Мы с папой жили в общежитии для работников верёвочной фабрики, которая производила верёвки и канаты для немецкой армии. Папа каждый день вставал с рассветом и шёл на работу. Я прятался на чердаке, а иногда папа прятал меня внизу, в бункере. Это зависело от того, какие слухи ходили по гетто. А иногда через крыши и тайные дыры в стенах квартир папа проводил меня на территорию фабрики и оставлял внизу, на складе. Тогда мне было не так скучно, и к тому же папа был совсем рядом. Барух-кладовщик учил меня вязать узлы из верёвок и говорил со мной обо всём на свете. Я уверен, что старый Барух был такой же мудрый, как царь Соломон. Но даже ему я ни словечка не сказал про пистолет. Ведь я поклялся папе, что буду молчать.

Я не знал, но, оказывается, пистолет был всегда с папой. Папа под одеждой приладил на плечо ремень с кобурой и носил пистолет под мышкой, не снимая. Ночью – клал его под подушку. Папа не боялся, что немцы найдут у него пистолет. Ни одному немцу не могло прийти в голову, что у кого-то из евреев – хоть на фабрике, хоть на улице – может быть огнестрельное оружие. Они никогда никого не обыскивали, даже если собирали людей на площади для отправки в Германию, то есть в трудовые лагеря.

Старый Барух кипятил воду в маленьком электрическом чайнике, заваривал чай и следил за складом. Он записывал, сколько коробок с верёвками поступило на склад и сколько выдано со склада. Приезжала машина с немецким солдатом, и двое работников фабрики начинали грузить в неё коробки. Когда с машиной приезжал светловолосый немец, он угощал Баруха сигаретой. Но Барух никогда не предлагал ему чай. Когда приезжал рыжий немец, он орал на Баруха и заставлял его таскать коробки вместе с работниками. Ещё он иногда пинал Баруха. После того как машина наконец уезжала, старик утирал пот с лица и со вздохом опускался на стул. Затем ощупывал левую голень с внутренней стороны, примерно там, где кончался сапог, и бормотал что-то себе под нос.

Однажды я спросил его:

– У вас болит нога?

Он странно посмотрел на меня и, немного подумав, закатал штанину. Я увидел большой кухонный нож с широким лезвием – он был заткнут за голенище.

– Придёт день, и как минимум один немец ответит старому Баруху за всё.

– А у нас… – сказал я и прикусил язык. Ну надо же, чуть не проболтался! – …у нас нет такого ножа. А мне бы так хотелось иметь такой же! – нашёлся я, как закончить.

– Мал ты ещё для этого, – сказал Барух. – Но, я уверен, когда подрастёшь, будешь знать, что и как делать.

Убить немца было не так уж просто. Но вообще-то и не так уж сложно. Потому что ни один немец не мог даже предположить, что здесь, в гетто, его жизни угрожает хоть какая-то опасность. У немца, который приходил на склад, был пистолет в закрытой кобуре на поясе. Но пока бы он расстегнул кобуру и достал пистолет, Барух три раза успел бы его зарезать. Воткнул бы нож ему в спину, например, – и всё. Хотя это, конечно, не по-джентльменски. Но папа сказал, что в отношении немцев джентльменские правила не действуют. Хотя бы потому, что немцы сами постоянно их нарушают.

Но точно так же, как и Барух, папа не мог использовать пистолет. Только всё говорил, что когда-нибудь наступит день… Почему? Потому что если бы папа уложил из пистолета немца – на фабрике или на улице, – то другие немцы сразу бы убили большое количество народу – и женщин, и детей, всех без разбору, – просто чтобы запугать, чтобы никому не пришло в голову впредь делать что-то подобное. Это называется «акция устрашения». Вот никто ничего и не предпринимал – кому хочется брать на себя ответственность за жизни стольких людей лишь потому, что тебе приспичило убить одного жалкого немца?

Папа сказал:

– Мы не знаем точно, правда ли, что всех, кого отсюда увезли, немцы убили в лагерях.

А Барух сказал:

– Уже знаем. Я сам говорил с парнем, который сбежал оттуда. Я же тебе рассказывал.

Папа вздохнул. Ему хотелось верить, что мама ещё вернётся.

– Если ты так уверен, то почему ничего не предпринимаешь, а, Барух?

Отвечая на папин вопрос, Барух мне подмигнул:

– Потому что мне отведена важная роль. Я охраняю твоего сына.

Папа отправился работать. А мы с Барухом продолжили разговор.

Часто темой наших разговоров был Гитлер. Барух ни разу в жизни его не видел, зато читал много книг. В том числе книгу, которую написал сам Гитлер.

– Возьми, к примеру, Наполеона, – объяснял мне Барух. – Во время войн, которые он вёл, тоже погибло огромное количество народу. Люди мёрли от голода, от болезней. Но Гитлер – он строит фабрики уничтожения. Бойни, где людей хладнокровно убивают, как скот. Разница – огромная.

Сколько мы ни говорили про Гитлера, сколько я ни выслушивал его объяснения, Барух всегда заканчивал разговор одними и теми же словами: «Именно поэтому Гитлер проиграет войну, и его убьют как собаку, и страну его разрушат до основания, а имя его будет проклято на веки вечные».

Папа один раз сказал:

– Надо стереть память о нём, вычеркнуть его из истории.

– Нет, – возразил тогда Барух, – такие вещи нужно помнить, чтобы другие народы усвоили урок и понимали, что может произойти, если поставить во главе государства безумца. Чтобы другие народы знали, что в некоторых ситуациях даже детям может понадобиться умение обращаться с оружием.

Я незаметно посмотрел на папу.

Если бы мы с ним были рядом с мамой в тот день, то никто бы её никуда не забрал. Это точно. Даже если бы после этого немцы поубивали кучу людей.

У меня был белый мышонок. Он единственный не умер из тех белых мышей, которых я держал дома. Дома – не в смысле до войны, а в гетто, там, где мы жили до того, как людей начали забирать и высылать.

Некоторые люди ненавидят мышей. Некоторые до смерти их боятся. Но держать дома мышь – это почти то же самое, что держать дома собаку, кошку или попугая. С той только разницей, что мышь маленькая, ест мало, и если знать, как за ней ухаживать, то никаких особых хлопот она не доставляет. Кстати, старый Барух признался мне, что терпеть не может мышей. Признался он не сразу. Сначала просто сказал, что мне не стоит брать мышонка с собой, когда я прячусь у него на складе. «Он убежит, и ты его среди всех этих тюков и коробок не найдёшь». Так он сказал. А я ответил, что мышонок прибегает ко мне на свист.

– Хотите, покажу?

– Не надо, не надо! – Было видно, что Барух испугался. Очень странно, ведь немцев он не боялся.

Потом Барух сказал мне, что серые мыши убьют моего белого мышонка. Но я ни разу не видел на складе серых мышей. Барух сказал, что они прячутся в дырах в полу.

– Зачем им вообще его убивать?

– Потому что он белый.

– Так, может, наоборот, они как раз подружатся.

– Ну, тогда ты всё равно его больше не увидишь. Он найдёт себе самку и к тебе не вернётся.

– Так, может, он сам – самка.

– Значит, найдёт самца!

В общем, я не брал мышонка с собой на склад. Оставлял его в квартире. Я назвал его Снежок. Утром, если я уходил с папой, то объяснял Снежку, что сейчас уйду, а вернусь поздно вечером. Ну, чтобы он не беспокоился. Папе было смешно, что я говорю с мышонком. Но я сказал:

– Вы с мамой тоже всегда разговаривали с Рексом.

Рекс был нашей собакой, он переехал вместе с нами в гетто и умер здесь от старости.

После этого папа больше не посмеивался надо мной из-за Снежка. Тем более что Снежок был не просто мышонком, а очень умным мышонком. Между прочим, он один выжил, когда все остальные мыши чем-то заболели и умерли. Правда, папа говорит, что дело не в уме, а в иммунитете. Но в любом случае Снежок всегда вёл себя немного не так, как другие мыши. Я это заметил почти сразу, ещё до того, как он остался в клетке один-одинёшенек.