Два дрессированных кролика — супруги Званцевы — растерялись. Они не ждали, что случайно промчавшаяся по Николаевской пролетка вызовет такой вулкан эмоций.

— Мы, пожалуй, вышли слишком рано. Холодно. И море в тумане.

— Это потому, что вода пока еще теплее воздуха, — изрек образованный Званцев. — Морские воды вообще имеют особенность аккумулировать за лето солнечное тепло, чтобы позднее отдавать его побережьям. Вот почему в приморских городах климат мягче, чем в степных.

— Да, наверное, — согласилась Надежда. — Вы из породы тех, кто всегда и во всем прав. Не повернуть ли нам назад, в пансионат? А ведь Ай-Петри и вправду хохочет. Теперь над нами. Гора уже сдула облака со склонов…

Тем временем пролетка добралась до шлагбаума при въезде в имение Его Императорского Величества «Ливадию». Но на этот раз шлагбаум был опущен. Около него стоял солдат.

— Пропуск!

— Да мы не на экскурсию, — сказал извозчик. — Мы проездом, в Севастополь. Всегда транзитом разрешали.

— Что было всегда, сейчас без значения! — ответил солдат. — Я сегодня на пост заступил. У меня приказ.

Господин Симонов не терпел, когда ему перечили или мешали его планам.

— Погоняй! — крикнул он.

— Стой! — солдат перехватил ружье. — Приказ — стрелять!

Из будки уже выскочил пехотный поручик, не при полной форме, без фуражки.

— Кто такие? Зачем?

— А вы чего тут запань устроили? Проезд в Севастополь свободный!

— Был, а теперь по специальным пропускам.

— Кто ж так своевольничает? Попадись он мне под руку!

Поручик внимательно посмотрел ка господина Симонова и грассируя, с усмешкой предупредил:

— Рискуете быть задержанными! Потрудитесь выбирать выражения. Есть пропуск? Нету? Тогда покажите хоть какой-нибудь документ.

— Не дождешься! — рявкнул Симонов. — Вот тебе десятка — выпей на здоровье. А это полосатое бревно — долой!

Поручик шагнул к лошади и взял ее под уздцы.

— Извозчика отпустить, но номер мы запомним, — приказал он. — Шумливого господина обыскать. Эй, мальчик, ты что делаешь? Что у тебя в руке?

Симонов успел выхватить самопал, вырвал из цепких Витькиных пальцев коробок спичек, бросил вниз с откоса.

— Попытка на покушение? Задержать обоих. И бородатого лешего и рыжего дьяволенка.

Закончилось все тем, что и господина Симонова, и Витьку обыскали, а затем усадили прямо на осыпь рядом со шлагбаумом. Из сторожки слышалось жужжание телефона-вертушки. Поручик куда-то дозванивался.

— Зачем полез со своим самопалом? — сердился Симонов. — Говорил же!

— А вы чего? Обещали — кулаком! Чего ж не двинули?

— Ишь какой! Сразу попрекать.

Часовой настороженно глядел на Симонова. Наверное, отрывки разговора долетали до него. Часовому совсем не хотелось получить промеж глаз. Потому он и прикрикнул на задержанных:

— Эй, вы там!

— Чего кричишь?

— Поспокойнее!

— А мы и так до сей минуты были спокойны. Зато теперь слегка побеспокоим тебя.

Симонов поднялся, взял Витьку за руку и пошел на солдата. Тот щелкнул затвором. Тучный Симонов был отличной мишенью. И за двадцать сажен не промахнешься.

— Назад!

— Это ты подай назад! — прикрикнул на солдата Симонов. — Хочешь стрелять — стреляй. Только помни, что стрелять в супостата солдату сам бог велел, а целить в своего же, в русского, — свинство. А стрельнешь в меня — станешь убийцей. Так тебя все и будут понимать. Даже родные батюшка с матушкой. Стреляй, коли хочешь быть нелюдем…

Выскочивший из сторожки поручик увидел спины удалявшихся Симонова и Витьки. Похоже было, что они ссорятся. Во всяком случае, оба размахивали руками. Слов слышно не было.

— Как смел? — кинулся поручик к солдату и даже поднял руку, но сдержался, а чтобы жест выглядел невиннее, покрутил ус. — С какой стати отпустил их?

— Так ведь грудью на штык шли. Что же — в своих стрелять?

— Какие они свои? Чужие они! — Поручик смотрел вслед удаляющимся спинам. — Портплед бросили. Что же в нем? Гм!.. Бутылки. Странно.

А Симонов и Витька шагали назад, по направлению к городу, и ссорились почем зря.

— Я сразу понял, что ты парень с ненужной заковыкой в голове… Из-за тебя оставили им три литра водки и окорок. Коли бы не ты со своим самопалом…

— Нет, это вы виноваты!

— Ну, ну! Поосторожней! Не дорос еще… Раз говорю, значит, так и есть.

Вдруг Симонов остановился и сверху вниз посмотрел на Витьку. Витька не отвел глаз.

— Внука бы мне! — пробормотал Симонов. — Хочешь шоколадку? Только в кармане у меня нет. Придем в город — куплю. Не грусти. Завтра обходной маневр придумаем. Если удастся, морем поплывем…

Однако наутро они попробовали пробраться в Севастополь иным путем — через Симферополь. Тут их на выезде из города на Бахчисарайскую дорогу задержал другой патруль — казачий. Генерал Меллер-Закомельский, растерявшийся и напуганный развитием событий, догадался на всякий случай расставить патрули на всех трактах, ведущих из Симферополя к другим крымским городам.

Напрасно Симонов объяснял, что вместе с внуком едет в Севастополь проведать больного брата.

— Не велено! — отвечали Симонову. — Возбраняется!

Есаул, произносивший это «не велено!», надувал щеки, для чего-то таращил глаза и в этот момент очень походил на игрушечного китайского мандарина, преисполненного собственного, но никому не понятного мандаринского достоинства.

Симонов откупился тридцатью целковыми. Сминая их в потном кулаке, есаул пробормотал:

— Душа моя — что? Она нормальная. Но какой прок в моей душе, если она послушная? А ей не велено! Не ве-ле-но! Вот в чем обида!

— Рабы! — сказал Симонов. — Рабы рабами управляют!

— Согласный я, — радостно согласился есаул. — В этом все! Только что же делать?

Симонова и Витьку вернули в Ялту. И не просто так, а под конвоем…

«Очаков» уходит в бессмертие

Этот белокаменный город, казалось, специально был воздвигнут на берегах извилистых бухт для парадов, для актов торжественных и величественных. В нем не было деловитости, царящей на причалах Феодосии, суетливости удачливо негоцианствующей Одессы. Севастополь был державен, и по-своему даже надменен, как его северный собрат Петербург, воздвигнутый в другие времена и у другого моря. Так же, как в Петербурге, в Севастополе возникала странная иллюзия: здесь замечали не людей, а проспекты. В глаза бросалась не толпа на набережных, не одежда горожан, а многочисленные колоннады и зеркальные витрины магазинов. Правда, были еще мазаные домики Корабельной и Татарской слободок. Но они были оттиснуты на окраины, заслонены от взгляда не только фасадами респектабельных кварталов, но и огромными рекламными щитами цирка «Шапито», многочисленных экскурсионных бюро, обещавших приятные и полезные для здоровья прогулки в окрестности города, в том числе и на начавшиеся не так давно раскопки древнего Херсонеса и на остров, где, по легенде, был похоронен один из римских пап… Да, Севастополь был своеобычен. Если бы города, как люди, имели характеры, то следовало бы сказать, что натура у Севастополя гордая.

Но сегодня этот присыпанный желтой шуршащей листвой город-гордец был нервен, неспокоен и неожиданно говорлив.

— Слышали, мятежники с музыкой высадились на «Прут» и освободили содержавшихся там матросов с «Потемкина»?

— А «Пантелеймон» поднял красный флаг. Не помогло, что переименовали… «Потемкин» остался «Потемкиным».

— Да разве только «Пантелеймон» и «Очаков». Вон на мачтах контр-миноносца и трех номерных миноносок с утра красное!

— Ничего, броненосец «Ростислав» уже шесть раз поднимал флаг и шесть раз спускал его. Это еще пока не революция, а обычный бунт.

— Нет, голубчик, революция, и самая настоящая. Флот восстал. И сухопутные экипажи с ним.

— Чепуха! Не может флот восстать только потому, что это захотелось какому-то лейтенанту, объявившему себя командующим… Какой такой командующий? Кто его назначал?