Вадим Фадеев говорил первым. Его выступление было немногословным, но выразительным. Он заверил командование, что личный состав вверенной ему эскадрильи будет еще лучше изучать опыт войны и бить врага, не жалея своих сил. От имени товарищей летчики Суты-рии и Степанов, техники Копылов и Ковтун поклялись оправдать доверие партии и народа.

Солнце брызнуло первыми лучами, зарумянило лица гвардейцев. Короткий митинг закончился чтением приказа о вылете на боевое задание.

Дважды вылетал Фадеев на прикрытие войск в составе группы Покрышкина. Тяжелые бон, выматывающие до предела силы, шли над Крымской непрерывно. Покрышкин и Речкалов, составляющие со своими ведомыми ударную группу, сбили по два «юнкерса».

В пятнадцать пятьдесят группу в том же составе повел на задание Фадеев. На этот раз бомбардировщиков над передовой не было. Со станции наведения командир дивизии вызвал «Бороду» и направил группу юго-западнее Крымской поддержать летчиков другого полка. За двадцать минут непрерывного боя они изрядно устали, горючее и боеприпасы на исходе, а немцы подбросили свежие силы.

Группа Фадеева разбилась на три четверки и вступила в бой одновременно: четверка Речкалова на высоте шесть тысяч метров, Покрышкина — с набором высоты .до семи тысяч, а Фадеева —со снижением до пяти тысяч метров. Это обеспечивало свободный маневр пар и прикрытие друг друга.

Вадим привычным глазом определил: в бою до сорока самолетов, сколько наших и сколько немецких считать некогда, да и невозможно. Оценив обстановку, Фадеев набросился сверху на «месса», атакующего в хвост «яка», дал по нему очередь и взмыл вверх. Младшие лейтенанты ПетрТабаченко и Иван Степанов сообщили, что «месс» загорелся и летчик выпрыгнул.

Это был двадцать первый, лично сбитый Фадеевым.

Сверху падал еще один горящий Me-109. Сквозь шудо в эфире и выкрики летчиков прорвался по радио тревожный голос Речкалова:

— «Борода», «фоккеры» справа!

Вадим скользнул на крыло, трасса прошла Мимо. Фадеев резко развернул самолет и погнался за нападавшей на него парой Фокке-Вульфов-190, но преследовать далеко вниз не стал.

А бой шел, не ослабевая. Фадеев услышал отчаянный вскрик, а затем торжествующий возглас Николая Искрн-на. И вот еще один падающий сверху самолет. Табаченко гонял какого-то расторопного фрица, а сверху на него стремительно неслась пара Me-109. В этом бою ведомым

Фадеева был лейтенант Николай Старчиков. Он вовремя заметил опасность для Табаченко, но находился так близко к предполагаемой линии пролета пикирующего «мессершмнтта», что сам мог пройти ее быстрее. И все же Старчиков настолько удачно рассчитал свой маневр, что фашист, влетев на миг в его прицел, так и не вышел из пикирования до самой земли.

На аэродроме Вадим встретил у КП майора Крюкова. Они летали в разных группах и часто с утра до вечера не виделись. Фадеев любил потолковать с немногословным, но хитрым в бою штурманом, поинтересовался и в этот раз итогом дня.

— Сколько, Пал Палыч?

Крюков показал два пальца, пояснив:

— «Дорнье».

Вадим очень устал и такой короткий ответ его вполне удовлетворил. Он умел расположить любого, даже совершенно незнакомого человека, и пожелай Вадим узнать сейчас подробности, как Пал Палыч сбил двух «дорнье», тот обязательно разговорился бы, размахивая руками, показывая на пальцах все перипетии сражения.

— Можешь поздравить Сашку, — сказал Крюков.— Помощник командира полка по ВСС.

Новости тут никакой не было: Покрышкин занимался воздушно-стрелковой службой уже недели две и сегодня утвержден приказом, а это уже законное повышение, и можно порадоваться за друга.

— Кто же эскадрилью прймет? — спросил Вадим.

— Речкалов. Да вот и они.

К КП подкатил автобус. Из распахнувшейся двери выскочил никогда не унывающий Андрей Труд, за ним вывалился подталкиваемый товарищами здоровяк Григорий Речкалов, шмыгнул у него иод рукой шустрый Михаил Сутырин, шагнул на вытоптанную траву стройный, как березка, в лихо сдвинутой набекрень шапке-кубанке Николай Искрин. Все безудержно хохотали, видно, Андрей рассказал очередной анекдот (и в этом деле он был неплохой помощник своего командира).

— Тихо, граждане! — могучим басом произнес Вадим. Все притихли, насторожились. — Среди вас новый комэска, а вы так себя ведете. — Переглянулись между собой недоумевающие летчики. Вадим протянул свою ручищу старшему лейтенанту Речкалову. — Поздравляю, Гриша! От всей души поздравляю тебя с назначением командиром первой эскадрильи. Больших тебе успехов, дружище! — Вадим обнял сильные плечи Григория. От непосредственности и неподдельной искренности Фадеева Речкалов чуть не прослезился.

Григории вспомнил, как он в прошлом году вернувшись из госпиталя после ранения, болезненно воспринял назначение командиром третьей эскадрильи чужого, только что прибывшего в полк летчика. За ужином Речкалов все же не выдержал, сказал об этом Вадиму.

— А знаешь, я не так встретил твое назначение ком-эском. Обидно, понимаешь, показалось. Я старший лейтенант, ветеран полка—ют довоенного состава мало нас осталось,— да и другие, даже новые, постарше в звании есть, а тут какого-то чужака, бородатого верзилу-лейте-напга назначают командиром эскадрильи. За какие заслуги? После, когда узнал тебя ближе, понял: не зря назначили. Мы стали друзьями, и кажется мне порой, что и человека лучше тебя не встречал я в своей жизни... Кончится война, пройдет много лет, до конца своей жизни не забуду я наш автобус. Другой раз нервы к вечеру в клубок смотаны, расстелить бы их на мягкой постели, дать им успокоиться до утра, чтобы снова бросить в пекло воздушной драки, а рядом, где еще утром поднимался с тобой товарищ, пустое место. И бродят в голове разные невеселые мысли: может, завтра и это твое место некому будет согреть, и с таким же чувством будет ложиться рядом товарищ. Потом придет новичок, совсем юнец, и заполнит твое место в общежитии и левофланговым в строю... По утру, проснувшись, снова нехотя возвращаешься к этим раздумьям, они провожают в автобус... И тут начинаешь ты из наших голов грустные мыслишки выгонять, рассказываешь истории разные, свои приключения, шутки-прибаутки, анекдот, на ходу придуманный, — из головы все к чертовой бабушке, все за животы держатся... А то песню споешь про Волгу-матушку, про ямщика удалого или про долю казацкую, про дивчину чернобровую. Эх, с каким прекрасным настроением после этого летишь в бон! И силу свою чувствуешь и ловкость, и ненависти хватит на всех врагов, вместе взятых. Разве когда забудешь такое?

— Спасибо, друг, — сказал Вадим. — Спасибо не за то, что напевал сейчас — лишние сто грамм за тебя го-

ворилii,— спасибо за выручку в бою. Не предупреди ты меня, завтра некому было бы настроить вас на нужный лад перед вылетом. А вообще вполне может заменить меня в этой роли Андрей. — Вадим похлопал по костлявым лопаткам сидевшего рядом старшего лейтенанта Труда.

— Нет, — возразил Речкалов. — У тебя, Вадим, каждое слово весомо, все, что сказано, к месту. Ты знаешь, кто чем дышит и что ему нужно, и шутка твоя не ради шутки, и острота — все в цель, а голос, интонация, мимика...

— Такие вещи, Гриша, в глаза говорить вредно,— перебил Вадим. — Зазнаюсь чего доброго...

Вадим всегда засыпал мгновенно, стоило только прилечь. На этот раз лежал с закрытыми глазами, а сон не шел. На стене хрипел старый репродуктор радиотрансляции, передавали последние известия. В сводке Совинформбюро сообщалось, что в крупных воздушных сражениях западнее Краснодара советские летчики сбили 55 самолетов противника, наши потери — 11 самолетов.

— Спишь, Люда? — тихо спросил Вадим.

— Нет. А ты чего? Тебе же вставать рано?

— Так, не спится.

— А я почему-то о Кубани думаю —не видела еще. Какая она, гадаю, если с нашим Днепром сравнить...

— Каждая река свою красу имеет, — ответил Вадим. Ежедневно с высоты вижу я эту извилистую ленту. Кубань, Кубань... А мне, веришь, Волга по ночам снится. Широкая, просторная. Мчусь по ней на моторке — дух захватывает... Ты не знаешь, какое удовольствие доставляло мне в школьные каникулы развозить по реке в окрестностях Куйбышева почту.