агентов по вербовке. Окидзима горестно усмехнулся. Конечно, преступление можно было легко объяснить -- одичал горняк в маньчжурской глуши... "Идиот! Нашел из-за чего себя ронять. Что, у городской бабы по-другому устроено, что ли? Болван, дубида!" -- это все, что сказал Окидзима незадачливому кутиле. А сам стал мозговать, как выручить подчиненного. Доклады и финансовые отчеты по командировкам попадали на просмотр и визу к Кадзи. Окидзима надеялся, что Кадзи хоть и поймет, но цепляться не станет, тем более что отчет составлен гладко... -- Если бы господин Кадзи подписал отчет по дружбе, ради Окидзимы, все было бы в порядке...-- обиженно сказала его жена. Митико слушала ее с холодеющим сердцем. Кадзи поступил по-иному. Просмотрев документы, он подошел к столу Окидзимы. - Что-то здесь неладно,-- сказал он, бросая бумаги на стол.-- Говорят, банкиры отказывают в предоставлении займа, если заявитель чересчур детально расписывает статьи своих расходов и гарантии кредитоспособности. Вот и здесь примерно так же. - Тебя, видать, не легко провести,-- невольно усмехнулся Окидзима. - Так внуши это своим подчиненным. - Ну ладно, что нужно сделать, чтобы отчет прошел? -- все еще улыбаясь, спросил Окидзима. - Хоть соврать бы сумел, как надо; донес бы, скажем, что часть завербованных, получив авансы, сбежала. - Ну, давай так и напишем! - Не хочу,-- сказал Кадзи тихо, но тоном, не оставляющим сомнений в его решимости.-- Бухгалтерия правления, конечно, пропустит -- там ничего не смыслят в наших делах. Но я не хочу. - Ну а что же делать? - Твой работник, ты и решай. Я лично считаю, что надо заставить его возместить растрату. - Из жалованья? Сколько дашь сроку? - Особенно растянуть не смогу. К квартальному отчету Деньги должны быть внесены. -- А на что будет жить этот субъект? - Не мое дело. Окидзима уже не улыбался. Выпученные глаза его в упор смотрели на Кадзи. - Собственно говоря, квартальный отчет меня не беспокоит,-- продолжал Кадзи.-- Но если я буду допускать такие вещи, здесь все останется, как было. Я не могу позволить разрушать то, что строю с таким трудом! - Я бы внес из своих, да жену жалко. Вот что, давай порешим так: ты не визируй, а я поставлю свою печатку как твой заместитель. - В свое время ты меня вышучивал как сентиментального гуманиста, а ты теперь кто будешь?.. Ладно, визируй сам, своей печаткой. Возражать не буду. Но с этого дня уж извини, бумаги от тебя буду в лупу разглядывать. - Я принесу тебе энтомологическую лупу. Вот такая,-- и Окидзима без тени улыбки показал пальцами размер стекла. Когда отчет, завизированный Окидзимой, попал на утверждение к директору, тот обратил внимание, что на нем стоит виза заместителя, а не начальника отдела, как положено, и вызвал Окидзиму. Окидзима сумел кое-как выкрутиться, но пережил несколько неприятных минут. - Ну и скотина этот Кадзи, продирает с наждаком всех без разбора,-- пожаловался он жене. - Уж больно крут ваш муженек да тороплив,-- завершила свой рассказ жена Окидзимы.-- На что мой хорошо к нему относится, и то говорит, с ним иногда ой как трудно бывает. Митико была убеждена, что Кадзи поступил совершенно правильно. Но как сделать, чтобы его понимали и любили? Она страшно встревожилась. Может, зайти сейчас в отдел и посмотреть, как там... Ведь по лицам Кадзи и Окидзимы можно догадаться, помирились они или нет. И она пошла. По дороге ей попался Чен, посланный в "веселый дом". Увидев Митико, он хотел было свернуть в сторону, но она уже успела его заметить. Глядя на распухшее лицо Чена, она спросила, озабоченно нахмурив брови, что случилось. Чен вскинул опущенную голову. -- Я пойман на краже, и господин Кадзи меня ударил. Я вор! У Митико слова замерли на губах. На глазах Чена блестели слезы. Она потребовала объяснить, в чем дело. -- Дело обычное,-- сказал Чен.-- Господин Кадзи японец, я китаец, только и всего. Чен поклонился и пошел. Митико пошла за ним. -- Простите его, прошу вас. _- Что вы, госпожа, я сам виноват. Уж во всяком случае, перед вами.-- И, поклонившись, он удалился. Митико окончательно пала духом. Ей представилось лицо Кадзи, холодное, жестокое. Она пыталась прогнать этот образ, но он снова и снова возвращался. Холодное, бесстрастное лицо с крепко сжатыми губами и пристальным взглядом... Попытавшись оправдать перед Митико жестокость Кадзи, Чен уже не мог сдержать обиды. Ненависть к японцам душила ого до слез. Забыв про распухшее лицо и боль, Чен подошел к мосту через канаву. Там стояли несколько женщин. Окружив Чена, они принялись подшучивать. - Сестричка Цзинь занята. Работает. - Со вчерашнего вечера без передышки. - Пойдем со мной, натянем ей нос! Они хватали Чена за руки, перебрасывали одна к другой. Чен почувствовал себя ничтожным, жалким, смешным. - А гость у сестрички Цзинь кореец,-- сказала одна из женщин. - Кореец? -- зачем-то переспросил Чен. - Да. Проходимец, видать. Побывал в переделках. У него шрам через всю щеку. Чен вспомнил корейца, которого видел с Фуруя у харчевни. Тогда он сказал об этом Кадзи и заработал от него незаслуженный нагоняй. Несправедлив Кадзи, во всем несправедлив! На крыльце появилась мадам Цзинь. - О, что с тобой, мальчик? Ты подрался? И стоило ей прикоснуться к его лицу, как исчезла ревность, за мгновение до того глодавшая Чена. Осталась только ноющая боль в подбитой скуле. И казалось, что исцелить эту боль может только она, ласковая мадам Цзинь. Она прижмет его к своей мягкой груди. Она повела его за собой и в конце коридора приподняла занавеску. На кровати в оцепенении сидела женщина. -- Ты чего это? -- спросила мадам Цзинь с порога.-- Ты свободна? Дай-ка мы здесь побудем. Женщина продолжала смотреть широко раскрытыми глазами в стену перед собой и не отвечала. -- Да что с тобой такое? Эй, Чунь-лань, очнись-ка! Та медленно встала и вышла. На пороге она оглянулась и сказала странным, высоким, полным нежности голосом: - Я все думаю, что сказать ему, когда снова увижу. Не знаю, что скажу... Нельзя же сказать, что я все время принимала клиентов? - Дура! -- холодно прикрикнула на нее мадам Цзинь.-- Видеться будете самое большее раз в месяц, а за месяц ты чуть не сотню гостей примешь. Не разыгрывай из себя невесту, ты... Глаза женщины потускнели. Она опустила занавеску и вышла. - Вот взяла девка и влюбилась с первого взгляда. В рабочего из тех, которые за проволокой живут,-- пояснила мадам Цзинь, усаживая Чена на кровать.-- В точности, как я в тебя. - Почему не у тебя? -- спросил Чен. - Там беспорядок. А что? - Комната другая. -- А я та же! Чен стоял с мрачным лицом. Не хватало смелости спросить эту женщину: та же? Так ли? Тело содрогалось от жгучей ревности, от гнева при мысли о бесстыдном разврате, какому она, конечно, предавалась с этим корейцем. Подрядчик тем временем, самодовольно ухмыляясь, встал с постели Цзинь и оделся. Сумела, кажется, ловкая баба приворожить этого мальчишку... Если удачно продать сотню спецрабочих на какой-нибудь рудник, можно не только получить компенсацию за вербовку, но и самому заделаться подрядчиком. Тогда уж он не будет жить на подачки Усиды и всяких там Кобаяси. Сам будет хозяин, своим умом заживет! Он заглянул в кабинку рядом с той, где были Цзинь с мальчишкой. Кабинка была свободна, он вошел и стал слушать. За тонкой стенкой разговаривали. -- Все японцы из одного теста, это давно известно,-- слышался голос Цзинь.-- Конечно, пока ты послушен и батрачишь на них, они тебя не тронут. Но за человека они тебя считать не станут, не надейся. Чен молчал. - Так ты сходи к своему другу на трансформаторную, договорись,-- Цзинь перешла на шепот.-- Остальное у нас уже готово. - Я не твой кореец,-- гордо сказал Чен.-- Ради денег предателем не стану. Что говорит, скотина! Лицо мужчины за тонкой переборкой искривилось в гневе. Да, он кореец, он из тех, с кем японцы обращаются, как с собаками, кого китайские хозяева за людей не считают, называют вероломным народом! Да, он бродяга без роду, без племени! В эти мгновения подрядчику припомнилась вся его горькая жизнь. На путь бродяги и авантюриста толкнула его жестокая судьба, выпавшая на долю многим корейцам. С далеких времен, с тех пор, как японцы стали властвовать над Кореей, отравлялась душа народа, словно ядовитыми спорами дурной болезни заражали ее захватчики. И некуда было бежать от этой доли, она настигала тебя везде, куда бы ты ни подался. Приходилось идти на все, чтобы только выжить. Для бездомного, полураздетого, голодного человека честь и верность были ненужными вещами. Но как может такой вот китаец, сам страдающий от иноземного гнета, презирать его? "Ладно, думай обо мне, что хочешь, скотина! Все равно сделаешь, как я хочу!" -- Потрагивая шрам на щеке, кореец злобно смотрел на стену кабинки. -- Я знаю,-- ответила Цзин.-- Ты не из таких, что ради денег готовы на все. Но разве не доброе дело -- спасти этих несчастных? - А это их спасет? -- неуверенно сопротивлялся Чен. - Конечно! Ведь они сами просили меня помочь. А сделать это можешь только ты! Разговор прервался. -- Потом...-- послышался женский голос.-- Хорошо? Ты сходи сейчас, а я буду тебя ждать. Подрядчик быстро вернулся в кабинку Цзинь. Следом по коридору послышались шаги этого мальчишки. Спустя минуту в кабинку вошла Цзинь. - Ну как? -- спросил кореец. - Ты лучше уходи, тебе тут нельзя сейчас... - А ты будь поласковей... Женщина вырвалась, отдернула занавеску и скрестила на груди руки. -- Смотри, если обманешь нас -- трех дней тебе не прожить! -- Это чьи же слова? Уж не пампушечника ли? Выражение жестокой ненависти мелькнуло на лице корейца. Он встал с кровати. -- Мы все живем, взаимно помогая общему процветанию! Правда, лозунг-то японский... И ушел. А Цзинь подумала про себя: если их накроют японские жандармы, не то что трех дней -- дня не проживешь.