Раз этот мерзавец ушел, значит, его отпустили – так ведь? До утра, по крайней мере. А это уже много. С ним решили поиграть в кошки-мышки, об изощренной мстительности «объекта» он был наслышан, но что же произошло? Почему сорвалось? «Объект» нанес его заказчикам превентивный удар, и они стали лучшими друзьями? А Диму выкинули с пятидесятого этажа башни «Федерация», решив не пристегивать к страховке? Лететь долго, успеет подумать.

Задача ясна: пересечь границу их владений в течение ночи, прихватив с собой Дарью с детьми. Просто, но неосуществимо. Пограничникам, можно не сомневаться, распоряжение уже дано. В его ситуации взятку возьмет, мягко говоря, не каждый. Попытать счастья можно только на проходке для частных самолетов: там обстановка интимнее, а знающие люди подскажут, кому и сколько. «Звонок другу». Одному из его клиентов с собственным самолетом.

– Дмитрий Евгеньевич беспокоит, извините, что поздно, sos. Мне нужен самолет. Деньги – не вопрос. С семьей, вчетвером. – Хотя эта связь и была полностью защищенной от прослушки, разговаривали они как бы шифруясь.

– Уровень серьезный или самый серьезный? – спросил собеседник-миллиардер, который, конечно же, боялся портить отношения с «самым серьезным уровнем». Но и Дмитрию Евгеньевичу хотелось помочь: ведь тот, кто обращается за специфической помощью, понимает, что навлекает на себя его величество компромат. И это единственное величество, которое правит в наши дни.

– Считайте, что самый. С несамым я бы справился, – врать было бессмысленно.

– Тогда погранцов не пройти, – ответил миллиардер. – Всё имеет цену, но боюсь, не ваш случай.

– А вдруг?

– Три лимона найдется?

– Они охуели.

– Не дороже жизни.

«А жизнь сколько стоит?» – промелькнуло в голове у Димы. Война, революция, землетрясение – и тысячи, миллионы жизней не стоят больше ничего. А вокруг – только и слышишь: «Разве это жизнь?» Не дорожат.

В это время за дверью послышался крик Лиса, он кричал свое любимое, только почему-то во множественном числе: «кьокозябы», «все кьокозябы», и тут Диму осенило.

– Границу я пройду, – сказал Дмитрий Евгеньевич.

– Тогда самолет прибудет часов через пять. Я на Антибе. И, это самое… без семьи. Ночью на срочные переговоры с семьей не летают.

– Спасибо.

Дима набрал Джеку. Тот отозвался, но говорил как-то странно.

– Что, Дмитрий Евгеньевич? Я же сказал, болею.

– К черту болезнь, я тебе плачу за то, чтоб ты всегда был доступен. Нужно: на терминале X мои данные в погранкомпьютере должны стать неперекодируемыми крокозябрами, как только они туда поступят. Действуй.

– И что это даст? – лениво спросил Джек.

– Джек, я тебя не узнаю. У тебя 39 температура, что ли? Сделаешь или я рассержусь?

– Постараюсь, – пообещал хакер.

– Слушай детали: непонятно, когда им внесут данные, но в любом случае сперва они подумают, что сбой, вирус, станут искать, и важно, чтобы им все-таки удалось «установить истину». Если ты никуда не собираешься в ближайшие сутки, подставь им свой паспорт. Потом это тебя никак не коснется.

– Дайте подумать.

– Всё, за работу.

– Сколько? – спросил Джек.

– Десятка.

– Полтинник.

– Ты оборзел.

– В мире, где деньги решают всё, это называется иначе: предъявлять высокие требования к жизни.

– Это грабеж.

– Это романтизм. Вы же тоже романтик, Дмитрий Евгеньевич! А хотите стать крокозябром.

– Не хочу… ну да, хочу… – Дмитрию Евгеньевичу стало совсем грустно, он вдруг представил себя в роли своего отца. – Глупости, я же не такой идиот, – сказал он себе.

Набрал Дарье.

– Дорогая, буду краток, слушай внимательно. Вызывай такси, бери детей, все деньги и карточки, езжай в «Домодедово», покупай любой билет в Шенген, хоть прямой, хоть кривой, на ближайший рейс. Не забудь телефон. Мы уезжаем года на три, учти. Встречаемся завтра, где – скажу. И готовься к свадьбе, я развожусь.

– Я не поеду.

Он был уверен, что Дарья обрадуется, она же сколько лет об этом мечтала, был уверен, что почувствует в его голосе угрожающую им опасность… за сегодняшний вечер он перестал понимать что-либо вообще. Все на глазах превращалось в крокозябры, в нечитаемые символы, не в символы, которые надо расшифровывать, докапываться до смыслов, а в бессмысленные закорючки.

– Как? Ты, видимо, не поняла.

– Поняла.

Его пронзила страшная мысль, что иваныванычи взяли ее в заложницы, чтоб он не сбежал, и она не может говорить.

– Ты не можешь говорить?

– Нет.

«На меня обрушилось небо, – Дима присел на стоявший у стенки велотренажер. – Если я поеду к ней – это то же самое, что добровольно сдаться им в руки. Если я улечу – они ее уничтожат. И отправят детей в детский дом. Выхода нет. В один-единственный вечер рухнула вся моя жизнь».

– Я перезвоню, – сказал он молчащей в трубке Дарье, подошел к бару и налил себе стакан коньяка. Выпил половину, и его пронзила мысль: «Как же я поеду в аэропорт? Вызывать такси нельзя, понятно, что за ним следят, на своей машине он мог бы запутать следы. Доехать докуда-нибудь, оторвавшись от хвоста, проголосовать бомбилу… Значит, за руль посажу Алю».

– Аля, зайди ко мне! – позвал, распахнув дверь.

Ожидал, что снизу будут доноситься вопли и стенания, но было тихо. Сколько же времени прошло? Посмотрел на часы – десять. И в последний, и в предпоследний раз, когда смотрел на часы, было десять. Я же батарейку сто лет не менял. «Крокозябр», – вдруг услышал он внутренний голос.

– Сам крокозябр, – парировал Дима. И сдавил виски: «Кажется, я схожу с ума».

Аля не шла. Дмитрий Евгеньевич заглянул в ее комнату, в детскую – никого. Он спустился вниз, в гостиную. Застал там только Веру Сергеевну, уносящую остатки грязной посуды.

– Где все?

– Кто вас интересует, Дмитрий Евгеньевич? К Кате приезжала «скорая», сделала укол, подруга увезла ее к себе домой, Аля с Елисеем и Зоей Федоровной уехали, просили передать, что улетают в Америку, навсегда, к Алиному мужу. Евгений Викторович, наверное, у себя в домике, я не проверяла. И я бы хотела сейчас получить расчет, Дмитрий Евгеньевич. Возраст, знаете, не справляюсь с такими нагрузками. До зарплаты осталась неделя, так вы эти деньги вычтите, а я утром уеду.

Дима ничего не сказал и направился в домик. А потом вспомнил, что надо перезвонить Дарье. И узнать, который час. Через пять часов – теперь непонятно, от чего отсчитывать. Поздно звонить нельзя, а сейчас, судя по всему, уже ночь. Поплелся в кабинет, телефон из «тайной жизни» оставил там, здесь в кармане носил тот, что из «явной». По дороге думал: «В Бога я не верю, я верю в то, что одни действия влекут за собой другие. Вера Сергеевна не хочет больше работать после сегодняшнего скандала. Она же поняла, что все сыпется, зачем ей это? Васю переманили потому, что власть в нашей стране значит больше, чем все остальное. Я могу платить, а она может убить. Да и заплатить может больше, у нее кредит неограниченный. Часы остановились потому, что я забыл вовремя поменять батарейку. Сюрприз с дочерью – оттого что у меня не было времени с ней поговорить, а то бы я знал… А может, и не сказала бы: не доверяла мне, потому что у меня такая работа. Была такая работа. Лева – ну что Лева, заложник, ему-то впаять срок несложно. Осталась только Дарья, и она теперь в заложницах.

– Это я, прости, что не сразу.

Вместо Дарьи ответил незнакомый мужской голос.

– Это Иванываныч, я вас внимательно слушаю.

– Что-что? – Дима хоть и предполагал такой поворот событий, но все же растерялся. Голос Иванываныча был совершенно другим.

– Раз голос изменил, значит, боишься, – Дима собрал в себе последние наступательные силы..

– Мне-то нет нужды менять голос, Дмитрий Евгеньевич, и вообще что-либо менять, нас, Иваныванычей, много, считайте, что к вам наведывался мой брат-близнец. Пока, знаете, один спит – другой работает. Тандем.

– М-да. Вы взяли Дарью в заложницы?

– Как можно, Дмитрий Евгеньевич! Я только хочу помочь ей разобраться в своих чувствах. Застал, знаете ли, ее с вашим помощником, Джеком – у них тут любовь-морковь. Она так страдала, так страдала, не знала, кого выбрать, а теперь и выбора не осталось: вы же сбежать собрались? Моя задача проста: стоять на страже истины, которая до геополитической катастрофы называлась правдой.