— Если бы на войне и в самом деле было так...

Это он сказал О-Рэн, когда показывали жестокий бой за Нючжуан, но достаточно громко, чтобы и сидевшие рядом слышали. Но О-Рэн, не отрывая глаз от экрана, лишь слегка кивнула. Любые картинки, которые показывают с помощью волшебного фонаря, обычно вызывают интерес у женщин. Но была особая причина, заставлявшая О-Рэн волноваться всякий раз, когда перед ее глазами возникали покрытые снегом крыши Чэнъина, привязанный к сухой иве осел, китайские солдаты с длинными косами.

В десять часов все закончилось. О-Рэн с Макино шли по безлюдной улице, где стояли только жилые дома. Над улицей висела ущербная луна, заливая холодным светом покрытые росой крыши. Время от времени пуская в этот холодный свет дым от сигареты, Макино, видимо, все еще вспоминавший танец с мечами, тянул гнусавым голосом стихи, от которых веяло стариной:

— «Свист хлыстов, тихая ночная переправа»[172].

Когда они свернули в переулок, О-Рэн, будто испугавшись чего-то, схватила Макино за рукав.

— В чем дело? Ты испугалась?

Продолжая идти, Макино повернулся к О-Рэн.

— Мне показалось, что кто-то кричит.

О-Рэн еще теснее прижалась к Макино и испуганно заглянула ему в лицо.

— Кричит?

Макино остановился и прислушался. Но на унылой улице не слышно было ничего, даже собачьего лая.

— Померещилось. Кому здесь кричать?

— Померещилось, наверно.

— Может, из-за волшебного фонаря?

На следующее утро О-Рэн с зубной щеткой во рту пошла на галерею умываться. Там, как обычно, около уборной стоял наполненный горячей водой таз с двумя ручками.

Мертвый зимний сад выглядел уныло. Пейзаж за садом и река, в которой отражалось пасмурное небо, тоже нагоняли тоску. Но стоило О-Рэн увидеть этот пейзаж, как она, полоща рот, сразу же вспомнила вчерашний сон, о котором уже успела забыть.

Ей снилось, будто она совершенно одна идет среди темных кустов и деревьев по узкой тропинке, идет и думает: «Наконец-то мое желание сбылось. Токио, сколько хватает глаз, превратился в безлюдный лес. И теперь я смогу наконец встретиться с Кин-сан». Она проходит еще немного, и тут вдруг откуда-то доносятся грохот пушек и винтовочные выстрелы. В тот же миг небо в просветах между деревьями становится багровым, будто от пожара. «Война. Война...» О-Рэн бежит что есть сил. Но не может сдвинуться с места...

Ополоснув лицо, О-Рэн, стоя на коленях, спустила с плеч кимоно, чтобы вымыться до пояса. В это время что-то холодное коснулось ее спины.

— Ой!

Она не очень-то испугалась и искоса посмотрела через плечо. Там, виляя хвостом, старательно облизывала свой черный нос собачонка.

Через несколько дней Макино пришел к О-Рэн раньше, чем обычно, и привел с собой Тамию. Тамия, служивший приказчиком в магазине, принадлежавшем известному поставщику двора, оказывал Макино разные услуги, когда тот решил взять О-Рэн в содержанки.

— Как странно, правда? Стоило О-Рэн сделать себе такую прическу, и в ней ничего не осталось от прежней.

Тамия протянул сидевшему против него Макино чашечку сакэ, на его лицо, слегка изрытое оспой, падал яркий свет лампы.

— Послушай, Макино-сан. Причешись она как гейша или куртизанка, эта перемена не бросалась бы так резко в глаза, правда? Ведь что было, то было, никуда не денешься...

— Эй, эй, потише, служанка хоть и подслеповата, но вовсе не глухая.

Сделав такое предупреждение, Макино сам весело захихикал.

— Неважно. Она все равно ничего не поймет, даже если и услышит... Правда, О-Рэн-сан? Да и прошлое сейчас кажется дурным сном.

О-Рэн, не поднимая глаз, забавлялась с собакой, лежавшей у нее на коленях.

— Меня взял к себе Макино-сан, и раз уж я согласилась на это, плохо мне было бы, если бы все сорвалось, поэтому я так волновалась, пока мы не добрались до Кобэ.

— Да, по шаткому мостку пустилась ты в путь...

— Не надо так шутить. Тайком привезти человека можно лишь раз.

Тамия выпил залпом сакэ и поморщился.

— Но все, что есть сейчас у О-Рэн, все это только благодаря тебе.

Макино своей пухлой рукой протянул Тамии еще чашечку сакэ.

— Тронут твоими словами, тогда мне действительно трудно пришлось. Вдобавок наш корабль попал в жестокий шторм... Помнишь, О-Рэн-сан?

— Да, я думала, что все мы пойдем ко дну.

О-Рэн, наливая Тамии сакэ, с трудом подлаживалась под общий тон разговора. Возможно, было бы лучше, если бы корабль утонул... Ей даже такое пришло на ум.

— Ваше счастье, что все у вас так хорошо... Но, Макино-сан, не может ли так случиться, что сейчас, когда оказалось, что теперешняя прическа очень к лицу О-Рэн-сан, она возьмет да и снова изменит ее на старую.

— Захочет изменить, пусть меняет, ничего не поделаешь.

— Ничего не поделаешь, это верно... И все же разве она не взяла с собой ни одного старого кимоно?

— Не только кимоно, даже гребни и шпильки — все взяла с собой как приданое. Сколько ни просил ее, брось,— нет, все взяла...

Макино пристально посмотрел в глаза О-Рэн, сидевшей у жаровни, напротив. О-Рэн, точно не слыша его слов, делала вид, будто беспокоится, как бы не остыл чайник.

— Это великолепный шанс... Как ты считаешь, О-Рэн-сан? Давай выпьем за то, чтобы как можно скорее ты стала прежней.

— Неужели и ты вспоминаешь свои прежние привязанности?

— Видишь ли, коль скоро речь зашла о прежних привязанностях, то почему бы не вспомнить таких красавиц, как, например, О-Рэн-сан...

На покрытом редкими оспинами лице Тамии, который старательно цеплял палочками картошку, появилась двусмысленная улыбка.

Когда Тамия ушел, Макино рассказал еще ничего не знавшей О-Рэн, что скоро он уволится из армии и станет торговцем. Как только придет разрешение оставить службу, поставщик двора, у которого сейчас служил Тамия возьмет его к себе на солидное жалованье... Во всяком случае, разговор об этом был.

— Тогда лучше переехать отсюда в дом попросторнее, правда?

Макино, сморившись, улегся прямо у жаровни и курил манильскую сигару, которую принес в подарок Тамия.

— Зачем, и этот дом чересчур велик. Нас ведь всего двое — я и бабушка.

О-Рэн старалась побыстрее скормить прожорливой собаке остатки еды.

— Ведь тогда я тоже буду с вами.

— Но у вас же есть супруга.

— Жена? С женой я собираюсь развестись в самое ближайшее время.

И по тону, каким Макино сказал это, и по выражению его лица можно было заключить, что он не шутит, сообщая эту неожиданную весть.

— Лучше не делать зла.

— Тебя это не касается. Захочу — уйду, захочу вернусь,— это мне решать. И если поступлю плохо, то разве не я один за это в ответе?

Метнув в О-Рэн суровый взгляд, Макино отчаянно задымил сигарой. О-Рэн сидела с грустным лицом, ничего не отвечая.

— И вот белая собака заболела... да, точно, как раз на следующий день после того, как хозяин приводил господина Тамию.

Так начала рассказывать о тогдашних событиях служанка О-Рэн моему приятелю, врачу К.

— Наверно, она чем-то сильно отравилась или еще что-то в этом роде. Сначала она целыми днями, не поднимаясь, лежала у жаровни и время от времени пачкала циновку. Госпожа, как ребенка, любила собаку и очень заботилась о ней: поила молоком, давала лекарство. Чего тут удивляться. И хоть удивляться нечего, все равно неприятно, верно? А когда собаке стало совсем худо, госпожа подолгу разговаривала с ней.

Хотя я и сказала: «разговаривала с ней»,— на самом деле говорила, конечно, одна госпожа, и до глубокой ночи слышался ее голос, представляете? Потом стало чудиться, будто собака отвечает ей человечьим голосом, так страшно было! А однажды вот что случилось: в тот день дул сильный северо-западный ветер, меня посылали по делам, и когда я вернулась домой,— кстати, посылали меня к гадателю, который жил поблизости, чтобы он посмотрел больную собаку,— так вот, меня посылали по делам, и когда я вернулась домой, в гостиной — сёдзи ужас как дребезжали — слышался голос госпожи. Я подумала, что пришел господин, и заглянула в щелку между сёдзи, а там ни души — одна госпожа. Вдобавок тучи, которые гнал ветер, скрыли солнце, госпожа с собакой на коленях становилась то светлой, то темной. Представляете? Сколько лет живу на свете, а такого страха еще не доводилось переживать.