А Федя и Симочка в это время шагали по главной улице в самом прекрасном расположении духа. Симочка показывала Феде город. Город был большой и красивый, гораздо больше деревянного северного городка, в котором Федя иногда бывал с бабушкой. Все дома здесь были каменными, тротуары тоже. Улицы усажены деревьями, о которых Федя и не слыхал-то до сих пор ничего. Но пока что он удивлялся только названиям деревьев — катальпы, каштаны. Были они голые, серые, некрасивые. Федя пожалел, что не растут здесь вечнозеленые ели и сосны.

— Посмотришь, какими эти деревья весной будут, — пообещала Симочка.

Солнце, яркое не по-зимнему, подсушило тротуары. Федя расстегнул свое теплое, на меху, пальтишко, сдвинул на самую макушку треух.

— Весна, что ли, начинается?

Действительно, совсем не по февральски голубело высокое ясное небо; не по февральски зеленела молодая трава в скверах, где совсем еще недавно лежал снег.

В феврале — весна! Но Симочка утверждала, что здесь такая зима. Скоро опять выпадет снег и через несколько дней обязательно растает. И так будет еще не раз. Настоящая весна придет в конце марта, может быть, в начале апреля. Тогда совсем потеплеет и зацветут фруктовые деревья. Это так красиво, что Симочка не может передать. Лучше пусть Федя посмотрит сам. Федя кивнул.

Они зашли в сквер, и Симочка показала Феде маленькие почки на розовых кустах. Кустов было много, и Симочка пояснила, что здесь растут всякие розы: красные, белые, даже чайные. Они уселись отдохнуть на скамью, нагретую удивительным февральским солнцем. Симочкины ноги повисли в воздухе — не могли достать до песчаной дорожки, на которой стояла скамья. А Федины достали. Он снял треух и пригладил пышный чуб. Солнечные лучи сейчас же запутались в его каштановых волосах, и, наверно, от этого весь он был розовый и сияющий.

Симочка сидела и болтала ногами, сколько хочется. Потом стала рисовать человечков на песке носком маленькой черной калоши. Вдруг она вскочила!

— Пошли на Кубань?

Федя с сомнением взглянул на нее: кажется, они далеко ушли от дома. Но если эта Кубань недалеко…

Симочка наморщила лоб, усиленно вспоминая дорогу на реку. Дело в том, что она еще никогда не ходила туда без мамы. Если бы пойти на Кубань от дома, она без сомнения нашла бы верный путь. В какую же сторону все-таки повернуть?

Пока Симочка раздумывала, Федей все больше и больше овладевала тревога. Отец просил сына не ходить по городу без старших. Сын обещал… и не выполнил. А может быть, Серафиму можно считать старшей?

— Сима, тебе сколько лет?

Ей было десять лет, и была она ровно на полгода… младше его. Он почувствовал себя совсем виноватым и сказал, что надо скорее идти домой. Тамара Аркадьевна, наверно, тревожится.

Симочка это знала. Если Федя задерживался в школе, Тамара Аркадьевна всегда приходила за ним. Домой она вела Федю за руку. Лешка ухмылялся, глядя на них, а Федя мрачнел, но отнять руку у Тамары Аркадьевны не решался. Однажды, когда Кондратьев откровенно прыснул, Федя осмелел и вежливо попросил Тамару Аркадьевну не приходить за ним в школу и не брать за руку — он не маленький.

Она обиделась, сказала, что Федя бессердечный и совсем не ценит ее забот. Он молчал. Он ничего не мог ей ответить- он и сам теперь не знал, сердечный он или бессердечный. Бабушка говаривала, что у Федюшки доброе сердце, называла Федю своим утешением. Тамара Аркадьевна говорит другое.

В глубине души он думает, что Тамара Аркадьевна тоже не очень-то сердечная. Она часто бывает несправедлива к Феде. За обедом заставляет его все съедать, не оставлять ни кусочка. На Севере он никогда не ел томата и никак не может привыкнуть к нему. Но Тамара Аркадьевна говорит, что томат полезен для здоровья, и заставляет Федю пить еще и томатный сок. Но Федя пить его не мог ни с солью, ни без соли. Тамара Аркадьевна сердилась, негодовала: какой упрямец! Если дома бывал отец, Федя переливал сок в его стакан, знаками прося отца молчать. Когда отец был в полете, Федя пытался напоить злосчастным соком кота Додона. Но противный кот пить сок не хотел. Однако мясо в томатном соусе, которое Федя перекладывал в его чашку украдкой от Тамары Аркадьевны, кот съедал. В конце концов Тамара Аркадьевна перестала мучить Федю соком. Несколько дней они жили мирно, но вдруг нежданно-негаданно пришла новая беда: Федя посадил большое чернильное пятно на новые брюки. От огорчения он заплакал. Рядом оказалась Симочка. Она раскрыла рот от удивления, когда заметила его слезы.

— Ты плачешь, Федечка? — едва слышно спросила она.

Федя сейчас же вытер слезы рукавом суконной рубашки и сказал, что нет, не плачет, и спросил, не знает ли Серафима, как выводить чернильные пятна.

Она вспомнила, что пятна выводят нашатырным спиртом иди хлорной известью. Она сейчас же предложила отправиться к ней домой и попробовать свести пятно. Федя уныло согласился.

Дома Симочка позвала на помощь Максима, но тот рисовал и, не поднимая головы от стола, проворчал, что ничего не понимает в пятнах. Симочка и Федя отправились в кухню, потерли пятно тряпкой, смоченной в горячей воде с мылом, но — увы! — безрезультатно. Нашатырного спирта не оказалось, и Симочка разыскала хлорную известь, которой мама моет раковину и ванну. Хлорная известь делала чудеса: пятно бледнело на глазах, но… вместе с ним бледнело и сукно! Скоро вместо чернильного, на брюках появилось белое пятно.

Перепуганная Симочка потащила Федю к брату. Она назвала брата Максимушкой, миленьким, пообещала целую неделю мыть за него посуду, лишь бы он помог их беде. Максим, взглянув на Федино колено, присвистнул и сочувственно протянул:

— Натворили вы дел, друзья-товарищи!

Друзья-товарищи испуганно смотрели на Максима. Он сжалился над ними, развел серую краску и подкрасил пятно.

— Почти незаметно, — уверяла Федю Симочка.

Когда краска высохла, сукно на коленке стало жестким, негнущимся. Может быть, Тамара Аркадьевна не заметила бы злосчастного пятна, но к вечеру брюки на колене расползлись. Тамара Аркадьевна всплеснула руками, велела сейчас же снять брюки и уселась их штопать. Она штопала и говорила, что с Федей настоящее мучение и скоро она зачахнет от огорчений и забот о нем. Феде стало жаль ее. Он сказал виновато и печально, чтобы она больше не заботилась о нем, не расстраивалась, уж как-нибудь он сам проживет. Тамара Аркадьевна покраснела, бросила брюки на стул и молча ушла в другую комнату. Он слышал, как она там всхлипывала и сморкалась. Он и сам чуть не плакал.

Тамара Аркадьевна не успела забыть про брюки, а Федя провинился снова: ушел без разрешения гулять с Серафимой. Но, честное слово, они не собирались идти далеко! Они хотели только до угла. Но на следующем углу был красивый Дворец пионеров, еще через квартал — городской театр, в который они собираются завтра на утренник, а немногим дальше-красивый большой сквер.

Федя решил обо всем рассказать Тамаре Аркадьевне.

Увидев его, она облегченно вздохнула. Федя осторожно заглянул в ее глаза. Тревожные, они постепенно теплели. Она улыбнулась, и Федя улыбнулся тоже. Но Тамара Аркадьевна тут же прогнала улыбку с губ и строго спросила, где он был.

Федя чистосердечно рассказал о своей прогулке с Симочкой, и в глазах его, искренних, виноватых, был робкий вопрос: вы не сердитесь? Нет?

Кажется, она не сердилась, но все-таки укоризненно покачала головой и строго сказала, чтобы больше так не поступал. Вдруг она вспомнила:

— Путешественник, а ты письмо видел?

Путешественник, забыв обо всем на свете, кинулся искать письмо. Он сразу узнал почерк Иванки.

Федя сидел на диване в пальто, читал письмо, улыбался. Тамара Аркадьевна подошла к нему, велела раздеться и пообедать: потом дочитает свое письмо, а сейчас стынет обед. Углубленный в чтение, он не слышал ее слов. Она повторила громче. Федя поднял сияющие глаза, кивнул:

— Ага… Да, да… — И снова углубился в чтение.

Он прочел письмо, засмеялся от радости, вскочил, закричал!