— Женщин не принимаем. К тому же сейчас свободных мест нет.

— Ну что ж, ничего не поделаешь… — ответила она. От сильного смущения лицо её залилось краской, и едва выдавив из себя «до свидания», она, словно спасаясь бегством, поспешно вышла на улицу, где, не переставая, шёл снег. И тут я вспомнил, что несколько дней назад приятель оставил мне телефон и адрес одного места, где требовался репетитор; по его наводке я сходил туда, но хозяйка отказала, так как выяснилось, что требуется девушка, а не парень. «А вдруг это то, что надо», — подумал я и опрометью выскочил за дверь. Девушка маленькими шажками спускалась по обледенелому склону. Так я и повстречал Сонэ.

Тогда я спросил у неё:

— Что толкнуло на такую работу?..

И Сонэ слегка осипшим голосом, который бывает у совсем отчаявшихся людей, не отводя взгляда от того места, где заканчивался пригорок, ответила с вызовом:

— Это всё-таки лучше, чем идти торговать собой.

Я знал, что в Чхансиндоне — районе, что располагался ниже, есть женщины, которые обслужат за пятьсот хванов, однако ж было сомнительно, что такая, как Сонэ, могла пойти на это. Стоя с отрешённым видом, вытянув ладонь, на которую садились снежинки, Сонэ походила, как бы это сказать, на очаровывающую своей наивностью проститутку. Но достаточно узнав её за это время, я понял, что обольстительной кокеткой она не была, и наивной её тоже нельзя было назвать. Она была всего лишь девушкой с очень жестким характером, которую жизнь достаточно побила, так как её угораздило родиться старшей дочерью в крестьянской семье бедняков.

Она рассказала про один случай, который произошёл, когда она ходила в начальную школу.

Тогда из-за недоедания лицо её было желтоватого оттенка, к тому же в школу она ходила без обедов, поэтому ребята из класса жалели её и по очереди носили ей доширак. А так как отзывчивые одноклассники делали это от чистого сердца, то и она без какой-либо задней мысли принимала эту помощь. И вот однажды в газете это дело раздули до невероятных размеров, преподнеся как пример благородного поступка. В статье с изменёнными именами под напечатанным крупным шрифтом заголовком «Тёплый обед для бедной одноклассницы» рассказывалось именно о ней, а также упоминались награждённые всяческими похвальными эпитетами одноклассники.

Знавшие об этих обедах, но закрывавшие на это глаза родные после статьи в газете посчитали случившееся весьма позорным: особенно близко к сердцу принял это скорый на расправу отец. Он, рыдая, накинулся с кулаками на дочку и поколотил её. Сонэ сказала, что тогда ей хотелось умереть под ударами отца, что градом сыпались на неё.

После этого случая с газетой ребята ещё усерднее, словно бы соревнуясь друг с другом, продолжали носить доширак, но больше она к нему не притрагивалась. Газета конечно же была на стороне одноклассников, а про то, что у неё от стыда перехватывало в горле, никто подумать не удосужился.

— С тех пор я перестала верить в красивую сказку, что зовётся во всём мире благородным поступком.

— Но всё-таки такие истории…

— Конечно, бывают… Однако ж мне ни разу не довелось встретиться с проявлением подлинного благородства…

— Интересно, где же встречается это самое благородство?

— Ну, не знаю… Безусловно, где-нибудь точно есть… Как бы там ни было, мой случай таковым не являлся… Кто знает, может благородные дела вообще чаще соседствуют с пороком.

По сравнению с такой цельной девушкой, имеющей собственные взгляды на жизнь, я был просто легкомысленным олухом, который, подражая своему сеульскому приятелю О Ёнбину, карябал стишки следующего содержания: «Неужели нет женщины с плацентой, что может родить ребёнка, который не умрёт…» и, засунув в карман бутылку соджу, которую и пить-то не умел, горланил перед однокурсниками: «Эх, Исан, Исан…[60], вышло бы куда как красивее, если бы ты покончил с собой!» Тогда же Сонэ спросила, ставя меня наравне с собой (за что я был ей очень благодарен):

— Вот скажи, зачем это мы так стремимся учиться в институте?

— Хм-м… ну… — я сделал вид, что задумался, а она сама же и ответила:

— Я думаю, что мы проверяем себя на… прочность. Проверяем, насколько же нас хватит. Я бы даже назвала нас мужественными.

Я никак не мог взять в толк, откуда только берётся такая сила, и это при том, что она не верит в добрые и благородные поступки, хотя я допускал, что, наверно, у настоящих людей именно так и бывает. Я вдруг стал бояться Сонэ.

И кто знает, может быть именно это чувство самосохранения, которое заставляло держаться от неё подальше, сделало так, что я трусливо овладел ею. А когда она поправляла смятую юбку, я сказал ей:

— Прости. Это был просто инстинкт.

— Знаю, — ответила она, будто её это нисколько не задело. Однако как ни жаль, даже несмотря на весь свой ум Сонэ не догадывалась, что это не было просто половым инстинктом. И вот теперь я, кажется, мог сказать, что мой план в конце концов удался… Лёжа в траве на дамбе Мапхо, куда опускались сумерки, она наконец-то рыдала. Я вгляделся в своё отражение в вагонном стекле. Моё лицо, как и полагалось, по-прежнему выражало полное безразличие. Видимо, мы уже проехали Ёндынпхо[61], так как огоньки за окном проносились всё реже и реже. Вдали, со стороны аэропорта, ночное небо прорезали лучи света от прожекторов, лоснящиеся, словно шёлк. Я снова подышал на стекло, оно тут же покрылось белой пеленой.

Этот случай будто надломил Сонэ, к чему я был совершенно не готов: так происходит, когда ты сталкиваешься с чем-то неожиданным.

— Мне претят женщины, для которых любовь — это всего лишь удовлетворение физической потребности, однако женщина, которая влюбляется, приняв половое влечение за любовь, тоже не представляет из себя ничего хорошего, — говорил я с самой что ни на есть отвратительной усмешкой. Она вздыхала:

— Я знаю.

И если бы я тогда задал ей её же вопрос, зачем мы так стремимся учиться в институте, уверен на сто процентов, она не ответила бы мне так же, как и раньше, мол, для того, чтобы проверить себя на прочность.

Как-то раз я специально напился и, встретившись с ней в условленном месте, чуть ли не умоляя её, крикнул:

— Сонэ, прошу тебя, стань прежней! Стань той сильной Сонэ, что, дрожа от холода, пришла в дом к старосте. Я — бессильное ничтожество. Это я во всём виноват, — просил я, и это напоминало бессмысленный бред пьяного.

— А что со мною не так? — беззвучно рассмеялась Сонэ, будто её это заинтересовало. Однако в тот день она поделилась со мной самым сокровенным, что так тревожило её:

— Чону! Как бы ты себя повёл? Как думаешь, сможет ли поверить до смерти перепугавшийся ребёнок, обжёгшись один раз огнём, что огонь — это не страшно? Или вот, например, посмеет ли познавший удовольствие сказать, что не знает, что это такое? В последнее время я испытываю что-то подобное. Мне чудится, что я смотрю в какую-то сквозную дыру. И чтобы я ни делала, перед глазами всё равно остаётся неизменная дыра. И оттуда задувает холодный ветер…

— А раньше у тебя такого не было?

— Смутно ощущала что-то. Но мне казалось, если крепко стиснуть зубы и, несмотря ни на что, двигаться вперёд, то, авось, что-то и получится. А теперь…

О, Боже! То, что всё это время я не решался высказать вслух, она чётко и ясно выразила в нескольких словах, будто бы небесный гнев её нисколько не страшил.

— Дыра, в которой завывает холодный ветер… дыра, в которой завывает холодный ветер… — словно напевая строчки песни, бормотал я. Прошло какое-то время, и вот как-то раз проницательный Ёнбин заметил:

— Мне кажется, в последнее время ты деградируешь…

Деградирую… Конечно, в глазах Ёнбина одно только то, что я был готов расплакаться, наслушавшись всяких сентиментальных рассказов, действительно выглядело падением.

Скрывать мне было особо нечего, и я рассказал ему, что после случая с хинином Сонэ вдруг как-то поникла. На это Ёнбин, довольно ухмыляясь, заявил: