Вдруг рядом с нею возник приземистый толстяк с длинными темными усами. Подойдя вплотную, он стал что-то нашептывать ей на ухо, и рот его кривился в ухмылке; толстяк не отставал ни на шаг, преследуя молодую женщину и бормоча что-то невнятное, когда она отворачивалась и ускоряла шаг, чтобы отделаться от него.

Бальди улыбнулся и скользнул взглядом по циферблату часов на фасаде высокого здания. Уже четверть девятого. Его давно ждет мягкий, шелковистый помазок в салоне парикмахерской, синий костюм дома, зал ресторана… Так или иначе, к половине десятого он должен успеть добраться до парка «Палермо». Быстрым движением застегнув куртку, он ускорил шаг и приблизился к странной паре. Темная щетина придавала ему мрачноватый, решительный вид; глубоко вздохнув, сжав кулаки, Бальди угрожающе подался вперед. Усатый мужчина уставился на него и, быстро оценив ситуацию, перевел взгляд на противоположную сторону площади, всем своим видом показывая, что там его что-то заинтересовало. Он молча отошел, не спеша направился к деревянной скамейке и опустился на нее со вздохом облегчения. Бальди услышал, как мужчина равнодушно начал насвистывать веселую мелодию детской песенки.

И вот эта женщина совсем рядом — ее большие голубые глаза устремлены на него, нервное дрожание губ в улыбке и неуверенное:

— О, спасибо… Благодарю вас, сеньор…

Он почувствовал излучаемый ею намек на то, что она готова откликнуться, полностью подчиниться его желаниям. Бальди сжал губы и, не называя своего имени, просто вежливо коснулся края шляпы.

— О, благодарю, благодарю вас, сеньор…

— Не за что. — И Бальди пожал плечами, как бы давая понять, что обращать в бегство настырных усачей — для него дело привычное.

— Почему вы так поступили? Я сразу, едва увидев вас…

Смутившись, она прервала себя на полуслове; но шли они теперь рядом. «Ну ладно, только пересечем площадь», — сказал себе Бальди.

— Не называйте меня сеньором. Так что вы хотели сказать? Едва меня увидев…

Он обратил внимание, что женщина сжимала ладони так крепко, будто давила лимоны; руки были тонкие, ухоженные — руки настоящей дамы. Все это, и ясный лунный вечер — в сочетании с ее нелепой одеждой…

— О, вы, наверное, будете смеяться надо мной…

И сама рассмеялась, но тут же остановила себя, неуверенно покачав головой. Слишком мягкое «р» и свистящее «с» выдавали в ней иностранку. «Скорее всего немка», — подумал Бальди. Непонятно почему, ему это показалось неприятным, и он решил закончить диалог.

— Я очень рад, сеньорита, что смог помочь.

— А, все равно… Можете смеяться надо мной… Как только я увидела вас — когда вы стояли на переходе, ожидая сигнала, — то сразу поняла, что вы не такой, как все. В вас есть что-то необычное, какая-то затаенная сила, и хочется вам подчиниться. А борода, она придает вам значительный вид, даже величие…

«Экзальтированная дура, к тому же, наверное, из литературной среды, — обреченно вздохнул Бальди. — Надо было мне с утра побриться».

Его все же поразило искреннее восхищение этой женщины; он изучающе посмотрел на нее.

— Откуда вы все это взяли? Ведь вы же совсем меня не знаете…

— О, это чувствуется… Есть вещи, не поддающиеся объяснению. Ваша манера носить шляпу, например, линия ваших плеч, что-то неуловимое… Не знаю… Я даже молила бога, чтобы вы заговорили со мной.

Они продолжали путь молча; Бальди прикидывал, что еще ему надо успеть сделать, чтобы не опоздать на свидание в парке.

Машин становилось все меньше, да и прохожие встречались реже. Издали, с проспекта, доносился шум, негромкие, совсем ненастойчивые крики продавцов газет.

На углу площади они остановились. Бальди смотрел на вывески магазинов, на светящиеся фонари, на небо с появившимся уже молодым месяцем, словно пытался найти какую-то прощальную фразу. Женщина прервала молчание странным смехом, скорее похожим на рыдание. Ее смех — а возможно, это был плач — звучал нежно и ласково, будто она прижимала к груди ребенка. Она взглянула на Бальди в нерешительности.

— Вы так не похожи на других… Владельцев магазинов, служащих, директоров контор…

Она снова непроизвольно сжимала ладони.

— Если бы вы были так добры и задержались немного, — попросила она. — Рассказали бы мне о своей жизни… Я понимаю, все это так неожиданно!

Бальди вновь погладил денежные купюры, полученный гонорар. Непонятно отчего — из жалости или тщеславия, — но он вдруг изменил свои планы. Помрачнев, он взял спутницу под руку и, не глядя на нее, бесстрастно наблюдая, что она не сводит с него благодарных, восхищенных голубых глаз, решительно увлек ее в сторону от проспекта, где была разлита ночь.

Красные огоньки пронзали темноту вечера. На улице шли ремонтные работы. За низким деревянным забором виднелась строительная техника, штабеля кирпича, груды каких-то мешков. Бальди облокотился на деревянную перекладину. Сделав несколько шагов, женщина остановилась в нерешительности, пристально всматриваясь в его помрачневшее лицо, склоненное над разбитой мостовой. Затем подошла и тихо прислонилась к нему; а Бальди с преувеличенным интересом рассматривал строительные инструменты, оставленные под брезентовым навесом.

Подобное заграждение окружало и форт «Полковник Рич» на далекой Колорадо,[12] в скольких-то там милях от границы с Невадой.[13] А кто тогда сам Бальди — Венонга, индеец с огромным пером на раскрашенном черепе, или Кровавая Рука, или, возможно, Белая Лошадь, вождь племени сиу? А если бы он вдруг оказался по другую сторону ограды, острые концы которой были украшены геральдическими лилиями? Вот бы взглянуть на выражение лица этой женщины, перемахни он сейчас через ограду! Тогда, внутри заграждения, он был бы уже — в ковбойских сапогах и кожаных мушкетерских перчатках — белым защитником форта, неким бравым Буффало Биллом, одни усы которого уже бросали вызов… Нет, ничего не получится, он не собирался пугать стоявшую рядом женщину детскими сказками. Но Бальди уже повело, остановиться он не мог; решительно сжав губы, он резко шагнул в сторону.

Не глядя на спутницу, устремив взгляд вдаль, словно в другую часть света, бросил:

— Пошли!

И, видя, что она беспрекословно повинуется, словно надеясь на что-то, неожиданно спросил:

— Вам не приходилось бывать в Южной Африке?

— В Африке?

— Да, на юге Африки: колония дель Кабо, Трансвааль…[14]

— Нет, это… очень далеко?

— Еще бы! Несколько дней пути!

— А кто там живет — англичане?

— В основном англичане, а вообще-то — разные народности.

— И вы там были?

— А как же!

Выражение его лица изменилось, будто от тяжелых воспоминаний.

— Я прожил в Трансваале… да, почти два года.

— Then, do you know english?[15]

— Very little and very bad.[16] Вернее, я совсем позабыл английский.

— А чем вы там занимались?

— По правде сказать, весьма необычным делом; чтобы этим заниматься, и языков-то знать не надо.

Она шла рядом, то и дело оборачиваясь к Бальди, будто хотела попросить его о чем-то и не решалась; так ничего и не произнесла, лишь нервно передернула плечами. Бальди искоса взглянул на нее и улыбнулся своей выдумке насчет работы в Южной Африке… Сейчас, наверное, половина девятого. Он вдруг ощутил стремительный бег времени, и ему показалось, что он уже в салоне парикмахерской: сидит, развалившись в кресле, закрыв глаза, и вдыхает ароматы разных одеколонов, в то время как теплая пена обволакивает его лицо… Выход все же был: эта женщина должна исчезнуть. Без слов, без объяснений, просто убежать, с расширенными от ужаса глазами… «Ну что, познакомилась с необыкновенным мужчиной?!»

Остановившись, Бальди наклонился к ней: