О.: Блядь, выпросил, значит, все — таки?

Г.: (смеется).

Г.: Овца он и бригада у него — одни овцы. Прут в другую сторону, бляди. Бушлат сниму, и гнать их буду, пока асфальт у них под ногами не кончится.

О.: Да я хули, я же вижу блядь и говорю пацанам своим: «Надо с Ловцом плотнее познакомиться. В Чите на благо общее поработать, блядь». Спортсмены эти, ебаные рэкетсмены, хули их Культурный распустил, волков. Жестко с ними надо, ебатень хуева. Приказывать, направлять и требовать, а просить у них: «Дайте, мол, парни, в общак». Хули у них просить, тянутся к жизни блатной, значит, пусть не торбы свои набивают, а на общак пашут.

Г.: Спортсмены возле Калины трутся да возле Культурного. А если их закопать, блядей, то спортсмены сразу к нам шатнутся.

Приложение номер семь.

Машинописный текст речевой информации с кассеты номер 178.

Г.: Нет, ну подошли — это одно, допустим, это его проблема, на хуй. Пусть он едет в Москву, с ворами там словится. Вот пускай воры его прошлое и пробивают, это их проблемы, а нам-то на хуя в его говне копаться. А воры-то будут интересоваться, где ты сидел, когда сидел, что полезного для общего сделал. Они же прежде чем подход к бродяге сделают, все за него прохлопают. Вот он сидит сейчас в Оленгуе, а там что творится-то ты не знаешь. Поверхностно, может, и знаешь, а мы-то другое знаем.

О.: Ну вот я недавно с Тульским разговаривал, с Валерой. Он оттуда в побег пошел, через подкоп. Он мне такое говорит, я ему в ответ: «Ты лучше такое не говори, уши кругом, а я потом крайний останусь».

Г.: А какой может там быть к нему подход, если он, будучи бродягой, не смог там постановку сделать. Показать всему Управлению, что вот, мол, я какой, по хуй мне менты. Вот к таким людям подход — то делают. А не просто так, что авторитетом пользуется среди двадцати человек бродяжни и что? Из-за этого к нему подход, что ли, делать? Такого не бывает, Олег. Он, допустим, освободится сейчас и скажет: «Я хочу вором стать». Я скажу: «Ну, езжай, становись. Мне-то какая, на хуй, разница». Вернется он сюда, пусть даже с короной, ну и хули? Если я его раньше человеком не видел, то и сейчас ему предпочтение не отдам. Я не буду, конечно, кричать на него, что ты, мол, не вор, а просто не буду к нему прислушиваться, буду своим течением жить, чисто людским, а его не буду касаться, на хуй он мне обосрался. Тут тоже Китаец откинулся, Пыхал, знаешь такого?

О.: Не очень.

Г.: Ну освободился, мы его встретили, чисто по-человечески. В баньку свозили, бабу нашли, денег дали. Короче все ништяк. Он гульнул по-хозяйски, потом говорит: «В Москву поеду, вором стану». Я ему: «Коля, ты себя здесь прояви, в Чите. Тебя ведь в городе никто не знает, как порядочного бродягу. Ты еще ни пачки сигарет в общее не дал, ни одного слова путного не сказал, с твоим словом в Чите никто не считается. Ты вернешься оттуда вором, ну и хули, здесь-то тебя никто не воспримет, как вора, даже если ты с ксивой воровской приедешь. Так что не торопись» — говорю. Он не послушал меня, в Москву улетел и впорол там косяк конкретный. Пишет оттуда маляву за Культурного: «Казнить блядину», — представляешь, со слов Ухумского Валеры пишет, со слов вора, то есть и подписывается «Коля Китаец». Культурный в это время как раз в Москве был и маляву эту в Читу привозит.

О.: Он, что не знал, что в ней про него написано?

Г.: Нет, конечно, она же запаяна была. Ну, привозит ее и в «Лотосе» при шпане зачитывает. Охуели все, понимаешь, и мы, и Культурный.

О.: Что дальше было?

Г.: Не стали мы Культурного ломать, не вором ведь малява подписана. Ждем Колю. Приезжает он, на хату к шлюхе своей гасится, нашли мы там ему одну телку. День тырится, два. Мы в тачку падаем, я, Торопыга, Гоцман, Поджиг. Поехали к нему. Приезжаем, заходим. Сидит он. «Здорово». «Здорово». «Ты что же в «Лотос» глаз не кажешь. Новости с Москвы привез и помалкиваешь. Не чужие ведь мы тебе, поимел бы совесть». Он закрутился, туда-сюда. Я говорю: «Писал маляву с Москвы за Культурного». Он говорит: «Я скоро вором буду». И не понимает, овца, что теперь уже вором никогда не будет.

О.: Почему?

Г.: А мы его уебали, прямо там, на хате, а битый сука, он уже не тот будет. Что за вор, если я ему башку разбил. Ну, хуй ли козлина написал — «поломать». А мы что ему тут торпеды что ли? Он перед тем, как улетел в Москву, еще подлянку сделал. Подходит к Культурному: «Дай — говорит, с общака семь штук, в Москву еду». Культурный ему: «Надо с Ловцом и Торопыгой посоветоваться». «Хули с ними советоваться. В Москве ко мне подход будет, так что я вором вернусь». Культурный потерялся: «Ни хуя, вором будет! Вернется, сразу мне хребтину переломит». Отстегивает ему, балда, семь штук с общего. (О. смеется). Пацан мой один, у него гранаты мои хранились, заходит как-то утром ко мне на хату и говорит: «Ты Китайца ко мне отправлял?» — «Когда?» «Вчера». «Нет», — говорю. «Вот, сука, наебал. Гранату одну у меня взял, говорит — ты разрешил». Ну ладно думаю, вернется за все сразу въебу. Так и вышло, как думал. Он второй раз в Москву собирается и Пьеру говорит: «Вернусь вором, ты первый у меня по седлу получишь». Ну, хули такое Пьеру не сказать, тот у нас вроде, как козел отпущения, а Пьер эту хуйню нам передал.

О.: А где Китаец сейчас?

Г.: А хуй его знает. Уехал за короной и пропал где-то, мудак. Коронуется видимо.

О.: Он походу хуй возвернется.

Г.: Конечно. Кто к нему подход — то сделает. Он всю жизнь просидел и ни разу по воровайке не совпадал. А чтобы вором стать, надо именно с этой стороны себя проявить, чтобы воры видели, что ты крадун. А он кто? Пьяница Балейский, вот кто. Пошоркался где-то с ворами рядом, пошестерил им и все. Вором, блядь, захотел стать. Я Культурному говорю: «Вот на меня бы Китаец такую маляву написал, все, хуй бы сорвался». А Культурный, овца, ни слова ведь ему не сказал тогда, побоялся. Вдруг Коля ворюгой станет, овцы блядь, что тот, что этот. Гоцман потом Ухумскому звонит и говорит: «Ты давай, Китайца гони с Москвы. Пускай тут, в Чите, копытит, не хуй ему там, в Москве делать». Валера отвечает: «Сейчас пообщаемся маленько и отправим». Пообщались, блядь, того до сих пор где-то нет. (Смеются).

О.: А Ваха откуда выплыл?

Г.: Сапожник-то этот? Он в сапожке с Чеботарем шорничал. Культурный как-то через него бабе своей что-то шил. Дальше — больше, вот так и познакомился.

О.: По жизни Ваха кто?

Г.: Мужик. Лишний раз его никто не обижает, конечно, но он свое стойло в жизни знает.

О.: Новиков знаешь?

Г.: Эти вообще бляди. Игорь, тот, что поздоровее, у него еще зуба спереди нет. А второй Вова, братан его. Проститутки, хули о них базарить.

Длинный был базар, всех, кого можно, нужно и не нужно, Ловец очернил. Хороший был только он, но сейчас, когда все всплывало, чувствовал он себя в зале суда неуютно.

— Объявляется перерыв, до завтрам. До десяти утра.

Вот кончился и еще один день длинного покаяния души. Верующим проще, им поп грехи отпускает, в церкви. Уголовникам грехи отпускает суд, вот в такой обстановке, когда нужно глядеть в бледно-злющие лица тех, кого ты обижал. Кому делал больно.

— Скажите, почему вы попросили с нами встречи?

— А я и не просил, — усмехнулся Святой и, чиркнув зажигалкой, прикурил сигарету.

— Так, — смутилась журналистка — с чего тогда начнем?

— Это вы меня спрашиваете?

— Извините. Говорят, вы книгу пишете?

Снимать Святого в лицо ГБэшники запретили, и видеокамера работала чуть сбоку из-за спины.

— Пишу.

— Если не тайна, как назовете?

— «Большая Медведица».

— Название со значением?

— Со значением.

— С каким, не скажете?

— Прочитаете, когда книга выйдет, вот тогда и поймете, что такое “Большая Медведица”.

Журналистка что-то черканула в листе.

— На ваш взгляд, что в нашей стране сейчас происходит?

— Если откровенно, то пока еще не понял. Демократией это даже с натяжкой не назовешь. Полуанархия какая-то, вседозволенность. Богатые богатеют, бедные беднеют.