Поэтому предлагая мир, Гитлер советовал своим генералам не забывать о конечной цели политики в отношении Запада: «Цель Германии в войне должна… состоять в том, чтобы окончательно разделаться с Западом военным путем, то есть уничтожить силу и способность западных держав еще раз воспротивиться государственной консолидации и дальнейшему развитию германского народа в Европе» [701].

Однако между двумя армиями лежали две мощные оборонительные линии. И если в сентябре 1939 г. у союзников был шанс прорвать линию Зигфрида, то теперь, когда основные силы вермахта прибыли на Западный фронт, препятствие стало непроходимым с обеих сторон. Активные боевые действия шли только на море. 4 октября немецкая подводная лодка пробралась в британскую базу Скапа-Флоу и утопила линкор «Ройал-Оук». 13 декабря три британских корабля настигли у Монтевидео немецкий тяжелый крейсер «Адмирал Шпее» и нанесли ему тяжелые повреждения. Команда вынуждена была затопить корабль, и Атлантика стала относительно безопасным местом для коммуникаций союзников.

Но если через стену двух линий пройти было нельзя, то во Францию вела «калитка» — дорога через нейтральную Бельгию.

Открыть ли калитку, и когда это сделать — зависело от Гитлера. Союзникам, на которых работало время, это было невыгодно.

Несмотря на нейтральный статус, Бельгия зависела от Великобритании и Франции больше, чем от Германии. Но союзники не спешили открывать «калитку» и вступать на открытых пространствах Бельгии в кровопролитную схватку. Верховный совет союзников обсуждал планы «окружения» Германии — прямое продолжение умиротворения с позиции силы. Достаточно отсечь Германию от железной руды, поступающей из Швеции, нефти, поступающей из Румынии и СССР, и советского продовольствия, и Гитлер будет вынужден капитулировать. В этом — суть стратегии союзников в начальный период войны. Союзникам нужна была затяжная война. Время работало на них. Они не желали маневренной войны и не умели ее вести.

Современный военный историк Г. А. Куманев с этим не согласен: «к началу Второй мировой войны с учетом возросшей силы оружия, возможных стремительных перебросок войск, разнообразия оперативного маневра на колесах и по воздуху стратегия большинства европейских стран, как правило, ориентировалась не на позиционную оборонительную, а на наступательную войну, на маневренность в ней» [702]. Как жаль, что генерал Гамелен не знал об этой стратегии «большинства европейских стран».

Г. А. Куманеву вторит Б. В. Соколов, стремясь подчеркнуть превосходство западных армий над советской: «Красная армия, по сравнению с вермахтом или армиями США и Англии, была армией прошедшей эпохи, эпохи Первой мировой войны. Тот уровень насыщения техникой, которого требовала Вторая мировая война, вступал в неразрешимое противоречие как с реальным образовательным уровнем большинства красноармейцев и командиров, так и с психологией основной массы советских граждан» [703]. Б. В. Соколов в курсе, что по уровню технического оснащения Красная армия далеко ушла от Первой мировой войны, подальше других стран. Поэтому для доказательства ее отсталости нужно прибегать к загадочным психологическим штудиям. Но вот с конца 1942 г., когда ни психология, ни уровень советских граждан заметно не изменились, Красная армия пошла в наступление, при чем явно не методами Первой мировой войны. Скорее уж, методами Гражданской войны, школу которой прошли многие советские командиры. Эта школа и подводила их, заражая авантюризмом, и помогала преодолеть наследие позиционной Первой мировой войны. У Западных стран такой школы не было.

«Странная война» — яркое свидетельство нежелания западных армий вести маневренную войну. Следовательно, они не были как раз армиями Второй мировой. Какой угодно другой, позиционной — Первой мировой, «Холодной», «бесконтактной» — эпохи нового глобализма, но не Второй мировой. Классической армией времен Второй мировой войны была германская — маневренная армия, «наследница» наполеоновской.

Стремление воевать быстро, маневренно, «малой кровью, могучим ударом», было свойственно и красным командирам. То, что они были воспитаны опытом маневренной Гражданской войны, конечно, не значит, что красные командиры опережали время — «маневренную войну» в свое время вели даже конники Атиллы. История войны, как и вся история, развивается по спирали. На том витке, где находились «позиционные» наследники Первой мировой войны, еще не было технических средств для «бесконтактной» войны на расстоянии — ракетного оружия и неуязвимой для ПВО авиации. А вот у советских наследников гражданской войны было наибольшее в мире количество танков и самолетов. Правда, освоение техники, адекватной 30-м годам, шло медленно. Где еще осваивать технику, как не в локальной войне. Пока немцы и союзники стояли на западе, упершись друг в друга могучими щитами двух укрепленных линий, советскому руководству хотелось попробовать взять какую-нибудь линию послабее. Третьей линией, определявшей расстановку сил в Европе, стала линия Маннергейма. Тяжело в учении, в настоящем бою полегче будет. Вторая мировая война наступала на пятки наследию Первой.

Сталин благодаря войне линий на Западе получил возможность решить проблему стратегических «клещей», повторив гитлеровский опыт бескровных блицкригов. На южном фланге граница была отодвинута. Оставался Север. В октябре 1939 г., сразу после подписания советско-германского договора о дружбе и границе, Молотов вызвал в Москву представителей прибалтийских государств, отнесенных к советской сфере влияния, для политических переговоров.

Для стран Прибалтики, ориентировавшихся прежде на Германию или Великобританию, это был неприятный сюрприз. По словам полпреда в Эстонии К. Никитина, «Эстония деятельно готовилась к войне Германии с СССР и, как я писал ранее, приспособляла к пропуску германских войск свои железнодорожные, водные и шоссейные пути, затратила огромные средства на вооружение пограничной с СССР полосы по всей линии от Нарвы до Изборска включительно, теперь эти усилия оказались напрасными» [704]. Впрочем, в условиях распада торговых связей во время войны, страны Прибалтики изъявили желание расширить торговые связи с СССР, на что советская сторона радостно откликнулась. Но прежде всего — предложила политические переговоры. Поняв, что ситуация в мире изменилась, лидеры прибалтийских государств сменили холодный тон на дружеский. СССР не оставался в долгу — Литве сообщили, что Вильнюс перейдет к ней. А ведь еще 20 сентября Литва подписала с Германией договор, по которому «без ущерба для своей независимости» отдавала себя «под опеку Германского Рейха» [705]. Но 28 сентября граница сфер влияния передвинулась. Теперь покровителем Литвы будет СССР.

С эстонцами советские представители общались строже — 15 сентября в Таллинн пришла польская подводная лодка, которая была тут же задержана. Польские подводники, передохнув, скрутили охрану. Лодка ушла в Великобританию. Это было как нельзя кстати для СССР. 19 сентября СССР возложил на Эстонию ответственность за этот инцидент, а Балтийский флот принялся «искать» подводную лодку по всему эстонскому побережью. «Тем самым была установлена морская блокада, сопровождавшаяся вторжением советских кораблей в территориальные воды Эстонии и обстрелом ее побережья» [706]. 24 сентября Молотов ошарашил прибывшего в Москву министра иностранных дел Эстонии Г. Сельтера сообщением, что неизвестные подводные лодки топят советские суда, и что «недалеко от эстонских берегов какие-то неизвестные подлодки имеют свою базу» [707]. Просто «Тайна двух океанов»! Чтобы прекратить такое безобразие, Эстония должна была предоставить СССР базы на своей территории, которые позволят контролировать южные подходы к Финскому заливу — транспортной артерии Ленинграда. «На всякий случай» готовилось вторжение в Эстонию. Одновременно с подписанием советско-германского договора 28 сентября был подписан пакт о взаимопомощи между СССР и Эстонией, который стал шаблоном для договоров с другими странами Прибалтики. Помимо обязательства оказывать друг другу поддержку, в том числе и военную, в случае нападения на одну из сторон, договор предоставлял СССР право на создание в Эстонии своих военных баз: в Палдиски, Саарема и Хийумаа, где размещалось до 25 тыс. военнослужащих. Одновременно был подписан договор о расширении экономических отношений. 1 октября президент К. Пятс, не питавший никаких симпатий к СССР, вынужден был заявить: «Пакт о взаимопомощи не задевает наших суверенных прав… В требовании СССР не было ничего необычного. Учитывая историю нашего государства и наше географическое и политическое положение, становится ясным, что мы должны были вступить в соглашение с СССР. В качестве прибрежного государства мы всегда были посредниками между Западом и Востоком» [708].