Было еще довольно светло, когда в ресторан вошел средних лет майор танковых войск и занял столик в углу зала, сразу же за высокой пальмой, У стола сейчас же появился кельнер и, почтительно изогнувшись, подал меню.
— Что прикажете, пан барон?
Майора Клаувица знали в ресторане.
— Накройте стол на два прибора, — приказал барон. — Я жду даму. Позаботьтесь о фруктах и поставьте на лед «Шато-Мельник» и коньяк.
— Слушаюсь, пан барон. Как всегда, французский?
Антону Хложнику были уже знакомы вкусы майора Клаувица. Знал старый кельнер, кого ждет барон. Старику Хложнику стало это известно только вчера, после посещения Мариана. Ну и опасное же дело задумал этот сорванец! Пана Ферца хватила бы кондрашка, если бы он только заподозрил, в какие дела замешан его кельнер. Ведь пан Ферц, хозяин ресторана, очень высокого мнения о Хложнике-старшем. Прежде всего потому, что старый кельнер умеет, как никто другой, артистически жонглировать закусками на фирменных тарелках и знает толк в винах. И затем — старик верен ему, своему хозяину, как пес. «О, на этого человека можете полагаться, — рекомендовал хозяин ресторана старика Хложника одному типу из гестапо. — У него сын погиб на Восточном фронте». Мог ли он знать, что Мариан Хложник — веселый партизанский разведчик — здравствует в горах Словакии, а старый кельнер оказывает немалые услуги патриотам? Подвыпившие офицеры не всегда умели держать язык за зубами, а у старика был тонкий слух и хорошая память. Но всего этого Ферц не знал.
Минут пятнадцать спустя в ресторан вошла блондинка лет двадцати трех, несколько хрупкая, со спокойным взглядом удивительно синих глаз. Она была одета просто, но изящно. Ничего лишнего на сером платье, плотно сидевшем на стройной фигуре, голубоватое ожерелье на смуглой шее, сережки с яблонецкими «брильянтами» в маленьких ушах.
Молодая женщина как будто не замечала восхищенных взоров мужчин, проводивших ее до самого угла, где стояла пальма. Навстречу ей поспешно поднялся майор в форме танковых войск и, поцеловав руку, предложил стул. Она улыбнулась майору и села.
— Извините, барон, за невольное опоздание.
— О, фрау Яничкова… — задохнулся барон, — я не могу выразить, какое вы доставили мне удовольствие. Я надеюсь, вы не устали? — Он мельком взглянул на кельнера, и старый Хложник, взмахнув салфеткой, уже склонился над его плечом,
Барон передал Тане меню.
— Как вы находите «Шато-Мельник»? Или, может быть, коньяк?
Он говорил с такой важностью, будто сидел за столом в своем прусском имении,
Таня сказала, что предпочитает вино, но ей нравится, когда мужчины пьют коньяк,
— Вы очаровательны! — воскликнул Клаувиц.
— Барон, вы балуете меня комплиментами, — погрозила Таня пальцем.
— Я охотно бы поцеловал этот грозящий пальчик.
— И это — еще до коньяка? — покачала Таня головой.
— Бога ради, простите, Юлия. В вашем присутствии можно опьянеть и без коньяка.
Таня опустила глаза.
А барон подумал: «Интересно, она податлива на деле так же, как и на словах?» Из опыта старого волокиты он знал, что бывают хорошенькие женщины, которые на словах готовы на все, а когда доходит до дела, то оказываются удивительно упрямы. Мысленно раздевая прекрасную Юлию, барон фон Клаувиц решил, что будет дураком, если упустит такой необыкновенный случай. И ему еще раз пришли на память слова, сказанные ею по телефону: «Барон, как надо поступить с мужем, если он, лентяй, не хочет сопровождать свою молодую и, как многие считают, хорошенькую женушку в Злате Моравце за покупками?»
Она звонила из какого-то Немце, где жила ее бабушка, и щебетала, как птичка, вырвавшаяся на свободу. О, барон фон Клаувиц разбирался в модуляциях женского голоса и готов был поставить свой конный завод против спичечного коробка, если она не готова с ним переспать. Но — терпение, барон: даже самой легкомысленной женщине нравится изображать из себя неприступную крепость, И барон фон Клаувиц сказал:
— Я буду счастлив, фрау Юлия, ответить на ваш вопрос в Злате Моравце. Как вы смотрите на то, чтобы пообедать в ресторане Ферца?
На другом конце телефонного провода размышляли так долго, что барон уж испугался, не слишком ли он поторопился. Но как было, к черту, не торопиться, если через три дня надо опять на фронт! Однако долгое молчание (слава богу!) оказалось обычным трюком кокетливой женщины.
— Что ж, — наконец послышалось в телефонной трубке. — Пусть хотя бы так будет наказан неразумный муж…
И вот они сидят в ресторане Ферца, и проворный старый Хложник уже откупорил бутылку «Мельника» и коньяк, и на столе поблескивают судки с закусками.
Барон произнес тост. Он был краток и выразителен:
— В немецком языке есть хорошее слово — «Фройндшафт». Выпьем за начало чудесной дружбы.
Она ответила с улыбкой:
— И за счастливый ее конец.
Он понял ее по-своему.
— О, в ваших словах, дорогая Юлия, много мудрости!
«Просто Юлия, да еще дорогая… — отметила про себя Таня. — Интересно, как поведет он себя после бутылки коньяку…»
Он закусывал и говорил:
— Какое красивое имя — Юлия!
— Так называют и мою бабушку.
— Ах да, у вас же есть бабушка…
— Да, и какая славная старушка! Как она была счастлива, что я поживу с ней недельку… После гибели Франто я осталась у нее единственной внучкой…
— Франто был вашим братом, дорогая Юлия?
— И надо сказать: любимым братом. — Она достала кружевной платочек и приложила к своим прекрасным, к своим удивительным синим глазам. — Он убит на Восточном фронте.
— О! — искренне огорчился барон. Одно упоминание об этом треклятом фронте приводило его в уныние.
— Я ненавижу этих убийц — русских! — сказала она, все еще не. отнимая платочка от глаз, и барон представил себе, как, наверное, горят сейчас синие глаза под этим душистым комком тонких кружев.
— Вы мне нравитесь, Юлия, все больше и больше. Я поднимаю бокал за победу нашей доблестной армии, — прочувственно сказал барон.
— За это и я охотно выпью, — и она пригубила рюмку вина.
Но третья рюмка коньяку увлекла мысли барона по другому пути, и он осторожно сказал:
— Если я вас правильно понял, дорогая Юлия, вы себе дали недельку свободы? — он хитро взглянул на нее.
— Да, хоть недельку поживу так, как мне хочется, — последовал легкомысленный ответ. — Бабушка мне ни в чем не прекословит и, кстати, ужасно не любит Генриха. Он ведь из простых крестьян, и бабушка была шокирована нашей свадьбой. Бабушка из старинной помещичьей семьи. В Немце у нее большой и красивый дом.
— Немце… Немце… — вспоминал барон. — Это, кажется, по пути в Зволен, дорогая Юлия? Мне нужно туда.
— Да, барон, это очень близко, — и она поправила белой красивой рукой свои золотистые волосы.
— У вас красивые руки, Юлия.
Она потупила синие глаза.
— Вы бывали в Бенедике, барон?
— Бывал ли я в Бенедике! Там служит мой старый фронтовой друг.
— Немце почти рядом, и я сегодня буду там ночевать.
— Вы собираетесь уезжать, Юлия?! — был искренне огорчен барон фон Клаувиц.
Она удивилась. Почему же ей не ночевать дома? Ее старенькая бабушка будет очень беспокоиться, если внучка не возвратится домой. Она ведь предупредила, что пробудет в Злате Моравце только до полудня. Она и так уже задержалась. И чтобы сменить тему, заметила:
— А здесь неплохой джаз. Вы не находите?
— И можно потанцевать, — оживился барон.
О, она давно уже не танцевала и с удовольствием потанцует. Правда, времени у нее в обрез — до отхода автобуса три часа, и она вынула из сумочки билет, чтобы убедиться в этом. Да, три часа.
На маленькой эстраде играл оркестр — саксофон, скрипка, аккордеон и ударник. Аккордеонист напевал в микрофон модную песенку «Девичье сердце ждет весточки с фронта» на мотив танго. Он пел с придыханием, на итальянский манер, хотя подлые макаронники, говорят, повесили дуче за ноги. А ударник так дергался за своим барабаном, что казался больным пляской святого Витта. На паркетном пятачке перед эстрадой лениво топтались три пары.
