Я сел на диван и подождал, пока она вышла на кухню. Насколько я мог судить, мы были в доме одни. Место, на котором я сидел, было нагрето, а на столике передо мной виднелись остатки только что нюханного порошка, бритва и соломинка. Мне не надо было гадать, чем занималась Пэнси, когда я позвонил в дверь. Единственное, что я чувствовал, была острая зависть.

Вернувшись, она села напротив и положила на столик между нами что-то, похожее на калькулятор с микрофоном.

– Конрад Меткалф, – сказала она в микрофон.

Я чуть было не отозвался, но меня опередил ее собственный голос, исходящий из штуки на столике.

– Прошу прощения, – сообщил голос. – Ты этого не помнишь.

Она посмотрела на меня и виновато улыбнулась. Я старался не выглядеть полным идиотом.

– Ваше имя мне незнакомо, – сказала она. – Спросите у своей памяти. Возможно, вы ошиблись домом.

Я быстро раскинул мозгами.

– Вы неправильно назвали мое имя, – сказал я. – Мейнард Стенхант. Попробуйте еще раз.

– О! – сказала она раздосадованно. Она нажала кнопку микрофона и назвала новое имя.

– Мейнард Стенхант, – повторила машина. – Тот приятный доктор. Они с Челестой были так добры к тебе раньше. Они уезжали.

– Так вы тот приятный доктор, – простодушно сказала она тем же тоном, каким только что говорила штуковина на столе. – Это было так давно. Приятно вас видеть.

Вся эта бредятина сводила с ума, но я успел обдумать свои действия.

– Да, – согласился я. – Приятно снова вернуться сюда.

– Конечно, – ответила она. – Я очень рада.

– Это приятно, – попугаем повторил я. Черт, это слово прилипало хуже заразы. – Приятно, что вы рады.

– Да, – кивнула она.

– Я хотел задать вам несколько вопросов, – сказал я.

– О! – повторила она. – Вопросов?

Я сообразил, что она нажала на кнопку, поскольку штуковина на столе снова заговорила.

– Только при исключительной необходимости.

– Это исключительно необходимо, – вмешался я прежде, чем она успела повторить фразу.

Она в замешательстве посмотрела на машину, потом на меня. Мой ответ на голос из машины выбил ее из колеи. Должно быть, замечать присутствие этой штуки считалось невежливым.

– О! – сказала она. – Тогда, наверно, все в порядке. Если это исключительно необходимо.

– Скажите мне, как вам удается содержать дом?

Ее брови изогнулись, как у домохозяйки, уронившей пирог на дно духовки.

– Деньги на дом, – произнесла она в микрофон.

– Тебе их дает Джой, – отвели ее голос.

– Джой дает мне деньги, – повторила она. – Он так добр ко мне.

– Джой, – повторил я. – Что случилось с Денни?

– Денни, – продиктовала она машине.

– Денни Фонеблюм, – ответил ее голос. – Он такой большой и толстый. Он был твоим лучшим другом. Он устал и живет в пансионате. Он очень добр к Джою. Он относится к нему как к сыну, которого у неге никогда не было. Виски с содовой и ломтик лимона – вот что он любит больше всего.

– Боюсь, я не поняла вашего вопроса, – произнесла Пэнси несчастным голосом.

Кажется, я начал врубаться. Память разрешалась, только при хранении вне головы в тщательно отредактированном виде. Это оставляло в голове больше места для модных мелодий, исполняющихся водопроводным краном или автоматом для продажи сигарет.

– Забудьте это, – сказал я. – Скажите лучше, кого осудили за убийство Челесты.

– Убийство Челесты, – продиктовала Пэнси.

– Челеста временно уехала, – ответил голос.

– Челеста уехала, – повторила Пэнси. – Это вовсе не то же, что убийство.

– Да, – согласился я. – Это не одно и тоже.

– Вы, наверно, ошиблись, – сказала она. – Спросите у своей памяти.

– Все в порядке, – сказал я. – Я ошибся. Скажите мне про своего брата. Он вышел из морозильника?

– Мой брат, – продиктовала она.

– Ты не помнишь своего брата, – ответила память.

Она посмотрела на меня и пожала плечами.

– Ортон Энгьюин, – напомнил я.

– Ортон Энгьюин?

– Это имя тебе ничего не говорит, – ответила память.

– Это имя мне ничего не говорит. Извините.

– Нет проблем, – сказал я.

Я начал уставать от беседы. Очень уж мал был выход информации. Я думал, не стоит ли мне допросить саму машину, а не Пэнси. Теперь я отказался от этой идеи. Память тоже имела слишком много пробелов. Меньше, чем Пэнси, и все же слишком много.

– У вас такие странные вопросы, доктор Стенхант, – сказала Пэнси. – Я, право, не знаю.

– Простите меня, Пэнси. Я не стал бы их задавать, если бы не исключительная необходимость.

– Вам надо пользоваться своей памятью.

– У меня память нового типа, – сказал я. – Имплантирована в голову. Вам не надо говорить вслух. Вы просто думаете, и она отвечает тихим голосом в голове.

– О! – сказала она и с минуту обдумывала это. – Звучит очень разумно.

– Это очень удобно. И вы мне очень помогаете, заполняя пробелы там и здесь. Видите ли, я ведь уезжал, вот я и узнаю кое-что.

– Вы с Челестой, – радостно произнесла она. – Вы уезжали.

– Совершенно верно. А теперь расскажите мне про доктора Тестафера. Вы его помните?

– Доктор Тестафер, – сказала она в микрофон.

– Старый доктор Тестафер, – ответила память. Это звучало как начало детской сказки. – Он живет на холме. Он был партнером доктора Стенханта, но ушел на пенсию. Джин и тоник со льдом.

– Он ведь ваш партнер, – сообщила она мне. – Странно, что вы с ним не общаетесь.

– Я обязательно навещу его, – пообещал я. – Скажите, он все еще живет по старому адресу?

– Довольно! – послышался голос у меня за спиной. В прихожей стоял Барри Фонеблюм.

– Барри! – Голос Пэнси в первый раз зазвучал теплее и естественнее. Ты должен помнить доктора Стенханта. Доктор Стенхант, это мой сын Барри.

– Мы знакомы, – саркастически заметил Барри.

Он был одет без особых изысков: в симпатичную блузку, полосатые брюки. Парик на сей раз отсутствовал. Он не сделался выше, но его лицо стало лицом тинэйджера, а высокий лоб – на шесть лет морщинистее. Из-под кожи на висках выпирали червяками вены.

– Ступай наверх, Пэнси, – твердо произнес он. – Нам с доктором Стенхантом нужно поговорить.

Он обращался к ней, но не сводил взгляда с меня. Это напомнило мне, как Челеста отсылала наверх котенка. Вечно мне мешают говорить с людьми, не умеющими сопротивляться моим расспросам.

– О! – повторила Пэнси.

Она взяла со стола память и убрала ее в карман юбки. Она не стала брать бритву и соломинка, впрочем, я не сомневался, что наверху у нее еще один комплект. Теперь ей было что забывать.

– О’кей, доктор. До свидания, доктор. Передайте привет Челесте.

Я пообещал, что передам.

Она ушла наверх, оставив нас с Барри вдвоем. Он ловко запрыгнул в кресло напротив меня. Наверное, он уже приобрел значительный опыт существования с ростом три фута в мире шестифутовых людей. Он сунул руку в карман, и я подумал, что он достанет память. Вместо этого он достал пистолет. Пистолет проиграл несколько тактов скрипичной пьесы, напоминавшей музыкальный фон для сцены с пистолетом в старой радиопостановке.

– Меткалф, – произнес он. – Кенгуру говорил, что ты выходишь. Я ему не поверил.

– Быстро же ты вошел в семью, – заметил я. – Вот вам и эволюционная терапия.

– Пошел ты, – заявил он. – Тебе не понять моих мотивов.

“Пошел ты”, похоже, сделалось его девизом, во всяком случае, это звучало именно так.

– Попробуй заставь.

Он только фыркнул. Телефон стоял на столе между нами; он наклонился вперед и снял трубку, не сводя ствола с моего сердца. Каков бы ни был номер, его маленькие пальчики помнили его наизусть. Он прижал трубку к уху плечом и стал ждать ответа.

– Это Барри, – произнес он после двух гудков. – Дайте мне кенгуру.

Его заставили прождать минуту или около того, и все это время я строил ему рожи, но он не смеялся.

– Вот черт, – сказал он, дождавшись ответа. – Ладно, передайте ему, что я держу Меткалфа на мушке. Он поймет.