— Нижайше прошу вас, если я принесу вам огорчение, не скрывайте, скажите мне об этом прямо. Хотелось бы сейчас, не откладывая в долгий ящик, разрешить все сомнения.

— Господин министр финансов, вы, кажется, начинаете сомневаться в вашем преданном друге?

— Клянусь, нет. Но как бы вашему покорному слуге не подбросили под ноги мыло, дынную корку или ещё что-нибудь в этом роде и он не поскользнулся бы. Время очень тревожное. Надо быть поистине семи пядей во лбу, чтобы угодить хазаратам. Ведь все мы люди, все можем ошибиться, а наши друзья в меджлисе не считаются ни с обстановкой, ни с моей занятостью, и мои ничтожные упущения, чего доброго, могут принять за серьёзную ошибку или злой умысел.

— Не надо думать о мести, пока не совершено преступление. Пока ещё и глиняный сосуд цел, и маст[62] не пролит. Мы полностью доверяем вам, и если бы у нас были хоть малейшие сомнения, я не имел бы чести сегодня с вами беседовать.

— Понимаю, в эти тревожные дни вы предпочли преданного вам слугу всем другим.

— Нет сомнения, вас мы ценим выше всех. Даже если допустить на секунду, что мы бы вас не захотели! то наши единомышленники никогда не откажутся от вас. Это и понятно. Ведь не зря всякий приезжающий из Абадана[63] идёт прямо к вам и только через два-три часа мы удостаиваемся чести видеть его у себя.

— Как бы там ни было, но, учитывая сложность обстановки, я должен вам сказать откровенно и прямо…

— Пожалуйста, прошу вас. Вы же знаете, я готов на всё.

— Первое моё условие: ваше превосходительство должны быть преданным моим другом.

— Разве этого не было до сих пор?

— Слов нет, горбан, ваше дружеское ко мне отношение бесспорно. Но иногда вы забываете старых друзей, предпочитая им новых.

— Честное слово, не понимаю, что вы имеете в виду! Допустим даже, что вы и правы, но, дорогой мой, ведь это же политика! Кроме того, вы знаете, что мы не распоряжаемся всем до мелочей. Бразды правления находятся в руках других, а они частенько обходят нас, заключают сделки с новыми лицами. Вот и приходится на время забывать кого-нибудь из наших искренних друзей.

— Да, горбан, именно это я и имел в виду, и мне хотелось бы, чтобы подобные вещи больше не повторялись.

— Машалла, какой же вы злопамятный. Забудьте об этом, дорогой мой. Не стоит вспоминать минувшее. Ведь мы начинаем новое дело. Что же касается прошлого, то скажу вам, душа моя, это было сделано по настоянию хазаратов. Но, слава богу, в конце концов они поняли, что более подходящего человека, чем вы, им не найти.

— Судя по переговорам, которые они вели в последние два-три дня, пожалуй, так.

— Ну а по основному делу, по нефтяному вопросу, между мной, вами и хазаратами как будто нет больших разногласий?

— Но, как я уже не раз докладывал вам. меджлис возлагается на вас, а всё, что за его пределами, будет в моих руках.

— Здесь возражать не приходится, но, как говорит пословица, самая большая голова ещё под одеялом спрятана Ведь это дело очень тёмное. Вы, очевидно, думаете, что держать в руках меджлис легко?

— И всё же, машалла, в меджлисе самое большее сто двадцать — сто тридцать человек, а за его пределами мы должны иметь дело с тысячами. Тут журналисты и ахунды, чиновники и придворные, гражданские и военные, авантюристы и мошенники. Я готов хотя бы на недельку поменяться с вами местами.

— Я, дорогой мой, тоже готов поменяться с вами. Верно, нам приходится иметь дело только со ста двадцатью — ста тридцатью депутатами, но не думаете ли вы, что претензий у депутатов меньше, чем у четырнадцати миллионов девятисот девяноста девяти тысяч восьмисот восьмидесяти иранцев?

— Мне это известно лучше, чем кому-нибудь другому.

— Тогда как же вы говорите, что вам будет труднее? Ведь если на вас обидятся один-два депутата, это будет меньше только одним или двумя голосами. А вот если они не послушаются меня, то знаете, что может произойти с государством?

— Не приведи господи случиться этому!

— Ну, давайте тогда набросаем план действий.

Словно он всю жизнь только этим и занимался, министр финансов шахиншахского государства проворно раскрыл свой портфель, с которым, словно с талисманом, он никогда не расставался, достал именной министерский блокнот с эмблемой льва и солнца, вынул из кармана пиджака автоматическую ручку «паркер» и с выражением полной покорности, как смиренный ученик перед учителем, скромно произнёс:

— Прошу вас, говорите, я буду записывать.

— Прежде всего о вашем заместителе, — начал доктор Тейэби. — На эту должность претендует тот приятель, тебризец. В нём заинтересован и председатель меджлиса. Остальное вы сами знаете.

— Горбан, ведь мне положен только один заместитель, а их уже, машалла, намечается четыре. Упаси бог, как бы, чего доброго, не стало кандидатов ещё больше.

— Вы правы, и это может статься. Но есть выход из положения: будет больше кандидатов — увеличивайте штат заместителей. Пока объявите четыре должности, а там Судет видно.

— Очень хорошо, повинуюсь.

— Затем вопрос о государственном представителе в национальном банке… Вы остановите свой выбор на вашем друге, том самом…

— Хорошо, но что я скажу этому приятелю?

Во-первых, он и так жрёт больше, чем может вместить его пузо, и вам, с вашим опытом, к лицу ли оглядываться на него? А во-вторых, ему подскажут его собственные товарищи. Ведь нешуточное дело поручать деньги, валюту и прочие ценности этому пузатому, надутому, как бурдюк, мальчишке. Наконец, наш друг Алак Бедани сам родом из Мелайера и лучше всех сможет объяснить обстановку этой начинённой опиумом утробе.

— Что ж, если друзья не будут против, я не возражаю.

— Председателя страхового общества мы вчера уже с вами наметили.

— Да, я тут же отдал распоряжение. А как вы решили относительно директора сельскохозяйственного банка?

— С этим вы сами справитесь. Посоветуйтесь с депутатами из Кермана, но скажите им, что от меня они не должны требовать никаких серьёзных изменений.

— Так, решено и это. Да, я придумал кое-что для нашего друга по ложе…

Господин доктор Тейэби забеспокоился:

— Да, да, это важнее всего, а я чуть было не запамятовал.

— Если вы не против, горбан, пошлём его в Национальный банк.

— Куда?

— В Национальный банк!

— В Национальный банк? Туда, где выпускают деньги?

— Ну, конечно. Ведь у нас только один банк…

— Простите, господин министр финансов, уж не бредите ли вы? Или, может, вы хватили немного спозаранку? Да разве можно соваться в Национальный банк! Вы же знаете, что там засело это чудовище, и рука, даже посильнее нашей с вами, туда не проникнет. Это может произойти разве только в том случае, если наши друзья уйдут из Ирана и лишат нас своего покровительства. Но такой день никогда не наступит, да и не дай бог этому случиться!

— Так что же прикажете делать? И сколько можно терпеть наглость и безумство этого господина? Он засел в Национальном банке, и для него не существует ни правительства, ни меджлиса, ни двора.

— Всё это верно. Но меня поражает, что вы до сих пор не понимаете одного: что бы ни произошло, наши друзья от него не отступятся.

— Так что же нам делать?

— Ничего. Помните только мой совет: в этом государстве можете протягивать руку куда угодно, кроме Национального банка. Не забывайте, сколько они положили труда, чтобы взрастить этого молодого человека. И вы хотите, чтобы они теперь согласились убрать его оттуда?

— В таком случае наш товарищ останется не У дел.

— Это не имеет значения, придумаем ему что-нибудь другое. Да, хорошо, что кстати вспомнили. Устроим его в сенате.

— Это уж ваше дело!

— Чудесно! Правда, сейчас важнее всего прибрать к своим рукам мелюзгу, засевшую в меджлисе. Ведь завтра-послезавтра они нам могут понадобиться, и нужно быть готовыми. Только прежде, пока не забыл, я хотел спросить, отдали ли вы распоряжение валютной комиссии.