Вхожу в его кабинет. Сидит, скучает Адольф, как собака по палке, морда кислая, сам злой, чуб серпом на .вытаращенные глаза падает. — Вадим мимикой изображает физиономию Гитлера, автобус наполняется неудержимым хохотом. — Сейчас, думаю, проверю твои нер-.вншки. Только собрался гаркнуть: «Хенде хох!», а он встает из-за стола, подходит к своему портрету — огромный такой, во всю стену — и спрашивает: «Эх, Адольф, Адольф, что -с нами будет, если коммунисты победят?» Высунулась из рамы огромная рожа нарисованного фюрера, отвечает: «А ничего особенного: меня снимут, а тебя повесят». — Вадим ждет, пока стихнет смех, а сам даже не улыбнется. Артист, ничего не скажешь, мастер ■художественного слова.
— Обозлился Адольф на Адольфа, хотел в морду дать рисованному, да одумался вдруг. Схватился за голову и прыг в раскрытое окно с разгону. Я за ним. Куда, ума не приложу. И очутились мы у Наполеона. Гитлер просит у покойника: «Посоветуй, что делать, как мне с красными воевать?» — «Кто такие? Первый раз слышу»,— отвечает Бонапарт. «Да коммунисты». — «Не слыхал...»—«Ну, русские», — раздражается Адольф его непонятливостью. «Так бы и говорил сразу, — упрекает его Наполеон. — Ты докуда дошел?» Гитлер почесал затылок: «У Волги был, теперь по степи обратно топаю. С Кавказских гор спустили. Пока за «голубую линию» зубами держусь, из Крыма могут вышибить. Что делать?» — «М-да-а-а, — промычал Наполеон. — Совет один: ложись со мной рядом».
Взбесился Гитлер, обратно в кабинет примчался. Тут я гмыкнул, голос хотел поправить, а он как глянул на меня, так и застыл с открытым ртом, усики в нервном тике дергаются, ждет чего-то, как вол обуха. — Вадим умолк.
— Ну, а дальше-то, дальше что было, — допытываются нетерпеливые.
— А дальше — спрашиваю я Адольфа: «Долго ты, пес фашистский, кровь людскую пить будешь?» А он беззвучно шевелит губами, будто на страшный суд попал, никаких звуков не подает. «Ну, что молчишь?» — я ему. Наконец пробормотал он что-то, может, молнтву
8 В. ПогребноЯ ИЗ перед кончиной, и говорит по-русски: «Мысли прут, а язык не ворочается...» Взял я его за шиворот, душу из него псиную хотел вытрясти, а он ногой раз на кнопку. Зазвенело всюду, по всей Германии звон идет: фюреру капут, фюреру капут... Держу его, как щенка, за загривок, а звон все сильней, сильней. Открываю глаза, чтобы на те звонки взглянуть. Гитлера как языком слизнуло. Стоит возле меня Люда, у моего уха будильник держит...
Автобус фыркнул, у КП замер, водитель дверь распахивает, и выскакивают на зеленый простор'веселые, жизнерадостные крылатые люди. И сон как рукой сняло, и грустных мыслей ни у кого перед боем нет, сил прибавилось.
Медленно тает на солнце утренняя прохлада, свежий ветерок волнами накатывается с востока, пытается унять тревогу Константина Радченко, а он и не нуждается в этом. Так уж устроен техник-лейтенант: пока готовит самолет к вылету, не найти спокойней и сноровистей механика, чем он, а как порулит Вадим Иванович Фадеев, командир его, на старт и пока не сядет после боевого задания, тревоги не унять.
Стоит техник-лейтенант Радченко на старте, глаз с руководителя полетов, с его приподнятого над головой красного флажка не спускает. После, когда выпустит первую группу, руководитель полетов, а сегодня им — командир полка подполковник Исаев, уйдет в закому-флированный автофургон, передав флажки дежурному стартеру, высунется оттуда в дверь и будет кричать в микрофон до хрипоты, если кто что-то не так в воздухе делает. Наконец, подполковник резко машет флажком, Покрышкин и Степанов дают полный газ. Ревут осатанело двигатели, бегут, набирая скорость, самолеты, скрываются за поднятой ими пылью. Недели три назад Покрышкин потерял в бою своего напарника Сашу Голубева— большие надежды возлагал капитан на молодого летчика. И попросил он тогда у старшего лейтенанта Речкалова его ведомого младшего лейтенанта Степанова. По сей день с ним летает, доволен.
В конце аэродрома из оседающего облака пыли выскакивает пара Покрышкина, на взлет идут новый командир первой АЭ Григорий Речкалов и его ведомый Петр
Табаченко, за ними Вадим Фадеев и Андрей Труд. Радченко взглянул па часы: семь пятьдесят пять. Теперь техник-лейтенант может идти позавтракать, по волноваться за своего командира будет он до его возвращения.
Через полтора часа пронеслись над аэродромом пять самолетов, и пока делают они круг, со стороны Поповнче-ской на бреющем выскакивает шестой, взмывает вверх и, как ни в чем не бывало, заходит последним на посадку. Это Фадеев. На стоянке поджидают его замполит Погребной и какой-то корреспондент. Корреспондент, видать, опытный — не успел Фадеев соскочить с плоскости самолета на землю, а тот уже перешел в наступление. Но командир не такие атаки выдерживал и легко, да так, чтобы и человек не обиделся, отражает нападение:
— Простите, я сейчас буду занят, о проведенном бое вам великолепно может рассказать старший лейтенант Труд.
— Труд? — впервые слышит он такую фамилию.— Это даже интересно. Летчик Труд!
Фадеев и Погребной отошли в сторонку, о чем-то говорят, а Андрей пристроил корреспондента на ящиках у капонира и уже рассказывает ему, что летали на прикрытие наземных войск, развивающих наступление. И до Радченко, поджидающего бензозаправщик, долетают короткие обрывки: «Шесть Ю-87 бомбили наши войска... Атака... Результат не наблюдали... Выходим из атаки, замечаем вторую группу вывалившихся из облака «юнкер-сов», не то шесть, не то восемь штук. Покрышкин подал команду Фадееву и мне: «Прикройте, я атакую» — и пошел в атаку спереди снизу. В момент атаки Покрышкин заметил третью группу вражеских бомбардировщиков. Капитан стал заходить им в хвост. Но был атакован шестью Me-109. Фадеев, я и пара Речкалова разогнали «мессов», которые стали прикрывать повернувших на запад «юнкерсов». Преследовать не стали. На земле увидели горящий Ю-87. Кто из нас его сбил, не знаем. Вот и все. Обыкновенный вылет».
Корреспондент начал задавать Андрею вопросы, но тут подошел автобус и увез летчиков на КП. А представитель печати остался поговорить с теми, кто не рабо-
тает,когда спит, а когда и где спит, никто не знает, — cd Скромными тружениками аэродрома, часто скрытыми ог ненаблюдательных газетчиков под общим названием техсостав...
В тринадцать пятьдесят группа Покрышкина вылетела на патрулирование в прежнем составе. Радченко вернулся со старта, на стоянке уже порядок. Но Пелевин и Вергушкин не бездельничают, сидят на скамейке у капонира и что-то мастерят. На этой скамейке Фадеев читал перед вылетом письмо от Аркадия Федорова из госпиталя. С ногой у него все в порядке, деньков через десять выпишут, передает привет всем товарищам и ему, Косте Радченко, интересуется новостями. Фадеев тут же написал другу ответ.
— Константин Дмитриевич, — обратился он к своему механику.
— Слушаю, товарищ командир, — с готовностью отозвался Радченко.
— Сегодня пятое мая сорок третьего года, — сказал Фадеев и, поставив в конце письма дату, поднял глаза на Радченко. — Хотел было попросить вас отправить, пока я буду в воздухе, письмо Федорову, но передумал: вернусь, еще кое-что допишу. Да за одно и домой — мать, отца успокоить. — И он спрятал в планшет за полетную карту свое и Федорова письма. — Николай просил рекомендацию в кандидаты партии, так передайте ему, пусть зайдет вечерком.
...Купить «доспехи» на будущего Георгия негде, и Людмила сама шьет разные пеленки-распашонки. Вдруг все бросила, выбежала на гул самолета, а он чуть спикировал и не над огородом, как всегда, почему-то над сквером, видно, бензину мало осталось, спешит на посадку, или, чего доброго, подбит. Глупости какие. Нужно варе-нички приготовить — просил, водички согреть, помыться ему тепленькой. Намотается за день, так хоть отдохнет по-человечески...
Прошумели над аэродромом четыре истребителя, стали в круг, на посадку заходят. Радченко насторожился, глазами по небу шарит. Вот наконец несется со стороны Поповической еще один, несется ошалело, и Рад-йен ко знает уже, что это не его самолет li среди тех Четырех его нет. И он снова прощупывает глазами каждую машину в воздухе, прослушивает работу двигателя. Нет. Этого не может быть. Невероятно долго рулит на стоянку Андрей Труд. И Радченко догадывается: это он залетал на Поповическую, пикировал вместо Фадеева — такой уговор между ними давно был, чтобы жена не волновалась. Значит, ничего страшного, где-нибудь на вынужденной командир. Андрей медленно вылезает из кабины, лицо бледное, сам на себя не похож, спрыгивает с плоскости на землю и, ни на кого не глядя, пытается отстегнуть непослушные лямки парашюта.
