Порой я спрашиваю себя — может быть, меня привлекает всего лишь путешествие к неведомому? Ты — остров, неизвестная земля, чистая тетрадь, которую нужно заполнить путевыми заметками. У меня кружится голова, но я погружаюсь в неизвестность.

Молчание безнадежности непроницаемо. В нем — только пустота, ни слова, ни воспоминания, ни образа, даже собственного — ничто в него не проникает. Все скользит, растворяется. Ничто не властно над этим молчанием.

Я потеряла звуки, потеряла его образ, его улыбку. Потеряла тайные коды, которые позволяли мне видеть все с прозрачной ясностью, слышать среди полной тишины, потеряла нить, которая нас связывала.

Надежда поблекла.

Звонки друзей, коллег, нескольких учеников, Клементины, Поля, секретарши психоаналитика по поводу пропущенных сеансов и вновь напомнившего о себе астролога больше не имели смысла.

Я хотела услышать только Жана, отвечающего на мои вопросы.

Мне исполнился тридцать один год, а он об этом даже не догадывался. Мне удалили зуб мудрости, и я ему даже не пожаловалась. Я впервые приготовила телятину под белым винным соусом, а он ее даже не попробовал.

Когда завеса тайны сгустилась, я обратилась к гороскопам. Выяснила, какой у него знак. Это был Скорпион — подходил ему как нельзя лучше. Настоящий подарок для врагов. Подарок настолько полезный, что стоило бы увеличить число Скорпионов — побуждать супружеские пары активно заниматься любовью в феврале, чтобы к ноябрю получить хороший урожай. Целая армия закованных в броню пресмыкающихся с острыми клешнями и ядовитым жалом на хвосте. Скорпионы могут помочь перенаселенным странам. Я не верю в астрологию, но ухватилась бы за нее, как за путеводную нить, если бы Жан мне написал. Теперь я знаю, что Скорпионы непохожи на других, склонны к крайностям, трудны в общении, противоречивы, замкнуты — но я не понимаю, отчего мой Скорпион не разговаривает.

Когда восходит Венера, у Скорпионов наступает благоприятный период для любви и они притягивают к себе внимание; когда восходит Юпитер, проблемы возвращаются. Период с начала до середины октября насыщен событиями и романтическими приключениями. Предоставится шанс победить свои страхи. Что до меня, на тот же самый период Меркурий обещает мне «активную мыслительную деятельность».

Проходит время.

Я не знаю, чем заняться. Мне не хочется никуда идти — меня охватывает сонливость и жажда тишины.

Перед тем как заснуть, я обхватываю подушку и думаю, что с большим удовольствием прижала бы к себе его пуловер или шарф — но он мне ничего не оставил.

У меня есть только один предмет, на котором можно сосредоточиться, — красная пластмассовая зажигалка, которую он забыл и которую я ему не вернула. Она выпала у него из кармана. Но не могу же я признаться Клементине в своем желании спать с зажигалкой!

Проходит время.

Ко мне возвращается надежда. Для этого и существует время.

Надежда приносит желание, воодушевление, свет, нежные слова, и тишина исчезает, сменяясь нарастающим рокотом звуков. Достаточно совсем немногого, чтобы начался этот концерт: воспоминания, более стойкого, чем меланхолия — и оркестр оживет. Жан настолько реален, что мне почти не нужно его присутствие.

Существует некоторая привычка к пустоте, определенная гармония, продолжительность, прирученное небытие. Чаша скорби минует тебя, и наступает успокоение, где мечта граничит с реальностью, шум — с тишиной, тишина — с совершенством.

Тишина может заполнить все вокруг, это отдельная страна, целый мир. У нее нет ничего общего с ожиданием, которое истощает мои силы, мою любовь, разрушает все, что я создала.

Когда-нибудь все успокоится.

E-mail Клементины Идиллии

 Дорогая, к тебе вернулась способность соображать?

— Я приду в одиннадцать вечера.

Когда он произнес эти слова, стрелки моих часов замерли. С этого момента ход времени изменился.

К своему стыду, я забыла о молчании.

Однако инстинкт выживания побуждал меня больше общаться с ним в мечтах — до сих пор он был составным элементом моих вымыслов, — чем в реальности.

— При условии, что ты будешь разговаривать, — ответила я.

— Ты очень сильная.

— Я притворяюсь.

— Но результат один и тот же.

Короткий приглушенный смешок.

— Ты будешь говорить?

— Хм...

— Это значит — да?

— До встречи.

Я сдаюсь слишком быстро. Принимаю его условия. Этим вечером я хочу увидеть своего любовника — неважно, будет ли он говорить или молчать. В темноте кошки видят, хищники охотятся — а вдруг мужчины становятся более разговорчивыми?

Через несколько часов он придет... Я побежала покупать розы, шоколадные конфеты, кофе без кофеина — ведь будет уже поздно, — ароматические свечи. Я побывала у моего стилиста, расположила красивыми складками белые льняные занавески, выгладила белую ночную рубашку с синими шелковыми лентами. Я и мой дом обрели новую жизнь. Мы оба были готовы к его приходу и с радостью его ждали.

Моя квартирка довольно скромная, но высокие окна и льющийся сквозь них яркий свет делают ее веселой и оживленной, даже зимой.

За полчаса до назначенного времени он позвонил мне по мобильнику:

— Я стою под твоим балконом.

Я выбежала на лестницу, придерживая спереди ночную рубашку, словно бальное платье, чтобы открыть дверь подъезда, запиравшуюся изнутри на замок после восьми вечера.

— Входи!

И мы почти бегом поднялись по лестнице до моего шестого этажа.

Дверь была слегка приоткрыта. Войдя, он закрыл ее за собой и, как в первый раз, крепко обнял меня, слегка приподняв в воздух. Я наслаждалась его поцелуями, но мне чего-то недоставало — как в речи без вступительного слова, в книге без введения, в журнале без обложки, в статье без заглавия, в парадном обеде без закусок. Он сразу набросился на главное блюдо, на середину книги, не обращая внимания на остальное. Я же хотела вначале узнать, как у него дела, приходится ли ему много работать, поедет ли он в отпуск — и о прочих самых обычных вещах, никаких допросов с пристрастием. Хотела рассказать ему о своих новостях — сказать, что скоро меня повысят в должности, что сейчас я пишу статью для «Ревю де монд». Я хотела, чтобы мы поболтали за бокалом белого вина, чтобы он смотрел на меня и говорил, как ему нравится моя шелковая ночная рубашка и моя новая прическа.

Чтобы осуществить свои планы, я попыталась оттолкнуть его и издала приглушенный стон в знак протеста, но он не обратил на это никакого внимания.

Он как будто не видел меня и не слышал. Он целовал меня, настойчиво, жадно, самозабвенно, обхватив обеими руками мой затылок, чтобы я не могла отвернуться. Лишь когда он убедился в желаемом воздействии своих поцелуев и увидел, что я предпочитаю их словам, он освободил мою голову, и его ладони скользнули к моей груди. Он расстегнул пуговицы на рубашке, и вскоре его пальцы уже сражались с застежкой моего бюстгальтера. Я по-прежнему отталкивала его, и когда мне удалось, сделав резкое движение головой, освободиться от его губ, я заявила:

— Хочу, чтобы ты меня выслушал.

Его глаза по-прежнему были закрыты, а губы искали моих губ.

— Послушай...

Ответом было лишь приглушенное ворчание, похожее на то, которое издает собака, когда у нее пытаются отнять кость.

— Почему? — спросила я.

— Лучше скажи, как это расстегивается, — пробормотал он, не открывая глаз.

— Почему ты не разговариваешь со мной?

— Застежка...

— Ответь мне!

— Я здесь, — ответил он, уткнувшись лицом мне в плечо, довольный, что наконец-то справился с застежкой.

Затем он, не отпуская меня, опрокинулся на диван и, приподняв мою ночную рубашку, усадил меня на себя в позе наездницы, стараясь одновременно спустить брюки. Он ласкал мои ягодицы, в то время как я проводила указательным пальцем по его лбу, носу, губам, подбородку, как будто это изучение его лица могло помочь мне проникнуть в его мысли. Но эти правильные черты хорошо скрывали запутанные ходы размышлений.