Он был уже награжден орденом Изабеллы Католической, а теперь уезжал из Мадрида командором ордена Карла III. Кроме того, испанцы пожаловали ему звание Amo, что означает «хозяин, директор, землевладелец», а Полю — звание «кормильца». Караван направляется к Югу, усиленный двумя французами, которых Александр решил взять с собою в Алжир, — художником и карикатуристом Жиро и Дебаролем, необычайно талантливым непоседой. Распределение ролей в этом сугубо мужском обществе связано с личными способностями каждого. К своим функциям Amo Александр прибавляет обязанности шеф-повара. Маке — эконом, Жиро — кассир, Дебароль — переводчик, Буланже — художник, «малыш Дюма», как ласково называет его Жиро, как обычно, не делает ничего. Что касается Поля, то пока что он потерял лишь сундук с припасами.
Туристическая промышленность разладилась в Испании со времен Сен-Симона, когда еще можно было найти в испанских постоялых дворах хоть какую-то пищу, пусть даже «мясо обычно не приготовлено; вино тяжелое, заурядное и резкое; хлеб можно приклеить к стене; вода никудышная; кровати рассчитаны лишь на погонщиков мулов, так что все надо возить с собой»[68]. Теперь же и вовсе никакой пищи не стало. Вот типичный вечер, проведенный в parador. Поль приносит припасы, погонщики мулов их разгружают. «Маке, рыдая, режет лук; Жиро — картошку; Буланже разбивает яйца; Дебароль следит за тем, как режут цыплят, и за тем, чтобы их тотчас же не опускали в кипящую воду, как это принято в Испании. Что касается Александра, то известно, что его обязанности ограничиваются тем, чтобы немедленно по прибытии найти наиболее подходящее для сна место и сразу же и заснуть. Я же искал не место для сна, но стол». Затем в отсутствие растительного масла и уксуса он изобретает салат с яичной и лимонной заправкой, проявляя свою сущность новатора. Поскольку вода здесь ненадежна, он экспериментирует с местными винами, и на сей предмет его суждения гораздо менее строги, чем у Сен-Симона. Попутно мы узнаем, что «я редко ругаюсь, мало пью и не курю. Из этого следует, что, когда мне случается делать что-либо из сих трех вещей, запрещенных Божьими заповедями и Церковью, я всегда перегибаю палку». Здесь он впервые сознается в пьянстве.
Они едят, шутят, ходят в театры и выходят в свет, если находятся в городе, записывают дневные впечатления или делают наброски, в деревне или в горах рано ложатся спать. Александр пишет Дельфине де Жирарден регулярно. В своем стремлении поставлять ей самую исчерпывающую информацию об испанских нравах он вынужден обследовать и дома, не пользующиеся «самой лучшей репутацией», где существует стыдливая проституция, не влекущая за собой потери общественного уважения. «Принцессы имеют особые дома, живут они в лоне семьи; подобно царским дочерям античных времен, которые ходили по воду к источнику и сами должны были шить себе одежду, они занимаются промыслом». По вечерам же отец, мать или брат провожают их к месту работы. «Задумчивые и серьезные, они входят, ни слова не говоря, садятся и ждут, чтобы каландары или путешественники начали за ними ухаживать. <…> Сказать, что это ухаживание длится так же долго и что оно столь же целомудренно, как то, что происходит за пределами балкона и по другую сторону жалюзи, значило бы преувеличить; но видимость, по крайней мере, соблюдена: принцессы выглядят податливыми, способными уступить капризу, увлечению; они поднимаются и, опершись о руку кавалера, делают с ним несколько кругов по квартире или по саду, вслед за тем исчезая без шума, без треска, без демонстраций, а через какое-то довольно длительное время появляются вновь, все так же опершись о руку кавалера. И вы вольны, настолько лицо их безмятежно, настолько одежда их сохраняет целомудренную безупречность, вы вольны думать, что они только что просто прослушали курс из астрономии или прочитали главу из «Дон Кихота Ламанчского».
Толедо, Гренада, Кордова, «дорога долгая, хотя и не слишком богатая происшествиями. Одни и те же заботы. Как будем обедать? Как будем ужинать? И где ночевать? Время от времени, дабы обострить теряющийся интерес, возникает проблема воров, которых, разумеется, не видно, а если оказывается видно, то они смиренно приносят вам свои извинения за то, что вы их заметили». При этом читателю не скучно ни минуты. Веселая дружеская прогулка преобразуется в занимательную эпопею. Вот опрокинулся экипаж, вот мальчишки бросают в них камнями, охота — все обрастает необычайно смешными деталями. Пейзажи и виды городов образуют живые, благоухающие картины с удивительно современным колоритом. «Кадикс — единственный город, где видел я улицы, как будто ведущие в небо. Вообразите, сударыня, улицы, о которых я говорю, упираются в пустоту и окаймлены бесконечностью; лазурь, простирающаяся на исходе двух белых линий, является тогда синевой самой насыщенной, самой абсолютной, самой густой». Особый аромат придает его рассказам дружеская ирония, с которой он выводит на сцену своих спутников. Избалованный, чтобы не сказать испорченный, сын, которым он так гордится и которого задержит в Кордове любовное приключение. Маке, всегда сохраняющий достоинство, даже когда оказывается погребен под грудой своих дорожных товарищей во время аварии с каретой. Буланже, совершенно никудышный наездник, которого необходимо привязывать к мулу. Дебароль, никогда не расстающийся с самострелом, отдача от которого сбивает его с ног и наносит удары, подобные звонким пощечинам. И, конечно, Поль, у которого «всегда наготове хлеб с ветчиной, с колбасой, с вареными яйцами <…> и фляга, полная белого или красного вина». Наевшись и напившись, он засыпает и падает с мула. «Никакого шума при этом не слышно. Он просто вскакивает, и все. Когда же Поль вновь на ногах, он расплывается в улыбке, блестя всеми тридцатью двумя зубами». В результате этих падений «он терял вино, то вместе с флягой, то вместе с нашими чашками, терял наш порох, нашу дробь, а то и несколько доверенных ему томиков стихов». В следующем году Поль в свои двадцать шесть лет умрет от тифа, и Александр будет оплакивать «молодого красавца араба из Сеннара»[69], который являл собой «само благородство. Среди других слуг казался он черным принцем, похищенным из его земли и обращенным в рабство».
Александр никогда не был ни меломаном, ни большим любителем балета. В Испании, однако, он открывает для себя другой, живой танец. Сравнение между ним и классикой, такой, как и сегодня видим мы ее на сцене парижской Оперы, не устарело ни в одной своей строчке: «Я не знаю ничего более плачевного, чем наши танцовщицы, прыгающие с заметной усталостью <…> вопреки вечной улыбке, пришпиленной булавками в обоих углах рта, эту усталость ощущаешь, угадываешь, ибо наши танцовщицы танцуют только ногами и лишь по случайности пускают в ход иногда и руки. Но в Испании все иначе; танец — удовольствие прежде всего для самой танцовщицы, поэтому танцует она всем телом; грудь, руки, глаза, рот, бедра — все вторит движениям ног и дополняет их. Танцовщица приплясывает, бьет ножкой, испускает ржанье, как кобылица в любовной истоме; она приближается к каждому мужчине, отдаляется от него, снова подходит, воздействуя на него своими гипнотическими флюидами, которые так и брызжут из ее тела, разогретого страстью».
Во всех городах, где он побывал, Александр обретает друзей, только что еще вовсе с ним не знакомых и вот уже готовых свершить невозможное, чтобы доставить ему удовольствие. В Кордове его сын высказывает пожелание поохотиться на дикого кабана в Сьерра Морена. Испанские друзья колеблются: в горах неспокойно. Бандиты? Скажем, местные жители, у которых надо спрашивать разрешения на охоту в пределах их территории, что означает — использовать их в качестве загонщиков. Получив искомое разрешение, они отправляются из Кордовы в сопровождении проводников, погонщиков мулов и ослов, несущих оружие и съестные припасы. Полю Александр поручил везти столовое серебро. Они начинают взбираться на сиерру, и все бы ничего, если бы не попадающиеся время от времени кресты с надписями: «Здесь был убит такой-то». Встреча назначена у источника, куда жители гор явились в количестве тридцати человек и пятидесяти собак. Прием вежливый, но прохладный. Александр предлагает вначале позавтракать. Они не отказываются. Лед растоплен, когда Александр приказывает сомневающемуся Полю достать столовое серебро, тут жители как будто оценили этот знак доверия. Покончив с едой, они пускаются в путь. Поль считает приборы: все на месте.
