– Очень уж ты худой, – сказал озабоченно Коля. – Сваха выйдет тощая.

Девушки развязали узел и стали расправлять платья. Повеяло духами и тем особым запахом, каким пахнут все сундуки и гардеробы.

– Вот это, кажется, – сказала Леночка. – Ну-ка, поднимите руки.

Над головой у Артемки зашуршало. Секунда пахучей темноты – и он увидел на себе шелковое лиловое платье.

– Широкое, – смутился Артемка.

– Ничего. Надо только вату подложить. Нате вот шаль, – подала Нюра.

Шаль тоже была шелковая, в цветах, с густым масляным отливом. Артемка накинул ее на плечи и, посапывая от удовольствия, посмотрел на Колю.

– Хорошо, – сказал Коля. – Ну-ка, пройдись.

Артемка вспомнил, как он целый день ходил в теннисном костюме Джона перед пантомимой в цирке, И теперь робко спросил:

– А можно мне так домой пойти? Я верну, вы не сомневайтесь.

– Как, в женском платье? – в один голос вскрикнули девушки.

– А что же, – поддержал Коля, – пусть упражняется. Вали!

– Можно? – обрадовался Артемка и, не сказав даже «до свиданья», бросился из беседки.

Когда Леночка, Нюра и Коля подбежали к калитке, они увидели только дворника. Старик поскреб в бороде и озадаченно сказал:

– Вроде привиделось.

– А что? – спросила Леночка, сдерживаясь, чтобы не расхохотаться.

– Да дамочка тут одна из нашего двора выпрыгнула. Платье, как на барыне, шаль на плечах, а босая. Вроде тронутая…

Утром в самый день спектакля старьевщица принесла Артемке чинить сафьяновые сапожки. Починка требовалась пустяковая, но Артемка покачал головой и сказал, что раньше чем к завтрашнему дню готовы не будут. А вату Артемка купил на толкучке по случаю – чуть не целый тюк.

С этим тюком за спиной, с узлом под рукой и в сафьяновых сапожках Артемка и явился на Сенную.

Сначала вышло замешательство: никто не знал, на какую половину послать Артемку – на женскую или мужскую. Решили так. загримировать на мужской, а одеть на женской.

Леночка и Нюра так умело принялись за него, будто всю жизнь только такими делами и занимались. Артемке было и приятно и в то же время неловко, что девушки возятся с ним. Он чувствовал на своем лице их дыхание, даже через вату ощущал прикосновение их тонких розовых пальцев и боялся шевельнуться.

– Теперь посмотрите на себя, – сказала Леночка и за руку подвела Артемку к большому зеркалу.

И Артемка увидел пожилую женщину в капоре, с шалью на плечах. Артемка прищурился – женщина тоже прищурилась; Артемка поджал обидчиво губы и покачал головой – женщина тоже обиделась и тоже покачала своим капором.

Когда Артемка пошел на мужскую половину, то с радостью заметил, что идет «плавно и степенно», как учил Коля.

Гимназисты уже надели парики с зачесанными вверх хохолками, форменные мундиры, взятые у своих отцов и дядей, и высокие, «гоголевские», воротники, подпиравшие подбородки. Увидев Артемку, Петя-Яичница загоготал, потом уперся кулаками в бока и грозно сказал из роли:

– «Вот я тебя сведу в полицию, старая ведьма, так ты будешь знать, как обманывать честных людей».

Артемка был так счастлив, что теперь ему даже Петька нравился.

Феклу окружили, подхватили под руки и потащили на сцену показать Коле.

– Ой, – вскрикивал кто-то смеясь. – Ой, не могу!

Смеялись все, даже Алеша. Коля, сдвинув брови, кричал: «Да перестаньте вы!», но не выдержал и сам рассмеялся.

И Артемке нисколько не было обидно.

В самый разгар веселья на подмостки вскочил Сеня и испуганно крикнул:

– Брадотряс.

– Ну? – как один повернулись к нему гимназисты.

– Ей-богу! На передней скамье сидит. Все бросились к занавесу, проделали в нем маленькую дырочку и столпились около нее.

– Да, он! – сказал Коля. – Вот черт носатый! Артемке тоже захотелось посмотреть на надзирателя, которому гимназисты насыпали в карманы нюхательного табака, и он тоже заглянул в дырочку. Все скамьи были уже полны. На передней сидел длинноносый мужчина в темно-синем, с золотыми пуговицами сюртуке и, казалось, смотрел на Артемку. Со двора неслись гул голосов, смех, нетерпеливые хлопки.

– Начали! – хлопнул в ладоши Коля. – По местам! Алеша лег на диван, остальные выбежали за кулисы. Сеня поднял вверх руку и затряс колокольчиком. Потом стал у двери и приказал Артемке:

– Стой здесь, не отходи.

– Знаю, – сказал Артемка, – не маленький.

Кто-то задергал веревками от занавеса. Нестройный гул из публики сразу усилился. Потом стало так тихо, что даже за кулисами услышали шепот суфлера.

Спектакль начался.

Сеня то смотрел в щелочку, напряженно вслушиваясь в слова Подколесина, то распахивал дверь и, точно в воду, бросался на сцену. Ленивого равнодушия Степана он так и не усвоил.

«Сейчас и мне выходить!» – подумал Артемка и вспомнил, как год назад стоял в цирке перед малиновой портьерой и глядел в жутком оцепенении на тысячеликое чудовище – публику. Не будь тогда рядом Ляси и Пепса, он ни за что не выбежал бы на арену.

При мысли о своих друзьях у Артемки защемило в сердце, И стало жалко, что никто – ни Пепс, ни Ляся – не увидит его первого выступления в театре. А как бы Пепс радовался!

– Волнуетесь? – услышал Артемка шепот. Рядом стояла девушка, нарумяненная, с густо подведенными глазами.

– Нет, – обрадовался Артемка, узнав Леночку. – А вы в щелочку будете смотреть?

– Конечно, – улыбнулась Леночка. Потом еще тише сказала: – Только вы никогда больше не играйте женских ролей.

Не успел Артемка спросить почему, как Сеня распахнул дверь и испуганно сказал:

– Приготовься!

Артемка состроил старушечье лицо.

– Выход!..

И первое, что увидел Артемка, оказавшись на сцене, была суфлерская будка, а в ней гимназист с усиками. Приложив рупором руку, гимназист что-то отчаянно шипел в сторону Алеши.

От двери до дивана было несколько шагов, но сцена Артемке показалась такой огромной, что у него отяжелели ноги и стали как чугунные. Алеша смотрел на Артемку и что-то говорил. Артемка ясно видел, как у Алеши раскрывается рот, но слова доносились слитые, гулкие, будто Алеша говорил в кувшин.

И тут с Артемкой случилось такое, о чем он долго еще вспоминал с ужасом. С трудом оторвав от пола ногу, он наступил ею на подол своего платья. Сделал еще шаг – раздался треск рвущейся материи. «Пропал!» – подумал Артемка и в отчаянии двинул ногой. У пояса что-то дернулось, треснуло, и, взмахнув руками, Артемка грохнулся на пол.

– Держись! – крикнул кто-то из публики. Несколько голосов охнуло. И все это покрылось дружным смехом.

Алеша, забыв, что ему полагается быть медлительным, сорвался с дивана и вприпрыжку бросился к Фекле.

– Ах, Фекла Ивановна, – говорил он, поднимая Артемку, – как же это ты, мать моя, на ровном месте спотыкаешься! Ну, иди, иди сюда! Садись да рассказывай. Как бишь ее: Меланья?

Артемка обалдело молчал.

Отвернувшись от публики, Алеша скорчил ему такое угрожающее лицо, что Артемка немедленно шлепнулся на стул и машинально ответил:

– «Агафья Тихоновна».

Гимназист с усиками отчаянно зашипел, подсказывая.

Алеша лег на диван и уже спокойно спросил:

– «И, верно, какая-нибудь сорокалетняя дева?» Артемка укоризненно посмотрел на смеющуюся публику, как бы говоря: «Эко вас!», потом сделал умиленное лицо и врастяжку ответил:

– «То есть, как женитесь, так каждый день станете похваливать да благодарить». И от себя добавил:

– Рахат-лукум! Инжир! Чтоб мне с места не сойти!

И спектакль продолжался.

Фекла говорила обыкновенные слова, будто ничем особенно не смешные, по публика уже заразилась смехом. К тому же в игре этой никому не известной «гимназистки» было столько живой непосредственности, что ей даже весело похлопали, когда Артемка, закончив сцену, пошел, покачиваясь, к выходу.

За кулисами Артемка всплеснул руками и громко выругался:

– Вот проклятые сапоги! Так на юбку и наступают!