— Хорошо, я подумаю.

— Обязательно, ладно?

Я только посмеивался. Мы подошли к её дому.

— Какие у вас планы на завтра? — спросила учительница.

— Хм-м… С утра пойду на могилу матери, а после этого особых дел нет. Вот ещё думаю сходить к морю. А заодно и проведать хозяев, у которых я одно время снимал комнату.

— Может, вы пойдёте туда после обеда?

— Почему?

— Хочу сходить вместе с вами. Завтра суббота, поэтому у меня уроки только с утра.

— Ну что ж, пойдёмте.

Мы договорились о времени и месте встречи, после чего распрощались. На меня вдруг напала непонятная тоска, и я вернулся в дом тёти, еле-еле передвигая ноги.

Когда я забрался под одеяло, завыла сирена, что означало наступление комендантского часа[27]. Вой сирены был внезапным и пронзительным. Он был долгим-предолгим. Все окружающие предметы и мысли потонули в этом вое. И, в конце концов, всё исчезло с лица земли. Единственное, что осталось, так это сирена. Казалось, что её вой будет длиться вечно, так, что и он, в конце концов, тоже перестанет восприниматься. И тогда вой внезапно стал терять свою силу, переломился, издал продолжительный стон и умолк. Ко мне вернулась способность хотя бы мыслить. Я попытался восстановить в памяти нашу давешнюю беседу с учительницей. Вроде бы и о многом говорили, а в ушах у меня вертелось всего лишь несколько фраз. Пройдёт немного времени, и этот диалог, перемещаясь из моих ушей в голову, а затем из головы в сердце, оставит в памяти совсем немного. Скорей всего, что в итоге не останется ничего. Надо подумать не спеша. Учительница сказала, что хочет поехать в Сеул. Она сказала это с грустью в голосе. И тогда мне так захотелось обнять её. Затем… Но нет, только это и осталось в моём сердце. Однако и это воспоминание исчезнет бесследно, как только я покину Муджин. Я не мог заснуть — сказывался мой дневной сон. Закурил в темноте и искоса поглядел на белую одежду, что смотрела на меня со стены, напоминая печальных призраков. Я стряхнул пепел в изголовье кровати. Так, чтобы завтра можно было убрать за собой. Слабо доносилось кваканье лягушек, «что начинают свой концерт после полуночи». Где-то часы негромко пробили час ночи. Затем пробило два часа. Потом три. Немного погодя снова завыла серена, что означало окончание комендантского часа. То ли сирена включилась не вовремя, то ли часы были неточны. Вой был внезапным и пронзительным, долгим-предолгим. Всё потонуло в нем. Казалось, всё исчезло с лица земли и осталась эта сирена, вой которой будет длиться вечно и в конце концов тоже перестанет восприниматься. И именно в этот момент вой внезапно стал терять свою силу, переломился, издал продолжительный стон и умолк. Где-то супруги слились воедино. Нет, пусть это будут не супруги, а ночная жрица и её визитёр. Не знаю, почему в голову лезли такие дурацкие мысли. Затем ко мне незаметно подкрался сон.

В тот день с утра моросил дождь. Даже не позавтракав, я вышел из дома, прихватив с собой зонт, и направился на могилу матери, что была на горе недалеко от города. Закатав до колена штаны, прямо под дождём я припал к земле и низко поклонился могиле. Дождь превратил меня в самого что ни на есть почтительного сына. Одной рукой я принялся ощипывать отросшую траву на могильном холмике. Дёргая траву, я представлял, как мой тесть, заискивающе улыбаясь, ходит по кабинетам начальников, ответственных за выбор директора, чтобы посодействовать моему повышению. Тут же мне захотелось спрятаться поглубже в могилу.

Хоть этот путь был и длиннее, обратно я решил пойти по дамбе, которая радовала глаз своей зеленью. Вслед за дождём дрожал и окружающий пейзаж. Я сложил зонт. Шагая по дамбе, я увидел, как в самом низу, на откосе, ученики, приходящие из далёких деревень в городскую школу на занятия, сбились в кучу и шумно галдят. Также в толпе можно было разглядеть несколько стариков. Патрульный полицейский в дождевике сидел на корточках на откосе дамбы, курил и глядел вдаль. Какая-то старуха, цокая языком, выбралась из толпы галдящих школьников и пошла прочь.

Я спустился по откосу. Проходя мимо полицейского, спросил:

— Что произошло?

— Труп самоубийцы, — равнодушно ответил он.

— И кто же это?

— Девица из кабака в городе. Как лето наступает, так таких, как она, по нескольку человек вытаскиваем.

— Вот как…

— Эта отличалась особо крутым нравом, никогда бы не подумал, что покончит с собой, а оказалось, что и она не выдержала…

— А-а…

Я спустился к берегу и вклинился в толпу школьников. Мне не было видно её лица, так как оно было повёрнуто в сторону воды. Голова в химической завивке, белые полноватые ноги и руки. На женщине были красный тонкий свитер и белая юбка. Видно, прошлой ночью на рассвете было прохладно, или просто это была любимая её одежда. Белые резиновые калошки в синий цветочек были подложены под голову. Что-то завёрнутое в белый платок лежало в стороне, откатившись от вытянутой руки. Этот свёрток намок под дождём, и даже порывы ветра не могли сдвинуть его с места.

Чтобы разглядеть утопленницу получше, многие ученики зашли в воду и стояли лицом ко мне. Их синие школьные формы отражались в воде вверх ногами. Синие флаги охраняли мёртвое тело. Я почувствовал, что женщина притягивает меня к себе. Я тут же отвернулся от неё.

— Неизвестно, что за таблетки она выпила, а вдруг ещё можно?.. — спросил я у полицейского.

— Эти, как правило, пьют цианистый калий. Это не то, что выпить несколько таблеток снотворного, а после разыгрывать шумный спектакль. Хотя бы и за это им спасибо…

Я вспомнил, как по дороге в Муджин, в автобусе фантазировал про снотворное, которое собирался изготавливать на продажу. Если бы можно было смешать меж собой три компонента — пронзительную яркость солнечных лучей, прохладу воздушных струй, так приятно освежающих лицо, а также солоноватость морского бриза — и сделать из них снотворное… Хотя, думается мне, что такое снотворное уже изобрели. Неожиданно мне пришла в голову мысль — а не потому ли я не мог уснуть прошлой ночью, ворочаясь с бока на бок, что сторожил последний час жизни этой несчастной? Скорей всего, дело было так: завыла сирена, женщина выпила яд, и вот тогда-то я незаметно и заснул. Внезапно я почувствовал, что эта женщина стала как бы частью меня. Я стряхнул воду со сложенного зонта и пошёл домой. Там меня ждала записка от Чо: «Будет время, загляни ко мне в управу».

Я позавтракал и пошёл в управление. Дождь прекратился, но небо хмурилось. Я, кажется, догадывался, в чём дело. Скорей всего, хочет показать, как он сидит в директорском кабинете. А может это просто мои домыслы. Я решил посмотреть на это дело с другой стороны. Интересно, устраивает ли его место начальника налоговой службы? Вероятнее всего, да. Чо очень даже вписывался в атмосферу Муджина. Но нет, я решил подумать ещё раз. На самом деле, знать какого-то человека или делать вид, что знаешь его, для самого этого человека является делом весьма неприятным. А всё потому, что круг тех, кого мы порицаем и критикуем, обычно ограничивается нашими знакомыми.

Без пиджака, в одной рубашке и с брюками, закатанными до колена, Чо сидел, обмахиваясь веером. Он представлял собой достаточно комичное зрелище. Но когда я увидел, что всем своим видом он пытается показать, как он гордится тем, что сидит на своём белом вращающемся стуле, мне стало его жалко.

— Не занят? — спросил я.

— Да нет… Была бы работа…

Однако без дела он не сидел. Люди без конца входили и выходили, чтобы поставить печать на документах, ещё большая стопка бумаг ждала своего часа.

— Конец месяца выпал на субботу, вот и авралим… — сказал он.

При этом на его лице была написана нескрываемая гордость своей занятостью. Занят. Занят настолько, что даже некогда и погордиться этим. Это моя сеульская жизнь. А живя здесь, можно было относиться ко всему небрежно, что ли… И даже занятость здесь была какая-то надуманная, без лишних стараний. Тогда мне пришло в голову, что каким бы делом человек не занимался, пусть это даже воровство, если он делает всё спустя рукава, то со стороны такое зрелище смотрится весьма жалко и ужасно раздражает. Так уж мы устроены, что умение справляться со своими обязанностями без сучка и задоринки вселяет в нас спокойствие.