Несколько дней я провел в Джелалабаде. Здание Культурного центра было почти готово, но не хватало рабочих рук. Позвонили Лаеку. Он подумал и посоветовал: «Обратитесь от моего имени к старейшинам кочевых племен».

Прошли всего сутки – и строительная площадка оказалась запружена загорелыми но, к сожалению, неразговорчивыми людьми. И все же кое с кем из них я познакомился. Например, Гуль-хан сообщил, что в их племени три тысячи человек.

– И две с половиной тысячи верблюдов и овец, – добавил Шамай.

– У каждой семьи своя палатка, – гордо заметил Мир-ахай.

– А оружие? – поинтересовался я. – У каждого ли мужчины есть оружие?

Собеседники сделали вид, что не поняли вопроса… Но больше всего меня поразило то, что ни один из них не смог назвать своего возраста: паспортов им не выдавали, и никто не знал, сколько ему лет.

Работа шла своим чередом, а я заскучал: кочевники явно избегали бесед с незнакомым шурави. И тогда один из руководителей стройки посоветовал съездить на контрольно-пропускной пункт Сорх-диваль.

– Это совсем близко от границы, и посмотреть там есть на что, – сказал он. – Заодно передадите привет моему земляку Абдулсаттару.

Я с радостью ухватился за предложение. Когда мы подъехали к КПП, капитан царандоя[28] Абдулсаттар только что проснулся. «Будильник», который не надо было ни заводить, ни подпитывать батарейками, сработал, как всегда, четко: в четыре тридцать у него начала ныть и конвульсивно дергаться нога.

– Но почему только в пятницу, – недоумевал про себя Абдулсаттар, – почему именно в день джумы[29], когда все тянутся на базар? В другие дни бегаю, как горный козел, но как только пятница…

Капитан выбрался из дота, недобро посмотрел на восток, куда убегала молочная лента шоссе, проверил посты, растормошил кутающихся в одеяла солдат, заглянул к танкистам, пулеметчикам и только после этого облегченно вздохнул – еще одна ночь прошла спокойно, нападения не было. Этот КПП – последний перед Джелалабадом. Если душманы обойдут пограничный Турхам и проскочат Марко, единственным барьером станет Сорх-диваль. Его им еще ни разу не удалось взять, хотя попытки были, и весьма дерзкие.

В обычные дни по дороге проходит не более ста машин, а в пятницу – около четырехсот, и в каждой могут быть наркотики, диверсанты, оружие. Народу в этих автомобилях – не счесть, и у каждого надо проверить документы, осмотреть тайные закутки грузовиков, заглянуть в узлы и чемоданы. А времени в обрез: все спешат на базар, чтобы до темна вернуться обратно. После захода солнца дорога во многих местах контролируется душманами – Абдулсаттар покосился в сторону огромного «бедфорда»[30], сожженного в прошлую пятницу.

А вот и первый автобус. «Это свои, – обрадовался капитан, – даже флаг выставили».

– Ашукулла! – окликнул он контролера. – Кого знаешь в лицо, оформляй по-быстрому. Незнакомцев – ко мне.

– Есть, рафик капитан! – козырнул рядовой Ашукулла.

Каждый пассажир получал въездную карту. Грамотные заполняли ее сами, неграмотным помогал Ашукулла. Потом он проверил удостоверения личности, багаж и совсем уже было дал зеленый свет, как вдруг к автобусу подошел капитан.

– Хасанджан, выйди-ка, – пригласил он бородатого пассажира.

Тот вышел.

– Как дела на ферме? Душманы не суются? – поинтересовался капитан.

– Последний раз мы им так дали по заднице, что пока не лезут, – не без гордости заявил бородач. – Нам бы пару пулеметов, а, капитан? Помоги. Тогда не надо ни одного солдата, малиши сами защитят и ферму, и кишлак.

– Поможем. А кто сидит у окна? Что-то я его не знаю.

– Так это Рахим. Он из кишлака Гушта. Наш человек, парень хороший, семейный.

– Хасанджан, твои слова надежней любого пропуска, – хлопнул его по плечу капитан. – Счастливого пути. Возвращайтесь засветло! – крикнул он вдогонку.

А потом подкатил огромный, расписанный всевозможными рисунками грузовик из Пакистана. В кузове какие-то мешки, тюки, ящики, а верхом на них – десятка три пассажиров. Тут уж досмотр стал куда придирчивее. Представители автоинспекции Хусейн и Саид занялись шофером, Ашукулла – пассажирами, а другие контролеры – грузом.

Владелец грузовика Садразам, из кишлака Хафридай, рассказал, что десять лет копил деньги, чтобы купить грузовик, и теперь все его благополучие зависит от того, будет груз или нет. Сейчас его подрядил купец из Пешавара Гульзар.

– Что везете? – спросил я Гульзара.

– Шерсть, – ответил он. – Продам шерсть, куплю одежду и немного обуви.

– Разве этого нет в Пакистане? – удивился я.

– Есть. Но очень дорого. К тому же пакистанские торговцы норовят ободрать пуштунов. Чтобы выжить, нам приходится держаться вместе, помогать друг другу, давать работу. Мне, например, и в голову не придет нанять не пуштунскую машину или слишком дорого продать ботинки соплеменнику.

– Так что вас держит? Возвращайтесь на родину.

– Это непросто, – вздохнул Гульзар. – Мы окружены не только добрыми людьми. К тому же наши матери, сестры, дети и жены – самые настоящие заложники. Попробуй кто-нибудь из нас не вернуться домой к завтрашнему утру – вырежут всю семью. Такие случаи уже были…

– Эй, Гульзар, – позвал его шофер, – капитан дает «добро», пора ехать.

Гульзар молодецки вскочил в кабину, помахал на прощание рукой и, подняв облако пыли, расписной грузовик помчался в Джелалабад.

Грузовики, автобусы, блестящие «мерседесы» и допотопные колымаги шли непрерывным потоком. Особенно живописно выглядели грузовики: люди сидели на кабине, на капоте, висели на крыльях.

И вдруг промелькнуло знакомое лицо! Тонкий нос, пронзительные глаза, клочковатая борода. «Неужели он? – мелькнула внезапная мысль. – Не может быть! Ведь машина идет из Пешавара, а он вроде бы в Кабуле. Но кто знает, что он задумал? Нет, это неразумно, – убеждал я себя. – Сперва в Пакистан, потом обратно – огромный риск. Зачем? Нет, это просто похожий на него человек», – решил я, провожая медленно удаляющийся грузовик. Но где-то у виска билась тонюсенькая жилка: а вдруг все-таки он?

Кто знает, к чему бы привели дальнейшие размышления, если бы ко мне не подошел интеллигентного вида пуштун в национальной одежде, одной рукой придерживая автомат, другой поглаживая усы. Некоторое время он решал, от какого занятия отказаться. Потом оставил в покое усы и протянул руку.

– Меня зовут Махмуд, – сказал он, улыбаясь. – Я секретарь уездного комитета партии. Приглашаю в мой родной кишлак Рудат. Увидите настоящий восточный базар.

– Это далеко? – поинтересовался я.

– Километров двадцать.

– А дорога?

– Днем она наша.

И вот мы мчимся на видавшем виды БТРе по пыльной дороге, петляющей среди холмов. Все сидят на броне. Пыль, чад, жара, но внутрь никто не спускается. Раньше ездили внутри, но после того как несколько БТРов напоролись на фугасы – заложенные вместе две-три мины – мощным взрывом людей разорвало в клочья, и ездить стали на броне. Конечно, увеличилась опасность попасть под пулеметную очередь, но всех сразу срезать не удастся, а уцелевшие смогут броситься врассыпную. Мы тоже не дремали. Каждый выбрал сектор наблюдения, направил туда автомат и был готов мгновенно открыть огонь.

Наконец показались дувалы, колодцы и глинобитные дома. Потом мы пересекли неширокую, но очень быструю речку и – стоп! Улицы так узки, что БТРу не проехать. Мы соскочили на землю и углубились в кишлачные переулки. Все, теперь мы от БТРа отрезаны, огнем нас, в случае чего, он не поддержит и рассчитывать придется только на самих себя.

Еще несколько шагов – и улица стала шире. А вот и довольно просторная площадь. Народу – тьма! Все кричат, торгуются, орут ишаки, хрипят верблюды, потерянно бекают овцы, кудахчут куры, плачут дети… На каждом шагу люди с автоматами.