Но сталинский сигнал в Берлине не заметили. Министерство пропаганды инструктировало журналистов относительно того, как следует писать о XVIII съезде: "Съезд в Москве может комментироваться в том смысле, что все сводится к еще большему укреплению клики Сталина — Кагановича".

Сталин пренебрежительно относился к моральным соображениям в политике.

Наркомат иностранных дел летом 1935 года выражал сомнения: стоит ли поставлять хлеб и другие продукты Италии, напавшей на Абиссинию (ныне Эфиопия)? Агрессию Муссолини в Африке поддержала только нацистская Германия.

2 сентября отдыхавший на юге Сталин в телеграмме Молотову и Кагановичу отверг соображения своих дипломатов:

"Я думаю, что сомнения Наркоминдела проистекают из непонимания международной обстановки… Старой Антанты нет уже больше. Вместо нее складываются две антанты: антанта Италии и Франции, с одной стороны, и антанта Англии и Германии — с другой. Чем сильнее будет драка между ними, тем лучше для СССР. Мы можем выгодно продавать хлеб и тем и другим, чтобы они могли драться. Нам вовсе не выгодно, чтобы одна из них теперь же разбила другую. Нам выгодно, чтобы драка у них была как можно более длительной, но без скорой победы одной над другой".

Сталин, конечно, сильно промахнулся, распределяя европейские государства по лагерям. Фашистская Италия и нацистская Германия были на одной стороне, демократические Англия и Франция — на другой. Но надежда, что европейцы будут воевать между собой, Сталина не покидала.

В конце этого же, 1935 года Сталин отправил в Берлин торговым представителем Давида Владимировича Канделаки, бывшего эсера, которого знал с дореволюционных времен. Сталин не был согласен с наркомом Литвиновым, который 3 декабря докладывал вождю:

"Я считал бы неправильным передачу в Германию всех или львиной доли наших заграничных заказов на ближайшие годы. Это было бы неправильно потому, что мы этим оказали бы крупную поддержку германскому фашизму, испытывающему теперь величайшие затруднения в экономической области…"

Вождь отправил Давида Канделаки в Берлин с миссией улучшить отношения с нацистским режимом, предложив Гитлеру широкие торгово-экономические отношения[2]. Перед отъездом нового торгпреда вождь дважды, 28 и 29 декабря, его принимал. Кстати говоря, это вообще подтверждение особой важности его миссии — за два года его восемнадцать раз принимал Сталин. Такого внимания другие дипломаты не удостаивались.

Канделаки докладывал в Москву, что министр Шахт — "один из самых горячих сторонников развития нормальных отношений и больших экономических дел с Советским Союзом". По словам Канделаки, Шахт сказал:

— Да! Если бы состоялась встреча Сталина с Гитлером, многое могло бы измениться.

Сталин прочитал доклад Канделаки и написал: "Интересно".

Некоторые надежды возникли в связи с назначением Германа Геринга уполномоченным по четырехлетнему плану развития экономики. 13 мая 1936 года Геринг принял Канделаки и сказал ему, что "все его старания направлены на то, чтобы вновь прийти к более тесным контактам с Россией и в политической сфере, и он видел бы путь, ведущий к этому, прежде всего в углублении и расширении двухсторонних торговых отношений".

Но похоже, это была личная инициатива Геринга, желавшего отличиться на новом поприще. Министр экономики Яльмар Шахт не выразил ни малейшего желания заключать новые контракты. Объяснил торгпреду Канделаки, что прогресс в торгово-экономической сфере невозможен без улучшения политических отношений.

В Москве сочли это приглашением к переговорам и тут же составили "Проект устного ответа Канделаки" министру Шахту:

"Советское правительство не только никогда не уклонялось от политических переговоров с германским правительством, но в свое время даже делало ему определенные политические предложения…

Советское правительство не отказывается и от прямых переговоров через официальных дипломатических представителей; оно согласно также считать конфиденциальным и не предавать огласке как наши последние беседы, так и дальнейшие разговоры, если германское правительство настаивает на этом".

Сталинский расчет оказался неверным. Шахт о послании из Москвы информировал министра иностранных дел Константина фон Нейрата. Тот ответил министру экономики:

"Вчера во время личного доклада фюреру я говорил ему о Ваших беседах с Канделаки и особенно о заявлении, сделанном Вам от имени Сталина и Молотова… Я согласен с фюрером, что в настоящее время переговоры с русскими не приведут ни к какому результату…"

Яльмар Шахт на встрече с советским торгпредом 29 января 1937 года не захотел обсуждать предложение Канделаки, ответив, что он внешней политикой не занимается. А на следующий день Гитлер заявил в рейхстаге:

— Я не хотел бы оставлять никакого сомнения в том, что мы усматриваем в большевизме невыносимую для всего мира опасность. Мы избегаем любых тесных отношений с носителями этих ядовитых бацилл. Любые новые немецкие договорные связи с нынешней большевистской Россией были бы для нас совершенно бесполезными.

За выступлением фюрера последовал и официальный ответ Берлина. 16 марта 1937 года Канделаки пригласили в министерство экономики и сказали:

"Немецкая сторона не видит в настоящее время различия между советским правительством и Коминтерном. Вследствие этого немецкая сторона не считает целесообразным продолжить переговоры, ибо не видит для них базы".

В начале 1939 года Сталин предпринял новую попытку предложить Германии переговоры.

17 апреля советский полпред в Германии Андрей Федорович Мерекалов попросился на прием к заместителю министра иностранных дел барону Эрнсту фон Вайцзеккеру и сказал:

— Идеологические расхождения вряд ли влияли на отношения с Италией и не должны стать камнем преткновения в отношениях с Германией. С точки зрения Советского Союза, нет причин, могущих помешать нормальным взаимоотношениям. А начиная с нормальных, отношения могут становиться все лучше и лучше…

Но и этот намек остался безответным.

21 апреля 1939 года отношения с Германией Сталин обсуждал вместе с Молотовым и Ворошиловым. На совещание в кабинет вождя были вызваны нарком иностранных дел Максим Максимович Литвинов, его заместитель Владимир Петрович Потемкин, полпред в Англии Иван Михайлович Майский и полпред в Германии Андрей Федорович Мерекалов.

Спросили мнение Мерекалова. Он ответил, что Гитлер все равно будет стремиться к агрессии против Советского Союза, из этого и надо исходить. Сближений невозможно. Сталин думал иначе, и в Берлин Андрей Мерекалов не вернулся.

3 мая на заседании политбюро утвердили постановление "Об аппарате НКИД":

"Поручить тт. Берия (председатель), Маленкову, Деканозову и Чечулину навести порядок в аппарате НКИД, выяснить все дефекты в его структуре, особенно в секретной его части, и ежедневно докладывать о результатах своей работы тт. Молотову и Сталину".

Когда вопрос о радикальных переменах в Наркомате иностранных дел был решен, в сталинский кабинет ненадолго пригласили Максима Литвинова. Здесь ему сказали, что он больше не руководит советской дипломатией.

4 мая был назначен новый нарком иностранных дел — Вячеслав Михайлович Молотов.

Советник немецкого посольства в Москве Вернер фон Типпельскирх отправил в Берлин шифротелеграмму:

"Это решение, видимо, связано с тем, что в Кремле появились разногласия относительно проводимых Литвиновым переговоров. Причина разногласий предположительно лежит в глубокой подозрительности Сталина, питающего недоверие и злобу ко всему окружающему его капиталистическому миру… Молотов (не еврей) считается наиболее близким другом и ближайшим соратником Сталина".

Отставка наркома Литвинова, еврея и сторонника системы коллективной безопасности, привлекла внимание Гитлера. Германская печать и партийно-пропагандистский аппарат получили указание прекратить критику Советского Союза и большевизма, писать о новом наркоме Молотове в уважительном тоне и не упоминать, что его жена еврейка.