Гюрги, растопырив глаза до невозможности, прошептал жениху:

— Глянь, кака писаная, не иначе, она! Красавица, Коськ! Повезло тебе, а?

И Ярослав лобастенький в другое ухо жениху василиском шипит:

— Даже не сомневайся, она! А кто же еще-то?

Костя даже не отмахивался от шутников, головой вертел, как птенец в гнезде, в глазах у него рябило: понаехали боярыни все на одно лицо, все в красном уряжены, брови черны, щеки багровы, глаза рыскучие.

Тысяцкий, муж степенный, сжалился над ним, сказал, что спрятана покамест невеста в дальних покоях дворца, и до венчания глядеть ее, разглядывать не полагается, стыдно сие.

Костя смирился, но ходил как потерянный, в обед вкушать ничего не желал, после обеда не почивал. За два дня похудел, ланиты у него ввалились, глаза тоже ввалились, стали горькими, отчужденными.

И надо бы посочувствовать отроку, но не на смерть же его готовят, а к событию радостному!.. Только матушка одна его понимала, от себя не отпускала, все тихонько убеждала в чем-то, дорожки мокрые на щеках незаметно вытирала. Подолгу он в покоях у нее оставался, а когда выходил, то, казалось, не понимал, что это из-за него такая суматоха во дворце, удивлялся, зачем так много съезжается и съезжается гостей, спрашивал, почему тысяцкий ходит за ним как тень, каждый шаг его следит, и на что столь много прислуги приставлено — свечники, каравайники да какой-то ясельничий?

А Гюрги с Ярославом не унимались, все допытывались, куда невеста запропала, почему ее не кажут? Может, страх и глядеть на нее? А то вдруг их осеняла догадка, что невеста Костю как-нибудь издаля увидала, и он ей не понравился, и она идти за него не хочет, и ее теперь секут каждый день, пока не согласится. Братья сокрушались и высказывали свое сочувствие, а обреченный на супружество Костя обижался, не понимая, что им просто не терпится увидать его скорее под венцом и за свадебным столом. Ведь свадьба — это не только венчание и пир, нет, все вместе это веселое пиршество, когда не только пьют и едят, но еще и песни с плясками, потехи да ристалища. В добром разгулье находится место и детям и отрокам. Они ввязываются в борьбу, в беготню взапуски, даже кулачные бои меж собой устраивают, чая заслужить за силу и сноровку похвалу взрослых, а то и богатый дар, вроде лука разрывчатого со стрелами или даже оседланного коня.

— Когда же я тебя-то благословлю? — несколько раз подступала мать к Юрию, да так и не дождалась: когда она умерла, он оставался неженатым, хотя ему исполнилось уж девятнадцать лет — возраст, до которого никто больше из детей не доживал необрученным. Правда, сговорен и заручен он был еще в раннем детстве — отец заневестил ему польскую королевну, но сделал это конечно же без ведома жениха, так что можно было лишь гадать, какая такая супруга ему уготована. Так что Костю он очень хорошо понимал: сам боялся потаенного сообщения с неведомой королевской дочкой. Однако время шло, а разговоры о его будущем браке возникали в семье с каждым годом все реже и реже.

Юрий прошел постриг и посажение, заимел княжескую шапку — алую, с разрезом впереди. Семи лет начал учиться грамоте. В двенадцать стал отроком, а в семнадцать — юношей возросшим и возмужалым. Тайком от матери водился с девками, одной лишь забавы ради.

Что в те годы мешало довершить сватовство — войны ли, ссоры ли с поляками на порубежье, отец не считал нужным сообщать, но однажды объявил:

— Хватит тебе боярышень обманывать, пора семью заводить.

— Пошлешь сватов в Краков? — приуныл Юрий.

— Пошлю, но не в Краков, а в Киев, где нынче утвердился мой союзник, князь черниговский Всеволод Святославич.

— А как же невеста польская?

— Э-э, невеста не жена, можно и разневеститься. А у князя черниговского, по прозванию Чермного, дочь красавица, слух такой идет.

Конечно, невесту не по красоте и не по слухам князю выбирают — это Юрий уже хорошо понимал. Значит, у батюшки замысел союзный имеется. Но почему с ляхами передумал? Сколь ни читал в летописях Юрий про женитьбы русских князей — все они старались родниться с иноземными дворами. Великий князь Владимир, приняв христианство, сочетался браком по церковному обряду с греческой царевной. Ярослав Мудрый был женат на шведской королеве, дочери его вышли замуж за королей: французского, угорского и норвежского, три сына женились на дочерях европейских государей, четвертый — на родственнице греческого императора Константина Мономаха. Князь Владимир Мономах женат был на Гиде, дочери англосаксонского короля Гарольда. Да что далеко ходить, мать Юрия — чешская княжна, бабка по отцу — греческая царевна. Почему же отец изменил древнему обыкновению?

Юрий начал издалека и осторожно:

— Дочь Ярослава Мудрого княжна Анна вышла замуж за Генриха, короля Франции, а ты всех своих дочерей…

— A-а, ты вон о чем! — перебил отец. — Похвально, что сам задумался, что к чему. Знаешь, чаю, что на Руси нынче полтора десятка княжеств, почти каждое из которых по размерам да по зажитию поболее Франции будет. Много нас на Руси, и розни промеж нас много, хотя все понимают, что заедин быть надобно. Вот почему, Гюрги, сосватал я Всеславу за Ростислава Черниговского, Елену за князя брянского, Верхуславу за Ростислава Белгородского, Костю женил на княжне смоленской, Ярослава на дочери князя галицкого Мстислава Удатного. И тебя вот хочу женить на дочери Всеволода Чермного.

Разговор такой случился за год до кончины отца, и чем больше проходило времени, тем яснее становилось запоздалое понимание: как могли они с Костей противиться одиночеству русских князей, которого добивался отец все тридцать семь лет своего правления?

После горького урока, полученного на Липице, Юрий Всеволодович при всех обстоятельствах старался следовать примеру отца, как мог поддерживал благосостояние отчей земли и не допустил вплоть до прихода татарских завоевателей никаких внутренних неурядиц. Ну и браки своих сыновей и племянников подчинял той задаче, которую завещал ему отец.

Уходили из Владимира на Сить морозной ночью. Сберегая силы коней для долгого пути, не гнали их и старались, чтоб ступали они по укатанному ветрами хрусткому насту след в след. Взошла багровая луна, сбоку лошадей заскользили по снегу длинные ломкие тени.

Близ Владимира лежало круглое, с плоскими низкими берегами озеро Пловучее. Страшные рассказы, связанные с ним, помнились еще с детства. Будто бы отец, завершая начатую братом Михаилом месть, казнил всех убийц Андрея Боголюбского, а главных злодеев Кучковичей велел зашить в рогожные короба и бросить в озеро. И еще сказывали боязливым шепотом, будто короба те с мертвыми телами и доныне лежат на дне, а в непогоду, при большом волнении всплывают и носит их ветром от берега К берегу.

Ни разу не посмел Юрий спросить об этом отца. Приступил к дядьке Ерофею, но тот, всегда спокойный и согласный, вдруг вспылил:

— Это кто тебе наплел? Языки б отсохли у этаких брехунов! Брешут чего ни попадя!

— А Костя наш сам видал!

— Чего он видал? Чего? — вовсе раскипятился дядька.

— Короба… — почему-то оробел Юрий. — Они в бурю всплыли из водяного нутра…

— Всплыли-и… Короба… Это он тебя пугает понарошку. Никаки то не короба! Просто глыбы такие, мохом обросли.

Сомнительны показались горячие разуверения Ерофея: оно, может, и глыбы, только почему плавают? Может ли глыба плавать? Поделился размышлением со старшим братом. Тот сказал уверенно:

— Да он сам, твой дядька, короба те лыком зашивал и в воду спихивал. А молчит, потому что так велено ему. Как преданному слуге, ему это дело доверил отец.

И никто больше не захотел говорить об этом с княжичем: и мать, и бояре, даже конюший со стольником, ключник с постельничим, — все уклонялись. Юрий догадался, что его умышленно держат в неведении, скрывают от него какую-то важную тайну. С досадой и обидой стал он думать, что сам раскопает истину, сам все распознает. Но раскрыть тайну коробов так и не смог. Главное, что понял: тут переплелись сокровенным и опасным образом судьбы отца, деда Юрия Долгорукого, двух братьев — Андрея и Михаила. И не только их…