Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Они думали, что живут на всю катушку: пили, курили, орали что-то дружкам и не столько танцевали, сколько терлись о мужские ляжки и прижимались к своим партнерам. Палма однажды сбросила блузку и показала сиськи, Джозанна набросилась на какого-то пьяницу за то, что он отпустил шуточку по этому поводу, и отлетела назад, сплевывая свою голубую кровь из разбитой губы, а потом все силилась лягнуть ковбоя, пока ее крепко держали, одновременно подзадоривая, пять-шесть его дружков, которые были в полном восторге от происходящего. Море по колено, можно рискнуть чем угодно; они, бывало, оценивали мужиков у стойки и выбирали троих лучших, не брезговали любыми наркотиками, которые удавалось добыть на автостоянке, иногда садились на колени какому-нибудь парню в кабине грузовика. Если даже Джозанна в два еще держалась на ногах, то видок у нее при этом был — будь здоров: тетка среднего возраста с размазанной помадой, некрасивым лицом и уже дряблым телом, уходящая в ночь одна, зевая и жалея себя. Если заявлялся Элк, ей было с кем уйти, и я так понимала, что в этом-то все и дело.

Примерно раз в месяц Джозанна отправлялась на ранчо Скайлза, к югу от Санданса, откуда видны Черные холмы. Там у нее был сын — мальчик лет шестнадцати-семнадцати, которого то выпускали из исправительной колонии, то снова сажали. Вообще их семье несладко пришлось. Джозанна мне рассказывала, что в стаде, которое они держали на своем ранчо, внезапно появился ген карликовости — это произошло еще во времена ее бабушки и дедушки, то есть в сороковые. Два поколения подряд они старались как-то выправить дело. Забивали весь скот на мясо и начинали все сначала, но почему-то ничего у них не получалось. Вообще-то ген проявился, когда на ранчо хозяйничала ее бабушка, а дед ушел на Вторую мировую. Он служил в рядах Конной с Пороховой реки, знаменитой 115-й дивизии. Правительство отобрало у них лошадей, пересадило этих лихих всадников на грузовики, за письменные столы или приставило к резервам боевой техники. Потом дед вернулся домой, к своим коротконогим телятам, и старался, как мог. В 1960-м он утонул в реке Белль Фурш, что, сами понимаете, не так-то просто, но, как сказала Джозанна, ее предки легких путей не искали.

Она привезла мне банку меда из собственных ульев. На каждом ранчо держат пчел. У нас с Райли, помню, тоже было двадцать ульев, и я как-то пожаловалась Джозанне, что скучаю по меду.

— Вот, — сказала она, — не много, но хоть что-то. Надо будет съездить на ранчо. Собачья там жизнь. Клейтон хочет свалить оттудова — поговаривает о том, чтобы поехать в Техас, но даже не знаю. Он ведь им там на ранчо нужен. Они не поймут, если он уедет, точно, меня во всем обвинят. Черт, он вообще-то уже большой мальчик, дали бы ему жить, как хочет. Все равно будет искать приключений на свою задницу. Сплошной геморрой с этим парнем.

У нас с Райли не было детей, не знаю, почему. Никто из нас и не подумал пойти к врачу, чтобы выяснить, в чем дело. Мы об этом никогда не говорили. Я думала, наверное, это из-за того аборта, который я сделала, когда мы еще не были знакомы. Говорят, аборт может здорово все подпортить. Райли про аборт не знал, и, должно быть, у него были свои идеи на этот счет.

Мой муж совершенно не считал себя виноватым в том, что сделал. «Послушай, мне представился случай — и я им воспользовался», — это я про тот наш разговор в Свитуотере, когда Райли пришел наконец домой и сказал свое последнее слово.

Кто лучше меня знал про ту родинку у него на теле? Должно быть, она до нее дотронулась. Если да, то и правда, что он мог поделать? Райли — кожа да кости, у него худое, злое лицо и рот, как узкая щелка, и слова из него не вытянешь. Но стоит дотронуться до этой родинки — и делай с мужиком что угодно, и ты ложишься с ним в постель, и его губы набухают; я, бывало, сначала даже отпряну — такие влажные сочные поцелуи, и такое все большое. А если снять с Райли одежду, пахнущую лошадьми, собаками, маслом и землей, если снять одежду, тогда почувствуешь настоящий запах его кожи, так пахнет сердцевина тополиной веточки, когда сломаешь ее и на изломе увидишь коричневую звездочку. Как бы там ни было, у всех у нас есть свои слабые места, и каждый человек должен знать, чего от себя ждать.

За девять лет семейной жизни у нас был только один отпуск — мы ездили в Орегон, к моему брату. Стояли на скалистом берегу и смотрели, как накатывают валы. Холод, туман, и никого, кроме нас. Уже сгустились сумерки, и волны удерживали свет, как будто источник его был под водой. Заикающиеся вспышки предупреждали корабли об опасности. Я сказала Райли: вот что нам надо бы завести в Вайоминге — маяки. Он возразил: нет, лучше — стену вокруг всего штата, а на ней вышки с пулеметами.

Однажды Джозанна прокатила меня в грузовичке своего брата — тот уехал на несколько дней покупать какие-то запчасти или насосы. Это была настоящая берлога: парочка брелоков, висевших над передним сиденьем; цепочка; видавшая виды шляпа на полу; потрепанная куртка Кархарт; штук семь-восемь драных перчаток; собачья шерсть; пыль; пустые пивные банки; пистолет «30–60» у заднего окна; на сиденье, между нами, — клубок проволоки и веревок; куча нераспечатанных почтовых конвертов и еще «Руджер Блэкхоук» 44-го калибра, наполовину торчащий из кобуры. Честно говоря, я в этом грузовике сразу заскучала по дому. Сказала, что, похоже, ее брат вооружен до зубов, а Джозанна засмеялась и ответила, что «Блэкхоук» — ее, собственный, что она раньше держала его у себя в машине, в отделении для перчаток, а недавно пришлось вернуть пистолет в магазин из-за какой-то неполадки с компрессией, которую так и не смогли устранить, а на сиденье она его потом положила, чтобы не забыть взять, когда брат поедет обратно.

В тот год было модно завивать длинные волосы мелким бесом и носить распущенными: в этом облаке лица женщин казались узкими и особенно беззащитными. Волосы Палмы были неоново-оранжевые, а брови — выщипаны дугой. Глаза широко расставлены, под глазами круги, кожа как будто воспаленная. Она жила с дочкой — печальной девочкой лет десяти-одиннадцати, со скорбной мордашкой и прямыми каштановыми волосами, такими, какие были бы у самой Палмы, если бы она их оставила в покое.

У второй, Рут, был темный пушок над верхней губой, а летом из подмышек торчала жесткая щетина. Дважды в месяц она платила сорок пять долларов, чтобы вывести растительность на ногах. И смех у нее был могучий, прямо как у мужика.

Джозанна была мускулистой, как все деревенские женщины, и пыталась скрыть это под одеждой с кучей оборочек и узкими вырезами. Волосы у нее были соломенного цвета, грубые, жесткие, точно наэлектризованные. И еще от нее исходил какой-то прогорклый запах, это у них семейное: у ее брата он тоже был, мускусный и чуть кисловатый, и в грузовике у него так пахло. От Джозанны пахло не сильно, а от ее братца разило — лошадь свалить можно. Он был старый холостяк. Его прозвали Палка, Джозанна рассказывала, что как-то, когда ему было лет пять или даже меньше, он с важным видом вышел на кухню голый, продемонстрировав свою детскую эрекцию, а их старик так хохотал, что даже закашлялся, и сказал: «Ну и палка!» — и прозвище прилипло, да еще и принесло ему славу в округе. Стоит человеку услышать это имечко, как он уже не может удержаться, чтобы не посмотреть понятно куда, а Джозаннин братец только ухмылялся.

Все три женщины побывали замужем; это были суровые браки, с драками, сварами, позором, проклятьями сквозь слезы. Все трое успели узнать, что такое пьющий мужик, который заводится с пол-оборота. Мужчинам из Вайоминга все надо потрогать руками, у них горячая кровь, быстрая реакция, необузданные желания. Может быть, оттого, что столько времени проводят с домашними животными, люди здесь любят обмениваться рукопожатиями, похлопывать друг друга по плечу, гладить, ласкать, обнимать. Этот инстинкт не покидает их и в гневе — молниеносная затрещина тыльной стороной ладони, пинок в бедро, от которого теряешь равновесие, захват, залом руки, и, наконец, уже настоящий удар, а потом такой, который и наповал убить может, иногда, кстати, и убивает. С Джозанной дело обстояло так: когда она решила порвать со своим мужем, то выстрелила в него и ранила спутника жизни в плечо, а уж потом он прыгнул на жену и выхватил у нее пушку. Ее не запугаешь. Такой опасный нрав придавал Джозанне своеобразное обаяние, привлекавшее некоторых мужчин. Последним был Элк Нельсон, которого она нашла по объявлению в газете. Когда они поселились вместе, он собрал все патроны в доме и припрятал их у своей матери, в Вайодаке, как будто Джозанна не могла купить еще. Но свой старый добрый «Блэкхоук» Джозанна перед приходом Элка всегда прятала.

37
{"b":"231770","o":1}