– Знаешь, Круз, а я рада. Рада буквально всему, что может освободить тебя от нее. Я даже обрадовалась бы… – здесь Иден запнулась.

– Ну говори же, говори, – бросил Круз.

– Признайся, Круз, признайся, ведь ты тоже испытываешь такие чувства?

Лицо Круза окаменело, жилка перестала дергаться, взгляд казался остановившимся. Иден показалось, что Круз впал в странную прострацию, что ее слова околдовали мужчину.

Сердце Иден радостно дрогнуло: она почувствовала, что близка к победе, что еще один шаг, последний напор, последних несколько обличительных фраз и она сможет освободить Круза, вырвать его из объятий идиотских принципов, по которым он решил построить свою жизнь вопреки здравому смыслу, вопреки тому, что сейчас и он и она могут быть счастливы. Ведь Иден знала – Круз ее давно любит, ей было нестерпимо видеть, как в его душе борются любовь к ней и дурацкие принципы, чувство какого– то мистического долга. И она накапливала в своей душе слова, которые скажет Крузу, которые сдвинут его и выведут из оцепенения, растопят стену льда, стоящую между ними.

Иден и Круз молчали.

Женщина чувствовала, что она победила, поэтому позволила себе слегка расслабиться. Иден прислушалась к биению своего сердца, потом к шелесту листвы.

За раскрытой дверью дома глухо шумел океан, его волны мерно накатывали на берег одна за другой и уходили вновь, чтобы через мгновенье обрушиться на песчаный берег с новой силой.

И вдруг Круз и Иден услышали далекий, но громкий радостный смех. Иден напряженно прислушалась и ей показалось, что смеются мужчина и женщина и смех их полон счастья и радости.

"Боже, какие счастливые люди! Они идут, обнявшись, по берегу океана и смотрят на яркие звезды… бегут по мокрому песку и громко смеются. Как бы я хотела сейчас бежать по берегу океана вместе с Крузом, чтобы его сильная рука сжимала мою ладонь, чтобы он тащил меня, а я отталкивалась от мокрого песка и прохладные волны накатывали на мои босые ноги".

Смех внезапно оборвался, и Иден увидела, как заблестели от влаги глаза Круза. Ей стало жаль его, но еще больше жаль ей было саму себя.

Она тяжело вздохнула: нужно произнести последние слова, которые добьют Круза, сломают. Но Иден щадила его гордость, она оттягивала время…

В "Ориент-Экспресс" продолжался тяжелый и нервный разговор Мейсона Кэпвелла с Марком Маккормиком. Они напоминали двух бойцовских петухов, которые застыли друг перед другом в желании броситься один на другого, унизить, уничтожить и победить.

Мейсон крепко сжимал в руке тяжелый стакан, суставы его пальцев побелели, он весь напрягся. Казалось, толстое стекло не выдержит – стакан разлетится тысячью осколков в разные стороны.

Марк слегка откинулся назад, бросил на Мейсона взгляд, полный негодования и презрения. Но Мейсон выдержал этот взгляд, его глаза сверкнули, губы скривились и он буквально процедил в лицо Марку:

– Очевидно, вы плохо изучили этот раздел медицины и совершенно не понимаете, откуда берутся дети, – Мейсон цедил слово за словом, он буквально выплевывал их в лицо Марку.

– Мейсон, я знаю что говорю – возможно, это мой ребенок.

Мейсон улыбнулся еще более презрительно, он уже не скрывал своего явного отвращения к Марку, но все равно вынужден был продолжать разговор. Ситуация складывалась так, что без объяснения дальнейшее счастье Мейсона и Мэри было невозможно.

Марк, который еще за полчаса до встречи с Мейсоном чувствовал себя очень пьяным, сейчас протрезвел. Он весь подобрался, готовый до конца защищаться, а если будет нужно, то и с кулаками броситься на Мейсона и победить, вырвать победу.

– Марк, но ведь ты должен прекрасно знать, ребенок не может быть твоим.

– Я не хотел об этом говорить, но ты, Мейсон, меня вынуждаешь, – помогая себе нервными жестами руки бросил Марк.

– Марк, ты хочешь затормозить развод? Зачем ты нам мешаешь? Зачем ты мучаешь Мэри?

– Я ничего не собираюсь тормозить, я отстаиваю свои права. Мейсон, неужели ты еще не понял? Я оберегал покой Мэри, а не мучил ее, я хотел сохранить ее маленькую тайну, но ты сам, Мейсон, не хочешь оставить меня в покое. Я сделал все, что вы от меня хотели: уехал, бросил любимую женщину и теперь вынужден защищать свои права. Ведь тогда, Мейсон, я не знал о ребенке, но это кардинальным образом все изменило.

Марк протрезвел окончательно и Мейсон потерял свой последний козырь в игре.

– Я не могу видеть твою самодовольную рожу, – скрежеща зубами проговорил Марк, – ненависть так и выплескивалась из него.

– Ты можешь обманывать себя, но меня обмануть тебе не удастся. Я прекрасно знаю Мэри, она никогда бы не позволила тебе прикоснуться к ней.

– Это не твой ребенок, – Марк Маккормик гнусно улыбнулся.

От этой улыбки Мейсону сделалось не по себе: холодок пробежал по его спине и он внезапно понял, что Марк говорит правду, вернее то, что может быть правдой.

Он почувствовал это, но ему не хотелось верить, Мейсон желал как можно дольше не знать правды, заблуждаться, ведь если бы Марк не врал, это означало бы, что Мэри обманывает его, а тогда – должен произойти крах.

Все, с таким трудом построенное Мейсоном, разваливалось у него на глазах и он почувствовал непреодолимое желание напиться, забыть обо всем, не видеть Марка, не видеть Мэри, своего отца.

Чаша терпения Мейсона была переполнена, нервы его сдавали, но он еще нашел силы сдержаться, сделал последнее отчаянное усилие сохранить если не спокойствие, то по крайней мере, создать его видимость. А Марк, почувствовав, что Мейсон сдается, продолжал хлестать его словами, заставляя вжиматься в кресло.

– Все что ты говоришь, Мейсон, справедливо, но справедливо до определенного момента…

– До какого? – еле слышно спросил Мейсон, хотя уже знал ответ.

– Это справедливо до того, как ты соблазнил Мэри. Наш брак, Мейсон, не состоялся, но потом, когда ты соблазнил ее, наш брак стал реальностью. Мэри, в самом деле, не хотела подпускать меня к себе, но потом… – Марк сухо рассмеялся, – она сделала это, не знаю уже зачем. Может, она хотела сравнить меня и тебя, Мейсон? Не знаю, в чью пользу получилось сравнение, но ребенок может быть моим. Это реальность и ты не отмахнешься от нее, Мейсон, сколько бы ни старался.

Мейсон прикрыл глаза. Он нервно поднес стакан к губам и выпил его залпом.

Марк самодовольно улыбнулся. Он со злорадством отметил, как дрожат руки Мейсона и как стакан ударил его по зубам.

В глубине зала, занятые своим разговором, буквально Щебетали счастливые Лайонел и Августа Локриджи. Они пили шампанское, предчувствуя свою победу над мистером Кэпвеллом.

Августа ради такого случая вырядилась чрезвычайно экстравагантно: ее голову повязывал ярко– красный платок, сколотый большой брошью, на пальцах блестели огромные перстни. Она манерно держала тонкий бокал в левой руке и позванивала по нему одним из перстней.

Лайонел любовался своей бывшей женой, а Августа, в свою очередь, с восхищением смотрела на Лайонела. И хотя в ресторане уже почти никого не было, все равно они играли на публику, словно бы готовились вновь вступить в большую жизнь, готовились оказаться словно на сцене – на виду у всей Санта– Барбары.

Лайонел приподнял свой бокал.

– Августа, как сказал бы отец – все в жизни – сделка, так что выпьем за сделку!

Он пригубил бокал и блаженно закатил свои маслянистые глаза.

– Чудесное шампанское, Августа, ты не находишь?