Я обнаружил ее в моей мастерской. Конструкция из осколков, обломков и фрагментов. Куски фар, лобовых стекол, часовых циферблатов. Все вместе они — все это нагромождение стекляшек — образовывали фигуру, ничего подобного которой я никогда не видел. Потому что, несмотря на то, что она состояла из сплошных граней, словно гигантский бриллиант, поверхность ее была в высшей степени гладкой — совсем не такой, как у большинства из нас.

Она была заключена в клубке металлолома, в переплетении жеваной стали. Моя работа состояла именно в том, чтобы распутывать подобные клубки.

Именно этим мы здесь и занимаемся — я и другие инженеры.

Из-за того, что мы такими появлялись на свет, — с конечностями и лицами, снабженными резаками и крошечными приспособлениями для шлифовки и полировки — в наши обязанности входило обработать и подготовить старое железо, чтобы его можно было соединить с новым. Бесконечный поток утиля проходил через наши клыки и когти, а затем его забирали гигантские грузовики, больше похожие на танки, и доставляли на следующий этап производства.

Из-за того, что мы такими появлялись на свет. Из-за того, что я таким появился на свет — слегка дефективный продукт сборочного конвейера матери-природы, — мне приходилось существовать, влача прикрепленный к спине скобами ржавый кислородный баллон. Трубки, обвивавшие мое тело, подавали в него очищенный химический элемент, которым мое тело не могло снабдить себя самостоятельно. Толстая черная трубка выходила из баллона и разделялась на две трубки потоньше, одна из которых входила в мою шею пониже затылка, а вторая соединялась с пластиковой маской, закрывавшей мне рот и нос. Маска пожелтела от времени, и десятки вредных химических веществ просачивались через нее, так что воздух, которым я дышал, всегда сильно попахивал серной кислотой.

Из-за этой моей особенности я работал в одиночку во времянке, сложенной из ржавых листов железа и стоявшей на задах свалки металлолома — подальше от моих собратьев. Из-за этой моей особенности я только издалека прислушивался к их крикам и звукам, производимым их механизмами. Из-за этой моей особенности я никогда толком не спал, потому что дыхательный аппарат не позволял мне принять удобное положение. Из-за этой моей особенности я чувствовал себя счастливым, поскольку мое внешнее уродство удачно дополняло уродство внутреннее и вынуждало моих собратьев сторониться меня. Сторониться до поры до времени.

Поэтому, обнаружив ее внутри смятого комка металла, среди сплетения проводов, я извлек ее оттуда, словно алмаз из куска пустой породы, и ощутил прилив блаженства. Никто, кроме меня, не подозревал о ее существовании. Она не обладала никакими поддающимися описанию характерными чертами, поэтому составить представление о ней можно было только косвенно — по тому, как покрывавшие ее копоть и ржавчина рядом с ней сами начинали казаться прекрасными. К тому же она была покрыта машинным маслом и слоем молочно-серой твердой смазки, которую я тут же принялся поспешно удалять.

Ее блеск казался нереальным. Я никогда прежде не видел ничего подобного.

Завыла сирена, возвещая конец смены, — она выла так громко, что дребезжали кучи ржавого металла, которыми была усеяна свалка. Я поспешно прикрыл мою находку куском брезента, пропустив крюки, вделанные в цементный пол, через металлические кольца в нем, чтобы обезопасить ее от чужих глаз.

Затем я приготовился к худшему.

Подойдя к окну времянки, я увидел, что мои собратья уже сбились в кучку неподалеку. Они выползали из-за составленных в пирамиды кузовов автомобилей, возникали из люков, ведущих в утробу свалки, словно опаленные дочерна огнем печей чудовищные фениксы, или же спускались с огромной высоты по лестницам-времянкам, уходившим в небо так высоко, что глаза теряли их из виду.

В том месте, где моя маска сочленялась со шлангом, слышалось какое-то бульканье: участившееся сердцебиение привело к увеличению расхода кислорода. Провода, отходившие от баллона, щекотали мою кожу.

Перед времянкой тем временем столпилось уже не менее двадцати пяти рабочих; все они слегка отличались друг от друга, но в целом разница между ними была невелика. Сплошные вариации на тему тех или иных дефектов сборки.

Некоторые частично сняли с себя одежду, выставив напоказ испещренную шрамами и нашпигованную металлом плоть. Другие обильно поливали себя машинным маслом, обмениваясь шуточками с соседями. Они явно к чему-то готовились.

Затем я заметил, что трое из них направились ко мне, — эта троица давно была мне знакома, ее участники постоянно пытались втянуть меня в свои поединки. Я предполагаю, что им, наверное, до смерти хотелось посмотреть на то, как будет драться инвалид. Наверняка, они даже собирались делать ставки за и против меня. Судя по всему, они не теряли надежды, что рано или поздно я наконец соглашусь, — и если им не повезет заработать на самом бое, то хотя бы удастся выиграть пари на предмет моего участия в поединке.

Внезапно я вспомнил о том, что у меня за спиной лежит она — большая, завернутая в брезент и сверкающая так сильно, что блеск ее вот-вот просочится через грубое полотно. Я испуганно обернулся.

Они не должны найти ее ни в коем случае.

Поэтому, прежде чем они успели добраться до моей времянки, я снял замки с цепей, отделявших меня от них, а их — от меня. Я распахнул дверь, когда они были от нее не более чем в трех шагах, посеяв в их рядах немалое смятение.

Волнение прокатилось по рядам рабочих, когда они поняли, что сегодня вечером в ритуале ожидаются непредвиденные изменения. Обычно они насмехались надо мной за толстой алюминиевой дверью или под одним из закопченных окон времянки. Я и так-то нечасто покидал свое жилище — тем более при таком столпотворении вокруг.

Я смотрел через полуоткрытую дверь на неподвижно застывшую троицу.

В течение какого-то мгновения стояла абсолютная тишина, если не считать приглушенного шума работающих машин, доносившегося с соседних свалок. Рабочие смотрели на меня, на мое лицо, черты которого искажала маска.

Один из троицы обернулся и вопросительно посмотрел на собравшуюся толпу.

Я начал жалеть о том, что открыл дверь: я хотел удержать их подальше от моей находки, а добился того, что своим необычным поведением только возбудил их любопытство. Мы все были детьми конвейера — жизнь наша представляла собой постоянное и бесконечное повторение одинаковых ситуаций. Так мы существовали.

И вот повторение нарушилось.

— Пойдешь с нами сегодня? — спросил рабочий, возглавлявший трио, пытаясь вернуть происходящее в рамки традиционного сценария. Его мускулистые плечи были обнажены, обе руки заканчивались парой мясистых клещей, усеянных мелкими металлическими зубчиками. Он стоял, широко расставив ноги, подошвы его башмаков глубоко ушли в мягкую пыль, покрывавшую землю на территории свалки.

Из пневматического клапана на боковой стороне моего дыхательного аппарата с шипением вырвалась струя пара.

Я покачал головой.

Последовала непродолжительная пауза, затем в задних рядах кто-то захохотал, затем смех, распространившись, словно эпидемия, охватил всю собравшуюся толпу. Они смеялись надо мной. Они смеялись над трусом, который отказывается драться, — и от облегчения, что восстановился привычный ход вещей.

Рабочий, который задал мне вопрос, угрожающе наклонил голову, продемонстрировав покрывавшую его череп свежую металлическую пластину — возможно, последствие вчерашнего поединка.

Я попытался взглянуть им в глаза, но, как всегда, не сумел и, отведя взгляд, принялся рассматривать землю у себя под ногами. Впрочем, краешком глаза я заметил, что троица поплелась восвояси и, как только послышались первые удары металла о металл, вернулся в свое жилище.

Очутившись внутри, я лишился сил. Мой дыхательный аппарат сердито свистел от избыточной нагрузки. Под его весом я рухнул на холодный пол и заснул в объятиях забвения — единственного существа, которое когда-либо разделяло со мной сон.