Пальярес, прибыв в Париж, попытался хоть как-то упорядочить жизнь маленькой компании на улице Габриэль. Он считал, что Пабло не имеет никаких оснований посещать бордель на улице Лондона, тем более пытаться, впрочем, безуспешно, водить туда Касаджемаса. Необходимо работать.
— Мы должны ложиться спать в десять вечера, — убежденно заявил он и прикрепил на стене своеобразные правила внутреннего распорядка, очень подробные, предусматривающие даже, когда и сколь долго можно заниматься любовью, чтобы не нанести вред творческому вдохновению и активности…
Насколько хватило сил молодым людям, чтобы следовать этому распорядку? Неизвестно. Но определенно одно: никогда женский соблазн не мог отвлечь Пабло от его главной Цели, являвшейся абсолютным приоритетом: стать признанным художником и, более того, сохранить свою творческую индивидуальность. Удача только компенсирует его усилия.
В обществе каталонцев оказался некий Пер Маньяч, сын богатого промышленника из Барселоны, красивый мужчина примерно тридцати лет. Из-за своих гомосексуальных пристрастий он стал «белой вороной» в семье. Забросив производство замков и сейфов, которому посвятил себя отец, Маньяч обосновался в Париже и решил торговать произведениями искусства. С его помощью добились известности некоторые молодые художники-каталонцы: Жуньен, Канале и Нонель…
Когда Нонель привел Пабло к Маньячу, тот сразу оценил качество работ молодого художника. Его корриды отличались такой динамикой, такой яркостью красок, каких не было ни у кого из его коллег. Он тут же покупает несколько его пастелей. А через некоторое время владелица небольшой картинной галереи Берта Вейль, тоже покоренная талантом художника, приобретает три пастели и тут же успешно продает их писателю Адольфу Бриссону[46] с 50-процентной прибылью.
Забавной женщиной была Берта Вейль, которую любовно называли матушкой Бертой. Ранее она работала у антиквара, а затем открыла собственную небольшую галерею на улице Виктор-Массе, 25, недалеко от площади Пигаль. Одинокая женщина, тридцати пяти лет, непривлекательной внешности, в очках с необычайно толстыми линзами, она отличалась удивительной способностью мгновенно распознавать талантливых молодых художников. Это она открыла Модильяни, Марке, Дерена, Ван Донгена и Мориса Утрилло. В случае с Утрилло, который практически не выходил из состояния запоя, она даже не торговалась, что случалось с ней крайне редко, но отказывалась иметь дело с людьми, которые были ей малосимпатичны или не внушали доверия, причем подобный подход был исключительно субъективен. По этой причине она упустила немало выгодных сделок и не удивительно, что доживала свои дни в полной нищете[47].
Вдохновленная той легкостью, с какой она продала пастели Пабло, Берта Вейль явилась на улицу Габриэль, чтобы приобрести другие. Хотя она заранее договорилась о встрече, в ответ на ее стук дверь никто не открыл. Она призвала на помощь Маньяча, у которого были ключи от мастерской. К их величайшему удивлению, гости обнаружили Пабло с Касаджемасом под простыней. Легкомысленная юношеская выходка? Или способ продемонстрировать свою независимость от торговцев картинами? А может быть, вновь вспыхнувшие гомосексуальные наклонности, как в Хорте с молодым цыганом? Трудно сказать. Во всяком случае, Маньяч и Берта Вейль повели себя так, словно ничего не произошло, и, будучи людьми практичными, не пытались искать объяснений подобному поведению. Берта приступила к осмотру или, скорее, инспекции хаоса, среди которого оказалась. Она выбрала несколько картин, в том числе и Мулен де ла Галет, которую затем продала за 250 франков Артуру Хюку, директору газеты «Ведомости Тулузы», ставшему таким образом одним из первых коллекционеров Пикассо.
Вопреки широко распространенной легенде, первые шаги художника были не такими уж трудными. У него не было так называемых «проклятых» картин, которые были признаны, как в случае Ван Гога, только после его смерти. Пикассо едва исполнилось девятнадцать, а у него уже покупают работы. Маньяч предлагает Пабло контракт, по которому он будет ежемесячно получать 150 франков, и тот соглашается. При этом художник не обязан отдавать торговцу все, что напишет за это время, а только те картины, которые отберет Маньяч. Конечно, на эти деньги Пикассо не сможет позволить себе роскошную жизнь, но, учитывая невысокую стоимость питания и жилья в ту эпоху да еще доход от картин, которые он сможет продать помимо контракта, он не будет испытывать тех затруднений, с которыми постоянно сталкивались большинство его товарищей.
И наконец, он наслаждается материальной независимостью, которой не знал ранее.
Он спешит сообщить радостную весть отцу. Но дон Хосе огорчен. Деньги, которые заработает Пабло, могут только избаловать его. Как теперь его убедить вернуться, чтобы продолжить занятия в Школе изящных искусств? Этот мальчишка уже обеспечивает себя сам. И как он будет относиться теперь к советам отца?
Дон Хосе еще более погружается в меланхолию, которая и так не покидает его уже в течение нескольких лет. Определенно, он — неудачник…
В течение двух месяцев, которые Пабло провел в Париже, его творческая активность намного возросла, что вполне объяснимо: здесь он узнал столько нового. Его излюбленные сюжеты — персонажи и пейзажи Монмартра, сцены уличной и повседневной жизни, свидетелем которых он стал. Художник делает наброски в альбоме — няни с детьми, кучера, дамы за столиками кафе, наркоманки, танцовщицы канкана, проститутки с ярким макияжем, представители богемы, целая галерея несчастных нищих. Что касается последних, то, несомненно, его продолжала интересовать тема, которой он посвятил столько работ в Барселоне.
Но появляется и новый сюжет, частое возвращение к которому может удивить: сцены объятий, взаимного влечения людей друг к другу, в первую очередь простых людей. То, что так поразило Пикассо в Париже, когда он наблюдал, насколько открыто влюбленные пары демонстрируют свою близость. Ничего подобного не было в Испании. Так, по примеру Стенлейна и Тулуз-Лотрека, он начал писать подобные сцены, настолько новые для него и в то же время отвечающие его собственной сексуальной настроенности. Он изображает пары так вдохновенно, как едва ли можно увидеть у его предшественников. Такова, например, пастель Объятие (Зверь): в мрачной, грязной комнате мужчина, словно грубое животное, жадно набрасывается на женщину, плотно прижимая ее левой рукой, а правой стремится проникнуть под подол партнерши или, скорее, жертвы; несчастная кричит, обезумев от ужаса. Сцена попытки насилия. Эта работа предшествует более поздним рисункам Пикассо, поражающим взрывом жестокой похотливости, что многих удивило.
Жадно впитывая опыт современных художников, Пабло не мог избежать влияния импрессионистов. Он познакомился с их полотнами на Всемирной выставке, в различных частных галереях, а также в Люксембургском музее. Особенно его восхищал Ренуар. И именно под его влиянием он решил попробовать силы, приступив к сюжету, уже написанному Ренуаром, — Мулен де ла Галет. Но в этой картине, которая, кстати, была очень быстро продана, он совершенно не пытается подражать Ренуару, даже отдаленно. В то время как Ренуар изображает танцзал в дневное время, в саду, мастерски используя игру цветов и яркость красок, чтобы создать впечатление радости жизни, Пабло предпочел изобразить танцующих ночью, внутри дансинга. В полутемном зале рассеянный желтоватый свет создает таинственную, волнующую атмосферу. Обращает на себя внимание контраст между темной одеждой мужчин и яркими, кричащими нарядами женщин. В отличие от Ренуара лица танцующих кажутся озлобленными, даже зловещими.
Так же относится Пикассо и к другим художникам. Он не слишком увлекается их идеями, прекрасно понимая, что если сделает это, то никогда не состоится как самостоятельный, оригинальный художник. И он противится этому всем своим существом. Каждое его произведение отражает его неповторимую индивидуальность. И если даже он заимствует у старшего поколения художников какой-то сюжет или технику, то в ходе выполнения работы использует их по-своему, так, как подсказывает ему собственная интуиция, и средствами, которые он считает наиболее подходящими.
