В школе Фелицию, конечно, дразнили Филей: «Филя, голос».

– Она же кошка, а не собака, – возражали другие злые дети, потому что дети все злые, – кис-кис, иди сюда. – И Феля ни с кем не дружила, только с мамой. У папы судьба решилась окончательно, когда Феле было четыре года – он уехал в Америку. А мама Фели была не только красивой, но и хваткой, живучей, настоящей русской женщиной: когда врачи стали получать совсем копейки (раньше еще и десятки в карман совали, и гуся замороженного в придачу), в больнице расплодились тараканы, нянечки взбунтовались и больше не выносили мусор из палат, лекарства кончились и спасение умирающих стало делом рук самих умирающих, мама Фели организовала, в соответствии с велением времени, бизнес. Кому операция, кому укол, кому таблетка, кому УЗИ или тем более томография – плати. Мама работала в престижной государственной больнице, теоретически бесплатной, но практически нищей. Так что Феле повезло – и голодные, и сытые, но требовавшие рыночного мышления годы она жила в достатке благодаря своей неутомимой маме. Феля, впрочем, задумывалась не о достатке, а о красоте, она никак не могла понять, может ли она претендовать на звание хорошенькой. Мама гладила по голове, приговаривая: «Ты моя красавица, тебя Голливуд с руками оторвет».

– А Ленка сегодня сказала: «Не беда, что страшненькая, подмазалась бы, приоделась, и вперед».

– Естественно, ты гораздо красивее, она завидует.

– А мальчишки за ней бегают, не за мной.

– Так она ж себя ведет как проститутка, вот и бегают, а у тебя – достоинство, ум, умных женщин вообще не любят, – мать тяжело вздохнула.

– И что, меня никогда не полюбят? Я буду умным и никому не нужным синим чулком, – разговор происходил вскоре после Фелиного четырнадцатилетия, которое она встретила, как обычно, в кругу маминых коллег, очень ее ценивших (она давала им заработок), а всеобщие Новый год и елка были лишь антуражем персонального Фелиного праздника. Шампанским чокались за то, чтоб наступивший год был лучше кошмарного предыдущего и чтоб для Фели он стал счастливым, как ей и предначертано ее именем.

– Феля, давай начистоту. Сейчас ты не очень красива – на отца похожа, но это же переходный возраст, все через это проходят.

– Какой переходный, мама! Вон Настя уже родит в этом году, да и в одиннадцать лет теперь рожают, ты же видела по телевизору, а я – переходный?

– Это патология, чему ты завидуешь? Лучше скажи: кроме тебя в классе есть отличницы?

– Нет, – Феля ответила неуверенно, оценки были в их среде не главным, и точно она не помнила.

– А знаешь почему?

– Ну… я самая умная, хотя они самой умной считают Дашу.

– Хочешь, скажу, почему ты отличница? Потому что за оценки надо платить. Учителя же с голоду умрут иначе, понимаешь? А я могу платить и плачу. Это, Феля, называется капитализм. В наше время главное – иметь деньги, чем больше, тем лучше, и я научилась их зарабатывать – думаешь, это было так просто? И тебе, чтоб стать счастливой, нужно прежде всего научиться зарабатывать. Остальное приложится.

– Любовь приложится? – Феля вспыхнула. – Вот уж что ни за какие деньги не купишь.

– Купишь. За деньги все купишь. Станешь богатой – вокруг тебя будет сонм поклонников, выберешь по душе, а будешь бедной – никто не подойдет, будь ты хоть Джулией Робертс. Ты, кстати, того же типа. Меня вот всегда считали красивой – и что толку? Влюблялись, лежали штабелями, как говорили в мое время, и…

– И что? – Феля мечтала о штабелях больше всего на свете.

– И ничего не получалось. Женщине нужно внимание, нежность, забота, понимаешь? Не две недели, а все время.

– А что через две недели? – Феля заинтересовалась.

– А то, что тебя присваивают, начинают требовать. Но саму тебя замечать перестают. Говорят, есть и другие мужчины, не знаю, может, тебе повезет. Не может, а обязательно повезет, ты – Фелиция!

– Я бы даже хотела, чтоб от меня чего-нибудь требовали, – вздохнула Феля.

На выпускном балу у нее было самое красивое платье, как у невесты. «Очень дорогое, – сказала мама. – Но оно тебе еще пригодится». И ее пригласил на танец одноклассник, будто впервые ее увидевший, и они целовались.

На следующий день Феля взяла оставшуюся неиспользованной школьную тетрадку и написала печатными буквами: «Книга счастья». Подумала и продолжила: «Запись первая. Я целовалась. 23 июня 2003 г.».

Она поступила на экономику, само собой – за ней будущее. С сокурсницами подружилась, никто ее не дразнил, а мальчики – мальчики величественно проплывали мимо, как круизные корабли. Они были глупее и ленивее девчонок, а вели себя страшно высокомерно. Обсуждали модных экономистов, котировки, фьючерсы, а Феле экономика в голову не лезла – ни в какой ее части. Зато она запойно читала художественную литературу и могла «задавить интеллектом», как советовала ей образовавшаяся подружка. Из литературы Феля выносила суждения о времени. Прочла «Бесов» – понятно же, что после такой книги революция неизбежна. Крысиная, из подполья вылезшая революция, с «пятерками» заговорщиков, системными предательствами, а главное – с такими вот людьми, которые жили в XIX веке: злыми и дремучими, как в пьесах Островского, Грибоедова или в «Господах Головлевых», забитыми, наглыми, жадными, как у Гоголя, гламурными подражателями Европе, как в «Войне и мире», как метросексуал Онегин, скучающими и завистливыми, как у Чехова, ведь никто из них не стремился ни к справедливости, ни к правде, ни к любви, ни к счастью. Некоторые искали смысл жизни, но тоже ведь не нашли. Самые веселые – Чичиков и Остап Бендер, жулики. Еще Феля зачитывалась Шекспиром: там вот да – хоть все друг друга поубивали и с ума посходили, но во имя того, что и Феле казалось самым важным. Она готова была умереть, как Джульетта, – если б встретила такого Ромео, она бы, как Гамлет, пошла на все ради того, чтоб восстановить справедливость. Но в реальной жизни были лекции, экзамены, капиталы, производство, рычаги, регуляторы, биржи, и никто из ее соучеников не готов был умереть ни за любовь, ни за справедливость. Да даже не умереть, а просто – полюбить другого или другое больше, чем самого себя. «Отдать сердце» – такое выражение встречалось ей в старых книгах, сейчас «отдать сердце» значило – завещать его после смерти для пересадки.

Этими своими мыслями Феля решила поделиться с Мишей, он ей нравился. Симпатичный, серьезный, не списывал рефераты из Интернета, не платил за курсовые, учился сам. На курс старше – потому познакомились недавно, в очереди в буфет, и теперь часто болтали за обедом.

– Чего такой задумчивый?

– Задумался над тем, как переукрасть недоукраденное.

– Чё, деньги кончились?

– Нет, это я работаю над среднеазиатской экономической моделью. А ты решила стать блондинкой, как я вижу?

– Ну да, чтоб внешность соответствовала. А я тебе больше нравилась брюнеткой?

Феля осознала, что в последнее время занимается своей внешностью гораздо больше, чем учебой. К косметологу стала ходить, маникюр делать («Когтистая ты стала», – шутил Миша), попросила маму купить тренажер, села на яблочно-морковную диету и стала себя чувствовать наипервейшей красоткой.

Они быстро сблизились, и вот Феля (прямо сердце замирало, когда он ее стал называть Феличита́) уже шла с ним под ручку в кафе и там открыла душу – решив, что настал момент «задавить интеллектом». Миша слушал ее, кивал, а потом сказал: «Это у тебя с недотраха». Феля покраснела. Она до сих пор – в чем, конечно, никому не признавалась – оставалась девственницей. А смотря правде в глаза – старой девой. Ей двадцать лет. У всех сверстниц было уже по десять романов, у некоторых мужья и дети, а у кого и бывшие мужья, а она, Феля, даже не знает, с чего начать. Некоторые животные, конечно, тянули к ней лапы, но она была твердо настроена на великую любовь. Миша оказался первым претендентом, в книге счастья появилась запись № 2: Миша. И еще десять раз: Миша. И стихотворение впридачу. Феля стала писать стихи. Из всего, что она читала в русской литературе, – только поэзия отвечала ее высоким идеалам. Особенно Цветаева.