Военные поют сначала слаженно и хором, тщательно выводя куплет за куплетом («Я пью до дна, за тех кто в море…»). Зал почему-то начинает потихонечку пустеть. И очереди у дверей уже никакой нет. Ведь только недавно совсем еще вот здесь стояла длиннющая такая и возмущенная. Даже и не знаешь, что бы такое предположить по этому поводу. Наверное, шел мимо очереди какой-нибудь подвыпивший гражданин. Посмотрел удивленно на очередь и молвил что-нибудь о том, что совсем недалеко отсюда и именно сегодня открылось довольно приличное пивное заведение, а поскольку об этом событии еще мало кто знает, народу там собралось очень немного, по крайней мере, очереди там нет. И, видимо, услышав этот рассказ подвыпившего гражданина, ликующая очередь мигом сорвалась и галопом, стремясь любой ценой опередить друг друга, переместилась на новое место. А что, такое, в молчаливые те времена, вполне могло быть. Тогда ведь рекламы-то никакой не было. Не было, например, такого: «Мы – открылись!»

Тем временем военные, покончив с размеренным хоровым пением, переходят на индивидуальную разноголосицу и затем пускаются в неистовый пляс. К этому времени двери заведения уже давно закрыты. Граждане видимо не привыкли плясать и петь в пивных барах. Чужих в пивном заведении уже давно нет. А персонал? Да это родные уже совсем люди! Благодаря военному празднику они давно уже перевыполнили плановые показатели на несколько недель вперед и теперь благодушно и учтиво беседуют с военными на различные темы, угощая их дефицитной, по тем временам, сушеной рыбкой.

Праздник подходит к концу. Опустели, и без того худые, кошельки военных. Танцевали, веселились. Подсчитали – прослезились. Ну и ладно. Такое бывает совсем даже не часто. И поход «на пиво» являлся действительно праздником для военных. У студентов он был гораздо чаще. Но все же не таким частым, как у студентов нынешних. У нынешних праздник, похоже, никогда ни прекращается и давно уже выродился в скучную обыденность. Особенно это заметно в теплое время года. С первыми майскими лучиками расползаются они в перерыве между занятиями от обучающих их заведений по близлежащим скверикам и газончикам. В их тонких ручках всегда зажаты разнокалиберные бутылочки, полные всегда желаемого ими напитка. Напиток, не спеша так, томно попивается и, наконец, выпивается полностью. После чего студенты, как ни в чем не бывало, возвращаются к прерванным занятиям. А как же грядущий пивной алкоголизм?! Да что вы, мы же всего-то по паре бутылочек. И то, больше из соображений экономии… А Вы что не знаете? Нынче пиво гораздо дешевле минеральной воды!

Но это когда мы до этого ещё доживём. А нынче, у военных опять побег. Доплясались! Снова витает над загулявшими военными реальная угроза впадения в очередной военный грех. На этот раз этот грех называется: «подвыпивший военный опаздывает из увольнения». Такого греха допускать никак нельзя. Слишком тяжелы будут последствия. Поэтому десять крепких военных тел, быстро упаковываются специальным образом в тесное чрево такси: «Шеф, поторопись, не обидим!» Визг тормозов. Приехали, наконец. Выпадение спрессованных тел из покорёженного чрева автомобиля по специально отработанному алгоритму. Пересчитывающий денежные знаки «шеф» внешне не обижен. Он глубоко удручён. «Шеф» мучительно считает убытки на восстановление подвески своего железного коня, только что высекавшего искры из неровного питерского асфальта. Но военных это уже не интересует. Им этот «шеф», как в песне поётся: «и не друг, и не родственник. Он им заклятый враг – очкастый частный собственник…». Ну, и так далее… У военных уже другие заботы. Тело жертвенного военного требует особого к себе отношения. Тело мешком перекидывается (по дальше, от ищущих глаз самого старшего из дежурных) через высокий забор с одной стороны и бережно подхватывается крепкими руками товарищей с другой. Тело уносится, слегка реанимируется и бережно укладывается на кровать. В этот раз поступление тела не надо нигде регистрировать. Оно ведь отпущено до вечера следующего дня для задушевных бесед с так и не приехавшей мамой. Поэтому если подходить к ситуации формально, то никакого пьяного тела на строгой территории компактного проживания военных и не было вовсе. А все-таки жаль, что мама тела все-таки не приехала. Ну и что, что не получала она телеграммы. Могла бы догадаться и приехать к неправильно рассчитавшему предельною дозу принятого внутрь зелья телу сына. По молодости-то с кем ведь такого не бывает? Тем более, что тело это пострадало за коллектив. А коллектив для военного – это дело святое. Вот приехала бы и полечила сынка-героя. А за одно и по-наставляла бы его на путь истинный. Чтобы не пил он никогда лишку. Но нет, почему-то не приехала. Захлопоталась, видимо, по дому. И, наверное, это правильно. Ведь если бы к каждому перебравшему по какого-нибудь случаю военному стали бы ездить мамы…

Ну а дальше, все уже гораздо проще. Главное, это то, что не подающее признаков жизни тело устроено. А дальше дело техники. Пропитанные пивом и активные тела военных приступают к регистрации факта своего возвращения. Бодрые доклады с выбросом запаха заблаговременно припасенного лаврового листа (в застойно-болотистые те времена, по идеологическим ли, или же по причинам какого другого характера (с кислотно-щелочным балансом у советского народа проблем никогда не было), средств типа «Орбит», в широкую продажу еще не поступало), одобрение самого старший из дежурных, внимательно отслеживающего движение секундной стрелки (на физиономии его правильно вырубленного лица как будто застывает, почти классическое для всех дежурных двухсмысленное выражение – глумливое от учуянных в подозрительной мнительности своей запахов и, одновременно, служебно-деловитое, в не желании навлекать на себя лишние проблемы). А далее следуют счастливый «отбой», короткий, увядающий растущей сонливостью, обмен впечатлениями и, изредка нарушаемая чьими-то всхрапами, всегда относительная, казарменная тишина. Относительность казарменной тишины, чаще всего объясняется обычной ночной суетой, создаваемой непозволительными сексуальными отношениями суточных дневальных со своими «Машками», да ещё частыми приходами различных «проверяющих». И вновь, брезжащее рассветом утро, быстрый подъем, нудная зарядка и нескончаемая череда военно-учебных буден. Так и минуло пять лет этой молодости. Не у всех она проходила именно так – каждого военного всегда ведь преследовали своей судьбы веселые нюансы. Ну а если проходила эта молодость совсем не так, то тогда это не здесь было. И было это вовсе даже не с военными, а с какими-то совершенно другими ветвями развития рода человеческого, да ещё в какое-то совершенно другое время.

В училище для военных Серега Просвиров приехал поступать из столицы солнечного Азербайджана, города-«героя» Баку (бакинцы сами присвоили своему городу статус героя после исчезновения в конце 70-х с прилавков государственных магазинов почти всех вредных холестериносодержащих продуктов). Приезд состоялся как-то быстро. Казалось, вот только что были бурные проводы в кругу друзей, теплая водка, сорокоградусная жара, трудное утро, пахнущий теплой нефтью аэропорт «Бина». Друзья с помятыми лицами, носившие его еле живое тело по залу аэровокзала то и дело затягивая веселую песню на мотив похоронного марша: «ТУ-104, са-а-мый лучший самолет. ТУ– 104 ни-и-когда не упадет. (И протяжно, навзрыд) За-па-сай-сь гробами…». Закончилось все, конечно же, отделением милиции, в котором весельчаки коротали время до момента посадки самолета с оживающим Серегиным телом в Пулково. По приблизительно такому же сценарию происходило прибытие в Питер и других тел будущих обучаемых военных. И вот, наконец: «Не Афины, прохладно…», лес, палаточный лагерь, грибы под кроватью, трубчатый умывальник под открытым небом, наполняемый торфяно-коричневой озерной водой, первые радости в приобретении навыков хождения строем, судорожные попытки что-либо вспомнить перед надвигающимися экзаменами.