В ту ночь старый Рэд проснулся от какого-то странного свиста. Сердце его заколотилось, он поднялся и подошел к окну. Тусклый лунный свет пробивался сквозь облака и отражался от лезвия косы. Однако это была не Смерть, пришедшая за ним, а человек в черной шляпе, который косил свадебную пшеницу Ванеты и останавливался в конце каждого ряда, чтобы глотнуть из бутылки. Рэд увидел свою внучку Отталину, прислонившуюся к голубому навесу. Она бросала в небо какие-то металлические штучки, — когда одна падала, она бросала следующую.

«Я был ковбоем, — думал старик. — Я работал с ранних лет. Занимался коровами и овцами. Я все еще живу, и мой цикл еще не закончился».

Тайлер и Шан были далеко, в поисках лучшего. Но тут была Отталина и ее заготовщик сена. Он не собирался тратить свое драгоценное время на ерунду.

В сентябре состоялась свадьба и огромный пикник у Амендингеров. Всё вокруг украсили голубыми и розовыми лентами, во дворе расставили столы, ломившиеся от снеди. Тут было и свиное барбекю, и жареная говядина, и креветки в любимом соусе Тайлера, и сладкая кукуруза, а также дыни, соленья, пироги, печенья и многое другое. И, конечно же, трехэтажный свадебный пирог, украшенный крошечными фигурками быка и коровы. День был теплым и ясным, на горизонте виднелся Рэд-Уолл. Ванета плакала, но не из-за свадьбы дочери, а из-за пшеницы. Тайлер осмотрел ранчо и остался недоволен — зачем оно вообще ему нужно? Сидя на лошади, он говорил с кем-то далеким по мобильному телефону. Ванета сообщила Шан, что собирается как-нибудь наведаться в Лас-Вегас.

— Мне нечего сказать по этому поводу, — сказал Аладдин.

Отталина заметила на своем платье из искусственного шелка пятнышко от барбекю. Она переоделась в брючный костюм цвета аквамарин и уехала вместе с Флайбаем Амендингером на четырехдневный медовый месяц в мотели Небраски.

Там, где когда-то росла пшеница, теперь выстроились в ряд собачьи будки. На дороге стояли два фургона. Старый Рэд, по-прежнему живший в кладовке, желал себе глухоты, слушая скрип кровати в комнате наверху. В остальном все оставалось без изменений.

Аладдин обратился в банк за ссудой, чтобы купить самолет.

— С Божьей помощью я его получу, — говорил он.

Он мечтал об «Аэронка-седан» 1948 года, с большим салоном.

— Машина такая большая, что я смогу посадить туда пару телят и даже — ха-ха — Отталину.

Банк разрешил ему взять ссуду, и однажды тихим серым утром Аладдин завел машину и тронулся было в путь, но остановился и вернулся на кухню. Старый Рэд размачивал в кофе тост.

— Домой я прилечу на самолете, — сказал Аладдин. — Ия бы хотел, чтобы все посмотрели на это. Ты тоже, — обратился он к зятю.

— Мне надо посмотреть на коров Трева сегодня утром, — Флайбаю Амендингеру не нравилось жить по указке Аладдина Тоухея. Ночью он жаловался Отталине, что ее отец оказался еще хуже его собственного.

— Мой отец и мизинца его не стоит, — шептал он.

— Уверена, он стоит моего, — ответила Отталина.

— Позвони Треву, скажи, что немного задержишься, — велел Аладдин. — Он не будет возражать. Я хочу, чтобы все махали мне, когда я прилечу. Надо отпраздновать появление самолета в этом гребаном месте. Потом я научу Отталину водить его.

Утро было в разгаре, когда они услышали гул мотора.

— Ма! — закричала Отталина. — Он летит!

Ванета вышла на улицу и встала рядом с Отталиной и Флайбаем, уставившись в небо. Старый Рэд пошел к себе в кладовку. Ветер усилился, стал резким, порывистым, и Ванета побежала в дом за жакетом.

Самолет летел в сторону Рэд-Уолл, потом развернулся и полетел к дому. Он летел очень низко, футах в двадцати от земли. Голову Аладдина почти не было видно из-за дыма из трубы дома, окутавшего кабину. Самолет раскачивало на ветру. Набрав высоту и выровняв машину, Аладдин направил самолет в противоположную сторону. Когда самолет превратился в пятнышко, Аладдин снова развернул его и направил в сторону ранчо, летя все так же низко и по-прежнему раскачиваясь. В какой-то момент самолет вдруг стал похож на рекламный щит.

— Он балуется, — сказала Ванета, глядя на самолет.

— Думаю, он собирается садиться, — сказал Флайбай. — А может, еще полетает.

— Он балуется. Я его знаю. А НУ СПУСКАЙСЯ! — закричала Ванета.

И, словно подчиняясь ей, самолет коснулся земли, подняв облака пыли, потом снова поднялся и пролетел немного, а потом левое колесо зацепилось за брошенный трактор и самолет носом зарылся в землю, на глазах превращаясь в расплющенную груду металла. Они услышали взрыв, но пламени не было. Только поднялся столб пыли.

Флайбай оттащил Аладдина в безопасное место. Голова тестя была вывернута под неестественным углом.

— Думаю, он умер. Да, умер. У него сломана шея.

Ванета завизжала.

— Смотри, что ты наделала, — сказала ей Отталина. — Ты убила его.

— Я?! — крикнула мать. — Не я, а скошенная пшеница.

— Он сам сделал это, — подал голос старый Рэд.

Он отлично понимал, что происходит. Они похоронят Аладдина. Отталина и Флайбай займутся ранчо. Ванета соберет чемоданы и уедет. И в ту минуту, когда она выйдет за дверь, Рэд снова переедет из кладовки в верхнюю спальню. Самое главное в жизни — выдержка. Умение отойти и постоять в сторонке, а потом спокойно занять стул.

«Кофейник», что к юго-западу от Сигнала, был когда-то славненьким небольшим ранчо, но Кару Скроупу он достался в худые времена — в нынешние времена и те, что были чуть раньше. Скототорговцы из других штатов, проливавшие горючие слезы из-за бруцеллеза, который их породистый скот подхватил по дороге от йелстоунских бизонов и лосей, теперь боялись и вайомингских животных, которые рыскали в низине рядом с рынком. Сразу видно — философия у них была не та. Чужаки не знали, что местное неписанное правило «Береги себя, черт тебя дери» распространяется и на фауну, и на припасы, и на на них самих. Психоз пустил глубокие корни: по всей стране мужчины, некогда любившие бифштексы с кровью, и женщины, готовившие в воскресенье на обед мясо в горшочках, перешли теперь на соевый творог и на зелень, спасая себя от холестериновых бляшек в артериях, от заразы, которую несут гамбургеры, от неутихающей лихорадки. Они заслонялись таким образом от слухов о коровьем бешенстве. А кто, интересно, будет выказывать могучий аппетит к мясным продуктам в дни суровой вегетарианской диеты, когда все вокруг так чувствительны к ее нарушению? Чтобы противостоять антимясным силам, Скроуп даже пожертвовал десять долларов, чтобы установить на дороге плакат: «Ешьте говядину»; а внизу были приписаны имена семнадцати фермеров, которые заплатили за наглядное изображение этого совета.

Зима в тот год выдалась суровая, весна поздняя: в мае все еще не было зеленой травы. Абсолютно на всех ранчо не хватало сена, а ближайшее место, где им можно было разжиться, находилось в дне пути отсюда, в восточной Небраске, где жили парни крутые, выжимавшие из вайомингцев все соки. До начала июня оставалось дней десять, когда вдруг ударила метель, сбрасывавшая молодых телков в ледяные трещины, сносившая кровли домов на покатые своды загонов для скота, тянувшая за собой струю арктического воздуха, от которого заледеневал мокрый снег. Недельку холод простоял в застекленевшем небе, коровы обжигали вымена о снег; а потом он растаял за считанные минуты, когда подул горячий чинук.[15] Талые воды хлынули на замерзшую землю. Трупы погибших животных — а их были целые стада, — запрудили реки, то исчезая под водой, то появляясь над ее поверхностью, — мрачноватая забава для фермеров, проплывающих мимо на моторных лодках. Двор Скроупа затопило, целая миля хай-вэя на полметра ушла под воду, пока он отправлял на почте письмо, и не успела вода сойти, как с запада пришел другой ураган, который принес град (градины лежали тогда слоем сантиметров в двадцать), обернувшийся ливнем, потом — опять градом и в конце концов превратившийся в тридцатисантиметровый слой зернистого снега. Двумя днями позже первое в этом сезон торнадо разметало по земле те небольшие запасы зерна, что хранились на элеваторах.