— Вот! Верно!
Брусилов, торжествуя, обращается ко всем:
— Вот, он знает: струсить или испугаться — не одно и то же. Трусость — тягчайшее преступление. А испугаться всякий может, любой храбрец. Я сам испугался нынче. Как же так, думаю, взял таких почтенных людей на испуг! Обидятся. И за дело обидятся! Разве они чаяли такую шутку? Испуг всегда от неожиданности. А неожиданность только того не застанет врасплох, кто научен ее встретить. Умеет ждать ее. И увернуться вовремя. Такое умение дает дисциплина. Подчинение приказу. С собою не сумеешь сладить, команде не подчинишься — как ты там ни силен, как ни храбр, а врага не одолеешь. Будешь бит — станешь трусом. Избави Бог! У, нас таких не водится в русской армии! Трус на все дурное способен. Он и матери своей родной не защита. А родине — враг. Трусость надобно сразу переломить дисциплиной. А то чем дальше, тем хуже, всего человека изгадит — не узнаешь. В иных частях трусы до того себя доведут, что сами калечатся. От передовой линии уйти хотят. Только того не знают, подлецы, что сами на себя смерть призывают. Предупреждаю!
Брусилов поднимает голос и сам точно становится выше.
— Таких у меня судят самым строгим судом. И пощады им от меня не будет! Запомните это!
Смолк. Опустил голову чуть набок, точно прислушивается. Тихо, ни одного движения, опять жаворонок... И вдруг совсем весело звучит голос Брусилова, голова запрокинулась вверх, к небу,
— Жаворонок,— говорит он с улыбкой, и все невольно тоже глядят вверх. - Хороший знак. Милая птица. К вёдру поет. К урожаю. Да что говорить!
Он машет рукой, идет вдоль рядов, ловит устремленные на него взгляды, кивает головой, кидает вперед себя всем, кто здесь есть, и самому себе с радостным убеждением:
— Таким пахарям как вы, другого не ждать. Верю!
И, поспешая за ним, среди его старших и младших помощников, Игорь повторяет это слово — «верю», чувствуя всем существом глубину этой веры в человеке, идущем впереди.
XXVI
На прощание Брусилов беседовал с ротными командирами, провожавшими его. Он стоял на площадке вагона, ухватившись обеими руками за медные поручни. Ковровая лесенка уже была откинута. Офицеры сгрудились внизу, на перроне, вытянули шеи, сдерживали дыхание, довольные, что им удалось так запросто поговорить с главнокомандующим. Они не замечали того, что старый человек был явно утомлен. Горячее солнце, припекавшее его несколько часов кряду, пыль, напряжение слабого от природы голоса, та видимая легкость, с какой он преподал запасным свой урок,— все вместе давало себя знать: тело казалось налитым свинцом, кровь стучала в виски, и начинал побаливать затылок. Но только чуть осунувшееся и потемневшее лицо да то, что Алексей Алексеевич, всегда легко и прямо несущий свое тело, сейчас придерживался за поручни, выдавали его усталость хорошо знавшим его, близким людям. Те же, кто слушал его и видел добрые, оживленные глаза, не могли заметить его усталости, да и не поверили бы, что их Брусилов может устать.
- Итак, друзья мои,— говорил он,— помните, что ваша первая и обязательная задача превратить запасных в настоящих солдат. На это ни сил, ни воли жалеть нельзя! В этом и ни в чем другом, пока вы не пойдете с ними в бой, скажется ваше мужество и офицерская доблесть. Верьте мне, труднее и почетнее научить других драться умно и расчетливо, чем самому в одиночку жертвовать собою... Если вы не проникнетесь сознанием важности этого дела, не приложите все ваше усердие, все ваше умение и смекалку к достижению этой цели, то грош вам цена как командирам! Достичь этого можно твердым внутренним порядком, постоянным надзором... В сознание каждого нижнего чина должно войти, как исповедание веры, что высшая воинская добродетель — дисциплина. Без дисциплины — нет храбрости. А без храбрости — нет чести... Ну, с Богом, господа... час близок... не опоздайте!
Он кивнул головой, в глазах снова, как там — на учебном поле,— блеснул задорный огонек.
— Слава — крылата! Нужны и нам с вами крылья, чтобы поймать ее! До скорой встречи!
Начальник поезда дал знак обер-кондуктору, Обер-кондуктор пронзительно свистнул. Начальник станции приложил руку к козырьку фуражки. Откликнулся звонко и весело паровоз. Пульмановские вагоны мягко ударились буферами, и поезд незаметно тронулся с места. Офицеры побежали гурьбою за вагоном, в котором скрылся главнокомандующий. Долго еще слышно было затихающее «ура».
Поезд комфронтом шел в Ровно. Брусилов ехал к Каледину, к родной своей 8-й армии. Сопровождал Алексея Алексеевича генерал-квартирмейстер. Клембовский отправился к Лечицкому, начальник артиллерии генерал Дельвиг и военный инженер генерал Величко должны были посетить расположение армий Щербачева и Сахарова. Капитана Смолича Брусилов прихватил с собою.
Отходя ко сну раньше, чем обычно, уже лежа на койке, Алексей Алексеевич кликнул Игоря. Он усадил его у своих ног, заставил пить с ним вместе горячий крепкий чай.
— Это освежает, проясняет мысли,— убежденно сказал он,— а то, признаться, в голове у меня вертижи...— И помешивая ложечкой в стакане, добавил: — Скажи по совести, тебе было видней,— не пересолил ли я с этими гранатами? А?
— По совести, Алексей Алексеевич, я ума не мог приложить, кто посмел такое выдумать!
Хлебнув чаю, Брусилов хитро прищурился на молодого своего друга. Игорь поспешил рассказать, что подумалось ему в те минуты о слепой силе.
— Так, так,— одобрил Алексей Алексеевич,— ты верно угадал. Мне дорого это стоило... А что, если бы они, как овцы,— всем стадом в огонь? А?
— Нет, что вы, Алексей Алексеевич! Так именно и должно было выйти, как вышло. Это такой урок вы задали! Уж вы мне верьте. Я видел... я всех разглядел.
— Ага! Дошло, значит? — совсем уже весело подхватил Брусилов.— Тут раздумывать нельзя. Тут сразу надо. Без риска только клопов морят. Имей в виду!
XXVII
Брусилову как бы из милости разрешено было атаковать врага вместе с его северными товарищами. Его предупредили, что не дадут ему ни войск, ни артиллерии сверх положенного. Наступление его фронта, следовательно, сводилось к тому, чтобы силами своих войск приковать к себе противостоящие части противника и тем самым не дать им возможности перекидывать подкрепления с Юго-Западного фронта на другие фронты, а может быть, даже заставить врага пополнить свои части в районе действий брусиловских армий. Последнее казалось пределом успеха.
Брусилов в те дни думал лишь о том, как бы наилучшим образом помочь Эверту, на которого возлагались наибольшие надежды. Эверт располагал всеми средствами для нанесения врагу решительного удара. Только что полученное разрешение ставки Юзфронту начать наступление первому ни в какой мере не изменяло директивы, данной Брусилову на военном совете первого апреля. Поэтому 8-я армия, как ближайший сосед Западного фронта, была назначена главкомом произвести главный удар в направлении Луцк - Ковель. Наибольшая часть резервов предоставлялась 8-й армии. Решительность действий Каледина тем самым определяла исход операций всех армий Юго-Западного фронта. Но на Каледина Брусилов полагался менее всего, а доброй воле и воинской чести Эверта не верил. Вот почему особую тревогу вызвало в нем правое крыло. Нельзя было оставить его без надзора в последние часы перед боем. Необходимо было лично убедиться в боевой его готовности и укрепить дух командарма. С этой целью Алексей Алексеевич и предпринял свою поездку.
Как и следовало ожидать, Алексей Максимович находился в великом смятении. По его словам, он сделал все, что мог, для обеспечения успеха, сам готов пойти во главе ударного корпуса, но обстоятельства сильнее его.
— Судите сами, Алексей Алексеевич, на путях к Луцку противник укрепился как нигде в другом месте, Он не перестает совершенствовать свои позиции. Оба берега Стыри, прикрывающие переправы от Луцка до местечка Торговица, забетонированы. На центральном участке — Богуславка — Дидичи — Коростень — сосредоточена почти вся артиллерия. Наше превосходство людьми здесь ничего не даст — мы значительно уступаем противнику в числе гаубичной и тяжелой артиллерии... Я не жалуюсь, нет, нет, Алексей Алексеевич! Но факты... Но местность! Болота, топь... Долина перед Иквой сейчас непроходима... Левый укрепленный берег противника командует... Меня усилили одним корпусом, кавалерийской дивизией и двадцатью четырьмя орудиями тяжелой артиллерийской бригады. Хорошо. Но разве этого достаточно? И вот, точно насмех,— директивой ставки мне предоставляют из армии Леша четвертый конный корпус! Кавалерию на участке из сплошных болот. Болота торфяные, глубиною до семи футов. По этим болотам извольте с конями! Сообщение по узким дефиле! Мы начали проводить дороги, но много ли сделаешь в такой короткий срок? А ведь перед четвертым корпусом в тридцати — пятидесяти верстах расстояния протекает Стоход с непролазной долиной. Подход к ней возможен только по дорогам. Все сухие места противник укрепил, болота простреливаются...
