В атаку шли люди на возрасте, хлеборобы с тяжелой уверенной поступью, с угловатой ухваткой людей, отвыкших от строя. Они дышали тяжело, всхрипывая, плотно примкнув к бедру приклад берданки, боясь ее выронить, Они глядели себе под ноги, как привыкли глядеть, шагая по полю вдоль своей полосы, сбиваясь с шага и не умея плечом чувствовать равнение. Но это была сила. Игорь ощущал ее на себе. Он не мог бы, если бы захотел, остановиться и остановить других. Эта сила еще не справлялась с собою, ее надо взнуздать. Только когда она станет послушной воле командира, враг ее не одолеет, внезапность не смутит.

Если этого не достигнуть, сила самое себя сломит,— тогда гибель. Игорь крикнул во всю силу легких:

— Ложись! — и сам пал на землю.

Ближайшие перешагнули через него и побежали дальше.

— Ложись! — снова крикнул Игорь им вдогонку и оглянулся.

По всему полю вперед разрозненной цепью бежали люди на тарахтенье пулеметов. Они знали, что нужно лечь, и не умели остановиться. По цепям повторялся приказ ложиться. Легли только взводные, командиры рот, инструкторы.

И внезапно раздался взрыв — один, другой, третий! В солнечном блеске огня не было видно, только сизые столбы земли и щебня вдоль линии «противника». Били гранатами в лоб по бегущим.

Игорь вскочил, оторопев. Он не верил своим глазам, протер их, Да, били гранаты не по проволочным заграждениям, но по живым людям.

Правда, еще никто не добежал до «австрийских» окопов, а если бы добежали? Какой сумасшедший затеял это? Быть может, гренадеры со страха... Такое бывало—не раз на учении принимали игру за подлинный бой...

Но гранаты продолжали бить, зловонный дым стлался по полю, атака захлебнулась, меньшинство ложилось... другие бежали назад... Да, они бежали назад!.. Земля гудела под их ногами, так тяжел и упорен был их бег. Сила сломила самое себя. Уже передние миновали Игоря.

— Стой! — кричал он.— Стой!

Его не слышали. Кто-то, задев его локтем, оскалил зубы и дико глянул.

Это длилось короткий миг. Старослуживые инструкторы, взводные, ротные уже наводили порядок. Тяжело дыша, люди опамятовались. Грохот смолк, спешили по утихшему полю значкисты, барабаны били отбой, части строились «смирно».

Растерянные, багровые от крика и злости молодые прапоры ходили вдоль подразделений, взвизгивали, размахивали руками. Сумятица долго не могла улечься. Запасные недоуменно переглядывались, покорно выслушивали брань и укоры.

Дрожа от нервного возбуждения, стряхивая пыль с колен, оправляя ворот взмокшей и почерневшей гимнастерки, Игорь шел, спотыкаясь, к затихающим рядам

Надо было как можно скорее выяснить, кто виновник этой позорной истории, отчитать кого следует, поговорить с солдатами... Смолич сразу же для себя решил, что запасные меньше всего виноваты, что именно так они должны были себя повести, и виною тому их неслаженность, в которой повинны командиры. Но в то же время чувство стыда за этих здоровых, сильных людей, ошалело и постыдно бежавших от грохота гранат, мешало ему спокойно разобраться во всем и найти нужные и доходчивые слова, которые могли бы вразумить солдат и молодых, необстрелянных офицеров, мальчишек, каким он сам был так недавно.

Действовать надо было решительно, быстро, говорить авторитетно. К этому обязывало капитана Смолича его положение.

Старше его в чине здесь был только один старый подполковник, командир запасного полка, который должен был сдать полк принимавшему от него запасных молодому Генерального штаба капитану, ведавшему подготовкой, укомплектованием и отправкой пополнений.

Игорь увидел командира издали и направился к нему. Он решил круто поговорить с ним с глазу на глаз. Но тот не замечал Игоря, а торопливо, мелкими шажками пробежал мимо. Возмущенно Игорь глянул в ту сторону, куда бежал командир.

С пригорка, за которым находилось расположение «противника», приближалась группа начальствующих лиц. Что это было начальство, нетрудно было догадаться. Группа шла ускоренным шагом, не в ногу, то растягивалась, то сжималась и двигалась не наперерез поля к тому месту, где выстроились только что действовавшие части, а вкруговую по всхолмью. Начальство, видимо, оглядывало место боя, огневые точки, проволочные заграждения, здоровалось с теми частями, которые находились за холмами, Оттуда несся приглушенный гул приветствия и даже «ура». Капитан спешил, несомненно, к этой группе я, не дойдя до нее, уже взял под козырек.

«Кто бы это?» — подумал Игорь стороною, ничуть не заинтересованный, занятый мыслями о предстоящей беседе. Но не успел он дойти еще до затихшего строя, как мимо него снова, но уже рысцой пронесся генштабист, за ним еще несколько офицеров, раздалась команда: «Смирно! Равнение напра-а-во!» и с интервалом:

«На кра-ул!», командиры вышли на шаг вперед и обнажили шашки. Барабаны забили встречу,

Игорь, невольно подтянувшись, оглянулся. И первый, кого он разглядел и узнал из подходившей группы, был молодой, чему-то весело улыбавшийся генерал Дельвиг, начальник артиллерии.

«Боже! Что же это? Они приехали... я прозевал…» — мелькнула испуганная догадка, и Игорь рванулся навстречу главнокомандующему.

Брусилов шел молча, не здороваясь, опустив глаза. Дойдя до средины строя, он остановился, что-то тихо сказал командиру полка. Раздалась команда. Части построились в каре. Главнокомандующий и сопровождавшие его оказались в центре. Приклады ударились о землю, шашки ушли в ножны. Тишина наступила такая, что совершенно явственно донеслась песня жаворонка, высоко поднявшегося в безоблачное, поблеклое от поднятой пыли небо.

Игорь, замешавшись среди товарищей по штабу, не отрываясь смотрел на Брусилова. Алексей Алексеевич дал отстояться тишине, Он поднял глаза не сразу, казалось, он пребывал в спокойном раздумье и не хотел его нарушать. Ни тени недовольства на его лице, тронутом легким загаром, посвежевшем. Но вот он вскидывает голову, В глазах его обычная живая ясность. Он говорит так, точно бы находится в тесном кругу добрых друзей.

— Ну что же, братцы, плохо наше дело. Каюсь. Забросали вас гранатами не «австрийцы», а я. Бежали вы не от врага, а от меня, главнокомандующего. Бог миловал, не видал того немец. То-то смеялся бы!

Смолк, огляделся вокруг и к командиру полка:

— Есть пострадавшие?

— Никак нет, ваше высокопревосходительство! Двух зашибло камнем, пяти человекам засыпало глаза песком, у некоторых легкие царапины...

— Жаль. Мало. Я не шутки шутил.

И внезапно, быстро к первой шеренге напротив, остановился в упор перед прапорщиком.

Прапорщик — ни жив, ни мертв. Круглое мальчишеское лицо его в багровых пятнах, в глазах «испуг, восторг, кипение возмущенных чувств, готовность пострадать за всех. Как знакомо Игорю это состояние. Он невольно подается вперед, смутно предчувствуя дальнейшее.

Все — и генералы: Клембовский, Духонин, Дельвиг, Величко и члены штаба, и адъютанты — тоже подаются вперед и замирают, напрягая слух.

— А если бы перед вами был враг? Тогда как, по-вашему, господин прапорщик? Позор?

— Позор! — вскрикивает юноша, Он забыл о субординация. Его душат стыд, отчаяние, он на пределе, в глазах слезы, они медленно ползут по запыленным щекам, он не замечает их.— Позор! Это такой... ваше высокопревосходительство... они струсили... я этих трусов...

— Что вы сказали, господин прапорщик? Трусы? Брусилов выпрямляется, голос его звучит сурово, отчетливо слышен всем.

— разве здесь есть трусы?

Он оглядывает ближайшие лица, обращенные к нему, застывшие в напряженном внимании. Глаза его останавливаются на унтер-офицере, георгиевском кавалере, видавшем виды. Унтер строг, спокоен, стоит, как влитый. Он, конечно, видел, слыхал Брусилова не раз. Это чувствуется по его уверенному взгляду. Быть может, он один знает, чего добивается от них главнокомандующий.

— Ты что скажешь? — спрашивает Брусилов.

— Так что, ваше высокопревосходительство,— внятно чеканит унтер,— оно действительно малость испугались.