— Разумеется, — всплеснул руками СиСи. — А как же может быть иначе? Какой смысл ты видишь в том, что внезапная смерть постигла нескольких человек? Причем это были молодые люди, у которых вся жизнь еще была впереди. Ведь они еще могли столько полезного сделать, принести счастье другим. Разумеется, я считаю, что все эти несчастные случаи абсолютно лишены смысла и логики.

Мейсон задумчиво покачал головой:

— Прости, отец, а по каким критериям это определяется?

СиСи недоуменно пожал плечами.

— Ну, я не знаю… Если ты намерен сейчас вдаваться в философские споры, то я, конечно, могу поднапрячься и вспомнить что-нибудь из университетского курса, но, честно говоря, я не расположен к этому именно сейчас. Мейсон махнул рукой.

— Да нет, отец, все это достаточно просто. Для этого даже не нужно копаться в университетских учебниках и пытаться припоминать какие-то давно забытые сведения из Фрэнсиса Бэкона, Бенедикта Спинозы и Мартина Хайдеггера. О несчастных случаях мы судим по единственному критерию: собственной фантазией мы создали автопортрет, на котором изображена — о, как лестно для нас! — вольная личность, носитель сильного духа, некто, твердой рукой направляющий собственную судьбу. Ведь сознайся, отец, именно так ты думаешь о себе. Ты же не станешь отрицать, что считаешь себя именно сильной личностью, а не каким-то неудачником, пьяницей или вечно догоняющим, вроде меня.

СиСи промолчал.

— Да, вижу, что именно так ты и считаешь, — с горечью сказал Мейсон. — Но увы, отец, этот образ ничего общего не имеет с обыденностью человеческого существования. Это просто образ того, чем мы хотели бы стать. Да и смогли бы, только надо приложить усилия. А пока мы остаемся рабами обстоятельств — во всяком случае большинство из нас — ничего такого уж бессмысленного в ранней смерти нет. Это всего лишь событие, обнаруживающее природу мира, в котором мы живем. Хотя иногда по глупости мы воображаем, что мир, разумеется, совсем иной.

— Мейсон, ты что несешь? — пробормотал СиСи. — По-моему, ты думал совершенно о другом.

— Отец! — с горечью сказал тот. — А ты не допускаешь мысли о том, что происходящие вокруг события слишком тяжелы для меня, и чтобы хоть как-то защититься от них я должен смотреть на мир более философски. Если бы не это, может быть я бы уже давно наложил на себя руки.

СиСи покачал головой.

— Неужели в нашей семье мало несчастий? Мейсон усмехнулся.

— Несчастья — это когда какие-то взаимосвязанные события, происходящие в окружающих нас обстоятельствах, приходят в противоречие с другими, которые развертываются в царстве свободы. Мы мним, будто жизнь наша полна несчастья от того, что вбили себе в голову, что там, в царстве свободы, осуществляется человеческое бытие. Но ведь это не так. Мы же в большинстве своем ведем механическое существование, и события в основном происходят в согласии с законами больших чисел. То, что мы называем бессмыслицей и несчастьем, это и есть то существо мира, которое мы для себя выбрали.

— Мейсон, угомонись, — сказал СиСи. — Тебе совершенно не к лицу философствование.

— А что, — вскинул голову тот, — ты считаешь меня совершенно законченным идиотом? По-твоему я должен сейчас сидеть за бутылкой виски и глушить один стакан за другим?

СиСи промолчал.

— Отец! — укоризненно сказал Мейсон. — Ты меня иногда удивляешь своей логикой, своей особенной логикой.

— В чем же она особенная?

— Все очень просто. Ты думаешь так: вы совершенно правы, только я поступаю так, словно вы решительно заблуждаетесь, или в мире важнее этого нет ничего, однако я постараюсь насколько это возможно это игнорировать.

— Вздор, — махнул рукой СиСи. — С чего ты взял?

— Отец, постарайся трезво взглянуть на себя и свои поступки. Проанализируй сделанное и сказанное тобой за последние несколько дней. Ты увидишь, что я абсолютно прав.

СиСи поморщился.

— По-моему, за последние дни ты слишком много думал о том, о чем не следовало думать.

— А о чем мне следует думать? — вызывающе заявил Мейсон.

— Ну, я думаю, что думать стоит прежде всего о том, чтобы быть человеком.

— Вот как? — скептически протянул Мейсон. — Быть человеком. Интересно, а кто же я по-твоему?

— Мейсон, прекрати!

— Ну ладно, отец, просвети меня, что же такое по-твоему «быть человеком».

СиСи несколько замялся.

— Я не собираюсь читать тебе сейчас нотации и нравоучения, — неуверенно сказал он. — По-моему, мы встретились здесь не для этого. Мейсон кивнул.

— Ты совершенно прав, однако к этому мы еще успеем вернуться. Мне все-таки хотелось бы от тебя услышать, что же такое по-твоему «быть человеком»?

СиСи тяжело вздохнул.

— Ну, если ты настаиваешь, изволь. Постараюсь быть короток. В том, что касается предмета, который тебя интересует, мне всегда нравилось такое сравнение, которое привел один мой знакомый епископ.

— Похоже, я знаю, о ком ты говоришь. Ну да ладно, это не важно, — махнул рукой Мейсон. — Продолжай.

— Так вот, однажды он сказал, что люди живут как бы на лестнице, ползущей вниз. Заметь, вниз. А быть человеком означает стремиться вверх, карабкаться, держась на том же уровне. Хотя бы держась на том же уровне. Порой мы поднимаемся и выше, но то, что находится наверху, не видим. Ну, а умирая, мы все срываемся и падаем. Так вот, я запомнил, что пока мы живем — должны карабкаться.

Мейсон усмехнулся.

— Что ж, любопытное сравнение. Может быть в этом что-то есть. Если моя дальнейшая жизнь будет складываться так, как я запланировал, то думаю, что когда-нибудь попробую последовать совету твоего знакомого епископа. Скорее всего, согласуясь с его словами, я сейчас падаю куда-то вниз. Что ж, возможно, оно так и есть. Но мне сейчас невероятно тяжело. Ты не представляешь, отец, как это тяжело.

— Я испытываю те же чувства, что и ты, сынок, — сочувственно сказал СиСи. — Наверное, ты устал за последние дни. Может быть тебе стоило бы отдохнуть? Просто пойти и хорошенько выспаться.

— Выспаться? — усмехнулся Мейсон. — Отец, ты не представляешь, какие чудовищные сны преследуют меня. Они всегда кончаются плохо для всех, кроме меня. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Смахивая наворачивающиеся на глаза слезы, Мейсон всхлипнул:

— Я любил ее. У нее должен был быть мой ребенок, твой внук, а ты ведешь себя так, будто мы должны обо всем забыть. Отец, неужели, по-твоему, все это должно пройти бесследно и растаять во мраке, как последний утренний туман? Так не должно быть.

СиСи удрученно покачал головой.

— Я тоже любил Мэри. Мое сердце разрывается, когда я думаю о том, что случилось. Но это безумие не вернет ее обратно к жизни. Мейсон, неужели ты думаешь, что, взяв в руки пистолет и расправившись со всеми кто, по-твоему, причастен к этой нелепой, дурацкой, бессмысленной смерти, тебе станет легче? Нет. Ты только возьмешь грех на душу, а может быть и не один. Это будет преследовать тебя всю оставшуюся жизнь. Настоящие мужчины так не поступают.

Но Мейсон не слышал слов отца. Он руководствовался только собственными представлениями о справедливости и мести, о правосудии и наказании. Он поклялся себе отомстить за смерть Мэри. Может быть, отец прав, и это ничем не поможет ему. Однако, Мейсон был уверен в обратном. Только возмездие тем, кто виновен в гибели Мэри, могло успокоить его.