«Роль Яшки! – ликовал он на бегу. – Это ж тот самый мальчишка, который расклеивал по ночам листовки, таскал их на завод, дурил головы городовым! Эх, роль! Вот это роль!»

Когда Артемка вскочил в калитку, на сцене уже шла репетиция.

Одним духом он промчался через двор, прыгнул на подмостки и остановился перед Колей.

– Ты что? – спросил тот.

– Я думал, опоздал, – с трудом перевел дыхание Артемка. – Мне еще не пора выходить?

– Куда выходить?

Коля с недоумением смотрел на Артемку, Артемка – на Колю.

– Я думал, опоздал, – опять сказал Артемка.

Леночка и Алеша, репетировавшие какую-то сцену, умолкли и с ролями в руках подошли ближе.

– Ничего не пойму! – вздернул Коля плечом. – С луны ты свалился, что ли?

Вдруг он заметил в руках Артемки роль. Взял ее и еще больше удивился:

– Откуда это у тебя? А Сеня где? Удивился и Артемка:

– Что такое вы говорите? Он же на дачу уехал.

– На дачу? А роль тебе передал?

– Ну да! И сказал, чтоб я скорей сюда бежал.

– Слышали? – саркастически усмехнулся Коля. – На дачу уехал наш храбрец! А роль Артемке передал. Спасибо, хоть заместителя нашел.

– И скатертью дорога! – засмеялся Алеша. – Трус несчастный! А Яшку и правда пусть Артемка играет. Это ж Яшка будет!

Коля поморщился:

– Не хотелось мне его впутывать. В случае чего, за него и заступиться некому будет. Ну, раз так случилось, пусть играет… Только, Артемка, уговор: никому ни гугу. Это, брат, такая пьеса…

– Не сомневайся, – перешел вдруг Артемка на «ты», – не подведу.

Пьесу поставили не в воскресенье, как обычно, а в пятницу и пригласили только избранных. Приглашавшие предупреждали: никому ни слова.

Как всегда, перед сценой гости спорили из-за мест, смеялись, перекликались, нетерпеливо хлопали. Петя вышел из-за занавеса, чтобы попросить публику не шуметь и не привлекать шумом кого не следует. Увидев на скамьях всех обычных посетителей, он только и мог сказать:

«Ба, знакомые все лица!» – и ушел, махнув рукой.

Но когда открылся занавес и со сцены зазвучали далеко не обычные слова, у многих гостей вытянулись физиономии и не один папаша подумал: «Как бы тут не влипнуть!» Уходили, забрав детей, во время действия. В антракте Артемка, помогавший переставлять декорацию, заглянул в дырочку занавеса и в восхищении подпрыгнул:

– Деру дают! Вот пьеса!

– Дашь тут деру, – мрачно отозвался Петя, – когда такие речи.

– Боишься? – откровенно спросил Артемка. Петя рассердился:

– Дурак! Я, что ли, эти речи говорю! Я заводчика играю! Все-таки, когда начался второй акт, публики было еще много.

В первом действии Артемка не участвовал. Теперь, ожидая выхода, он немного волновался.

Почти все участники были на сцене. Там, на ступеньках террасы, одетый в пиджак, со шляпой-котелком на голове, стоял Петя и раздраженно говорил делегатам бастовавших рабочих:

– Опомнитесь! Принимайтесь за работу! Или вам не жалко своих детей?

Леночка играла роль дочери фабриканта. Она стояла за кулисами, недалеко от Артемки, и тоже ждала выхода. В белом атласном платье, со взбитой прической, с жемчужной ниткой на шее, она была так хороша, что гимназист-верзила, игравший полицейского пристава, опустился перед ней на одно колено и приложил руку к сердцу. Но Артемке она в этом богатом наряде показалась чужой, и он с неприязнью косился на ее пышный веер.

Леночка подошла ближе и что-то хотела сказать, но в это время на сцене заговорил Коля. Он играл молодого рабочего, организатора забастовки, играл с подъемом, с большой искренностью, и от его голоса, мужественного и страстного, у Артемки по спине пробежал мороз.

– Хорошо! – шепнула Леночка. Артемка от удовольствия даже зажмурился. Но тут же пренебрежительно сказал:

– А Петька трус!

– Трус! – согласилась Леночка. – Коля молодец. И Алеша тоже. Ведь если директор узнает, что они написали эту пьесу, их исключат из гимназии.

– Как это «исключат»? – не понял Артемка.

– Ну, выгонят. Не прозевайте, вам скоро выходить. Артемка прислушался.

– Сейчас, – сказал он, подавляя волнение, и озадаченно спросил: – Неужто выгонят?

Со сцены донеслась знакомая реплика. Артемка вздрогнул, порывисто вздохнул и, сделав два шага, оказался перед публикой. Волнение сразу исчезло. Осторожно, на носках, Артемка подкрался к толстому заводчику и приколол ему на спину листовку. В публике засмеялись. Артемка пригнулся и на четвереньках подполз к заводским воротам. Здесь он должен сидеть молча, а при появлении пристава криком предупредить рабочих:

«Фараон идет!» Артемка принялся ждать. Сейчас говорит Петя-заводчик. Как только он кончит, рабочие закричат: «Не желаем! Не желаем!», а Алеша, играющий рабочего-китайца, поднимет вверх желтую руку и скажет: «Мы все есть великий семья!» После этих слов и появится пристав.

Вот Петя договаривает последние слова. Вот уже кричат рабочие. Вот Алеша поднимает руку. Вот в воротах появляется фигура в белом кителе…

– «Фараон идет!» – что есть духу кричит Артемка и окаменевает от изумления: на сцену в белом кителе вошел не верзила-гимназист в гриме полицейского пристава, а носатый чиновник, которого гимназисты называли Брадотрясом.

В публике что-то грохнуло. Был ли это смех или крик, Артемка не знал, но звук вырвался сразу и сразу оборвался. Потом наступила такая тишина, что все явственно услышали, как кто-то приглушенно шепнул: «Доигрались!»

Артемка перевел глаза на гимназистов. Они стояли неподвижно, застыв в тех позах, в каких их застало появление надзирателя гимназии.

– А у него борода трясется, – сказал мальчуган, сидевший, как обычно, на акации.

– Я прекращаю это безобразие!.. Прекращаю!.. – прохрипел чиновник.

Петя вдруг бросился со сцены за кулисы. И сейчас же, судорожно дергаясь, опустился занавес.

– Закрыл! – сказал Петя, опять вбегая на сцену. – Вот и все, Филарет Самсонович. И никаких недоразумений: нельзя – и нельзя, Филарет Самсонович.

У надзирателя опять затряслась борода:

– Так вот вы чем занимаетесь! Инсценируете запрещенные книжонки! Тайком нелегальщину показываете! Извольте сию же минуту сказать: кто состряпал эту, с позволения сказать, пьесу? Ну-с?

Артемка подумал: «Неужто признаются? Выгонят же!» И спокойно сказал:

– Да я написал.

– Вы?.. – вскрикнул Брадотряс и сейчас же недоуменно забормотал: – Но… позвольте… вы… вы, собственно, кто такой? Я вас не знаю. Вы гимназист?

– Чего? – удивился Артемка такому нелепому вопросу. – Сапожник я.

– Сапожник? – выпучил надзиратель глаза. – Но как же вы сюда затесались? И потом… потом… вы врете! Разве сапожники пьесы пишут? Вы врете самым наглым образом.

– А чего я буду врать? Написал – и написал! – нахмурился Артемка.

– А я говорю: врете! – настаивал надзиратель. – Если не врете, покажите пьесу. Посмотрим, чья рука. Нуте-с!

Артемка заглянул в суфлерскую будку. Но гимназиста с усиками и след простыл.

– Нету пьесы, – развел руками Артемка. – Потерял. Да вы не сомневайтесь: та книжка у меня в сундуке лежит. Вот пойдемте в будку.

– В будку? Это… куда же-с?

– А на базар.

– На базар?.. Ночью… Гм… А впрочем… Идти по Карантинному? Мимо участка?

– Да хоть и по Карантинному.

– Хорошо-с, отлично, – согласился Брадотряс и, обратясь к совершенно растерявшимся гимназистам, ханжески сказал: – Господа, я всегда был ходатаем за вас перед директором. Буду просить и теперь. Как знать, может быть, удастся вас отстоять. – Потом опять повернулся к Артемке: – Нуте-с, господин литератор, извольте проводить меня в ваш рабочий кабинет… хе-хе… в будку! Нуте-с!

Брадотряс и Артемка шли рядом. Фонари на улицах не горели, луна еще не взошла. Надзиратель вглядывался в темноту, жался от всякого шороха и все повторял:

– Я, господин сапожник, ни черта не боюсь. Видите, что у меня в руке? Бахну из этой штуки – и наповал! Вот именно!