В традиции Ислама все начинается с принятия Единства Господа, с того, что существует лишь Одно Абсолютное Существо, от которого все происходит, внутри которого все существует. Я могу сказать, что я верю в непорочное зачатие, потому что я понимаю вещи, о которых мы говорим; я рассматриваю внутреннее значение слов и не оказываюсь пойманным в мире форм.

На сегодня сказано достаточно. Становится поздно, поэтому мы останемся на ночь и поужинаем в известном мне прекрасном ресторане, и отправимся утром».

Тем вечером я сидел на краю своей кровати в гостинице в Эфесе и обдумывал то, что услышал за этот день. Хамид ушел к себе в комнату, сказав, что хочет побыть один после посещения Марии. Мне хотелось того же, и я был рад возможности просто спокойно посидеть в одиночестве.

Моя медитация была прервана через некоторое время шумом шагов Хамида, когда он принялся ходить по своей комнате, расположенной над моей. Он казался взвинченным перед тем, как уйти к себе; теперь я слышал, как он ходил и ходил, и не мог понять, в чем дело. Неожиданно я услышал удар и звук бьющегося стекла, как будто он швырнул в комнате крупный предмет и разбил гору стаканов или тарелок. Я побежал наверх, перепрыгивая через три ступеньки, и постучал в его дверь. Сначала он не ответил, но потом я услышал: «Входи». Он стоял в центре комнаты. На столе перед окном лежала разбитая ваза, а его чемодан валялся на полу раскрытым, и вокруг была раскидана одежда. Он держал в руке свои очки, одно из стекол в них было разбито.

— Я слышал удар. Все в порядке?

— Нет. Что-то не так. Мы должны немедленно вернуться в Сиде. Собирайся, мы уезжаем немедленно.

— Но, Хамид, — возразил я. — Фары у нас едва светят, на улице темно, и нам придется ехать всю ночь, чтобы добраться туда.

— Какое это имеет значение? Сколько раз я должен говорить тебе, что надо верить. Там что-то не в порядке. Я еще не знаю что, но мы должны немедленно вернуться.

— Но откуда ты знаешь? — спросил я озадаченно.

— Достаточно. Забери свой чемодан и иди. И по дороге заплати по счету. — Затем он сгреб свою одежду, запихнул ее в чемодан и стал торопливо спускаться.

Очень скоро я присоединился к нему в машине. Было уже достаточно темно, и звезды усыпали все небо. Я заметил в небе половинку луны.

Всю ночь мы ехали. Хамид не проронил ни слова. Он или сидел прямо, глядя вперед, или откидывался назад и спал с громким храпом. Фары светили настолько тускло, что требовалась полная концентрация, чтобы не съехать с дороги. Поскольку туристический сезон еще не начался, машин было мало, и к рассвету мы были в какой-нибудь сотне километров от Анталии.

— Поезжай прямо в Сиде, — велел Хамид. — У тебя достаточно топлива ?

— Я не думаю так, стрелка почти на нуле.

— Неважно, надо верить — мы не можем терять время.

Последние двадцать километров я ехал со стрелкой, показывавшей, что топлива больше нет. Но оно, тем не менее, не кончилось, и мы добрались до дома, когда деревня начала пробуждаться.

Не дожидаясь, пока я поставлю машину, Хамид велел мне остановиться прямо перед дверью. Он вылезал очень быстро и ударился головой о край двери, уронив свои очки. Я побежал, чтобы подобрать их и отдать ему.

— Наплевать на них, — сказал он. — Пошли быстрее.

Мы вошли в дом. Я не имел ни малейшего представления, чего ожидать; казалось, что все в порядке. Хамид обежал дом, а затем бросился через двор в комнату девушки на первом этаже. Он постучал в дверь, но никто ему не ответил.

— Пойди и посмотри в своей комнате, — приказал он.

— Зачем? — спросил я.

— Там должно что-то быть. Иди быстро и посмотри.

Я побежал наверх, в свою комнату. Она сидела на краю кровати. Голубая шерсть была повсюду, на кровати, обмотанная вокруг столбика, рассыпанная по полу. Ее волосы были спутаны, а глаза сверкали в невероятной злобе. Она посмотрела на меня и обеими руками указала на конверт, лежавший на полу. Подняв его, я увидел, что он адресован мне через Хамида. Я позвал его, и он взбежал по ступенькам.

— Открой его, — сказал он, даже не потрудившись взглянуть на девушку, которая поднялась, чтобы поприветствовать его.

Это была телеграмма от моего делового партнера, короткая и прямая, как стрела: «Возвращайся немедленно, — начиналась она. — Это касается продажи твоего дела...»

— Ты безмозглый идиот! — кричал Хамид. — Ты сказал, что приедешь, закончив все свои дела, не оставив ничего позади. Теперь я понимаю, почему все так трудно шло. Просто убирайся. Возвращайся и доделывай то, что должен делать.

С этим он вышел из комнаты. Девушка все еще сидела там, ее огромные глаза смотрели на меня. Она едва ли поняла, что было сказано.

— Пойдем, — сказал я, — спустимся в твою комнату». Я повел ее вниз по ступеням; она осторожно несла груду шерсти двумя руками. Я открыл дверь одной рукой, придерживая девушку другой, и, проводил ее до стула возле стола. Теперь она молча плакала, крупные слезы струились по ее лицу.

— Я должен сейчас ехать в Англию, — сказал я. — Есть вещи, которые мне нужно сделать, и я вернусь как можно скорее. Мы сможем тогда поговорить?.

Она не ответила. Я побежал наверх в свою комнату и начал укладывать вещи.

СЕДЬМАЯ ГЛАВА

То, что ты ищешь, — это то, что наблюдает.

Святой Франциск Ассизский

Я сказал: «Ты суров как никто».

«Знай, — ответил он, —

Что суров я во имя добра, а не из злобы и ненависти.

Кто бы ни вошел со словами "Это Я", я ударю его по челу;

Ибо в нем хранилище Любви. О, глупец! Это не хлев!

Раскрой свои глаза и созерцай образ сердца».

Мевлана Джелаледдин Руми

— Но, Хамид, мне нужно было вернуться. Иногда такое случается, и приходится менять планы. Теперь все улажено, и ничто уже не помешает моему пребыванию здесь. Я передал все дела поверенному и сказал ему, что уезжаю из Англии на неопределенный срок и у него есть полное право подписывать за меня бумаги и прочее.

Со времени моего возвращения в Сиде Хамид почти не разговаривал со мной. Я уехал всего на неделю и возвратился так скоро, как смог, прислав из Лондона телеграмму с сообщением, что уладил все дела, и скоро вернусь. Наконец, после трех дней молчания он ответил на мои мольбы и объяснения.

— Ты поклялся, что ты ничего не оставил недоделанным. Я говорил тебе, что мы не можем отправиться вместе в путешествие до тех пор, пока у тебя не будут развязаны руки. Мне кажется, что еще не время, и тебе лучше вернуться в Лондон, найти нормальную работу и просить меня в следующем году, когда ты будешь более подготовлен.

— Пожалуйста, Хамид, — умолял я, — теперь действительно все в порядке, и уже ничто не отвлечет меня снова. На этот раз нет ничего более важного. Я знаю это.

— Теперь слушай внимательно, — Хамид выпрямившись сидел на своем стуле и стучал кулаком по столу. — Ты самый

упрямый и упертый человек, какого я когда-либо встречал. Ты просто не слушаешь, что тебе говорят. Тебе, кажется, нет дела, даже после всех твоих так называемых изысканий, до важности настоящей работы над собой. Ты полагаешь, что имеешь право на мнение. Ты не имеешь никакого права даже думать, что ты знаешь. Если ты хочешь понять Путь, то ты должен жертвовать. Но что делаешь ты? Ты действительно жертвуешь чем-то? Возможно, что ты слегка избавился от комфорта и от некой доли своей английской обусловленности, но чтобы действительно подойти к пониманию, ты должен пожертвовать всем. Если бы ты действительно сделал это, тебя бы не вызвали обратно в Лондон для нелепого делового разговора, который был совершенно не нужен. «Нельзя служить Господу и наживаться», не так ли ты говорил?

— Почему ты так сердишься, Хамид? — спросил я у него. — Неужели одна неделя так важна? Я бы сразу же вернулся. И если бы я не поехал в Лондон сейчас, то очень вероятно, что меня бы вызвали туда на более длительный период позднее.