Г.: Да ты что, Пал Палыч боится их.

О.: Я ему тоже говорю: «Езжайте вы на любую базу в городе и крепите ее сходу. Кого бояться-то, город под тобой». А с читинских баз я прикидываю, сколько можно срубить, это не наши базы, не первомайские. Колбась да колбась.

Г.: Да он боится криминала, это одно, а во-вторых, у него мозгов мне на хуй не хватит помазать. Он удовлетворился, по-моему, тем, что уже имеет.

О.: Блядь, старый он уже…

Г.: И уйти боится.

О.: Но и не уходит. Вам бы его подрезать, блядь, так хули вам этот крест тащить неблагодарный.

Г.: Так в этом все и дело.

О.: Я теперь понимаю эту хуйню.

Г.: Фактически, Олег, ты сам убедился, что все в Чите решает не Культурный, а я.

О.: Конечно.

Г.: А такой, как он, нам нужен. Без него тоже нельзя. Пускай крутится, ебатень, ширма сраная. На хуй он нам нужен.

О.: Я понял, без него нужно все делать.

Г.: Все правильно, его даже не надо в курс дела ставить. Даже такой случай, блядь. Я его спрашиваю: «Паха, сколько у нас на общаке денег?» — «Девятьсот тысяч». Я говорю: «А что ты держишь-то их, на хуй? Тратить нужно, давай возьмем чая, курева и по лагерям разгоним». Ладно, воровские филки мы не имеем права трогать, а эти-то хули держать.

О.: Правильно. Он что и эти тратить боится?

Г.: Боится, представляешь. Такой мелочи и боится. А если и купит что, то сидит в «Лотосе» и меня ждет с Торопыгой. Ведет нас в кладовую и показывает, что и сколько взял. Я ему говорю: «Паха, на хуй ты нам все это кажешь, мы и так тебе верим. Отчет какой-то, в рот ее ебать».

Пауза 161.

О.: Мы ночью перед штурмом с пацанами вату катали, они базарят: «Олега, блядь, в пекло лезем. Вдруг утром на «Акации» засада будет, перешмаляют нас всех, на хуй».

Г.: Не, Олега. Про это узкий круг знал.

О.: Ни хуя себе, узкий. На стрелке народу было, словно вшей.

Смеются.

Г.: Удачно все, в общем-то, обошлось, а вот первый раз, до вас еще. Мы туда хотели нырнуть, а нам говорят, что там уже легавых тьма. Мы пушки тырим и кто куда ховаться.

Громкий смех. Пауза.

О.: Я залетаю туда первый, бабка увидела меня и сразу бац на пол. Я сразу выворачиваю на лестницу, тут коридор, а там баба с кружкой на кухню видимо шлепает. Меня устригла, кружку бросила и ходу. Смотрю, пацаны мои к телефону рвут, ништяк, думаю, и как договаривались, наверх дунул. Влетел, жду. Сэва сзади, молодец, спину мне кроет. На номерах ручек нет, прикидываешь. Я царапнулся в угловой, где по плану их пехота живет: «Отворяй, — кричу, — чай принес». Там тихо, блядь. Ждать больше нельзя, ну я туда и шуранул одну короткую. Перешел через один, отработал и представляешь, с углового, который я первым отработал, блядь — стреляют. Я туда, думаю, блядь пацанов моих угробит, и сходу туда весь рожок всадил.

Г.: И сам перевернулся.

О.: Но.

Г.: У Сэвы ведь тоже пуля в ноге. Мы хотели его в больницу утартать, да хирурга нашего не было как раз, Прохора, а к кому попало ведь не повезешь. А твоя пуля где?

О.: Я помню, он меня побрил и по черепу, сука, вот так, скрежет страшный, а он хохочет, змей: «Какой у человека череп крепкий», — говорит. Она мне видишь куда въебала, а вот тут вылетела, сука.

Г.: В рубашке родился.

О.: Наверное. Человек если умирает вот так, как я перевернулся, то хуйня совсем, чпок и темнота, заебись.

Затаивший дыхание зал слушал. Бледно выглядел Ловец. В третьей клетке не шушукались, с интересом, удивлением и злом косились на Гриху.

— Объявляется перерыв до завтрам, до десяти часов утра.

Сегодня в «воронке» топили «буржуйку» и было теплее, чем обычно. Нудно постанывая, откатили в сторону тюремные ворота и завыли сирены. Конвой пошел.

— Валера!

Черный был на стреме, и круто развернувшись на голос, чуть было не выхватил из кармана короткого кожаного плаща «ПМ». Это была Лялька, интуристовская шлюха и именно тут, вот в этом самом месте, Грознов его и арестовал почти в ее присутствии.

— Привет, — облегченно дыхнул он и вместо шабера, вынул из кармана пачку сигарет, — ты что здесь делаешь?

— Тебя жду, — вроде как удивленно хлопнула Лялька приклеенными и поэтому длинными ресницами, — укатил на черной волжанке, помнишь?

— И все-то ждешь?

— А как же.

— Прйдется тебя за верность наградить, пошли. За ночь дорого берешь?

— Тебе задаром дам.

— Добрая ты что-то, с чего бы это, а?

— Секрет, — лукаво прищурилась Лялька.

Словно последний раз в жизни гулял сегодня Черный. Хрусты, да не простые деревянные, а чудные, зеленые, с портретом американского президента, оседали в карманах официантов валютного бара.

— Что вы за мужики, халдеи вы, — за бабочку теребил парня-официанта захмелевший Валерка, — за пять долларов в жопу меня лизнешь? Лизнешь, мудила, куда ты денешься.

Когда Черный нарисовался в Москве, то уголовники сразу зашевелились. Никто не поверил, что Валерка спрыгнул с такой раскаленной сковороды. А когда он еще и пошел по старым явкам, к нему послали Ляльку.

— Ну, где, красотка, твой маленький секрет?

Маленький секрет, на конец которого Лялька навернула глушитель, оказался не таким уж и маленьким. Черного нашли утром в кабинке женского туалета. На унитазе сидел молодой мужчина с огнестрельным ранением в голову и без документов — так указали в протоколе. Личность убитого следствие установит.

Приложение номер шесть.

Текст речевой информации с кассеты 175 МК-60-2.

О.: Может, тебя дернут, меня, потом обоих.

Смеется.

Г.: Может, скажут: «Оба грузитесь».

Смех.

Г.: Ляга по ходу на мусоров шпилит.

О.: Да ну!

Г.: Почему тогда он, блядина, и пацанов отговорил со мной на «Акацию» идти. Врубился, сука, что я их всех хочу в крови замарать. Бери, говорю Черного, Калину, Весну, а он сучка, пасанул. Теперь у него жопа чистая, у козла, а информацию он, сто пудов, ментам слил.

О.: Они его что требушили?

Г.: Не они, ГБэшники. Кто такой Ляга, да хуй в стакане. За счет Свирида поднялся, а тот сам химик сраный. В Гоцмана шмаляли, не приложил ли к этому руку Ляга. Гнездо осиное. Самых, три, блядь, гондона, которых давно живьем зарыть надо.

О.: Кого?

Г.: Лягу, Черного, Калину. Паша Весна еще пристебай их. Правильно легавые базарят про него — пристебай.

О.: Весна вроде в «крытой» был.

Г.: Да я тоже удивляюсь, как он там проплыл. Нужно у людей поинтересоваться, как он там сидел, безмозглый. Может, белье всей камере стирал.

Смеется.

Г.: Торопыга с Князем все хотели его с четвертого этажа скинуть.

Пауза, связанная с шумом в коридоре.

О.: Я так понял, что у Калины автомата нет. Они вот тот, что в валенке приперли, сидят в тачке и говорят: «Где бы ему, пидарасу, пистолет найти». Я спрашиваю: «За этот автомат, что ли пистолет нужно?» Они гривами машут, что за него мол. Я им тогда: «Давайте мне автомат, я вам пистолет». Они смеются: «Хитрый ты, Святой. Мы пушку твою отдадим этому козлу, автомат тебе, а нам что с этого?» Я: «Ну ладно. Давайте тогда так. Я вам два пистолета дам». Они: «Ну, мы подумаем».

Г.: Они у кого-то брали тогда. У нас-то своих три штуки. Один Гоцмана, один мой, третий Торопыги.

О.: Добрая, блядь, тачка.

Г.: Но, ни хуя так. Постоянно при мне был, а потом, после «Акации» я его притырил. Сейчас у меня дома «ПМ» постоянно.

О.: Пукалка заебаная, вот только ништяк, что скорострельный, — продолжает шепотом, — я же того Узбека из него наебнул. В сердце прицелился, шмальнул. Стоит, сука, я охуел. Еще три раза ебнул и только тогда он упал. Я нагнулся и в башку ему еще пару раз стрельнул, а то, думаю, не дай бог еще живого закопаем.

Г. перебивает О.

Г.: Мы же пасли Культурного. Калину, Весну, Черного, Лягу можно и среди бела дня захуярить. А Культурного мы хотели вывезти. Думаем пусть он, сука, перед смертью с нами поделится тем, что знает.