Одним словом, оказывается, что всегда существуют требования эго отдельного субъекта, которые детерминируют динамику уровня притязаний. Некоторые испытуемые авантюрны, некоторые осторожны; их эго требует различных типов удовлетворения, и этот факт неоднократно отражался в результатах экспериментов. Стоит отметить, что исторически уровень притязаний можно рассматривать как дверь, через которую эго вернулось в монастырь академической психологии.
Промышленная психология. Я полагаю, что на большинство из нас произвели впечатление аргументы Ретлисбергера и Диксона[158], Уотсона[159] и других в поддержку того, что работники на производстве – не столько «экономические индивиды», сколько «эго». Кроме всего прочего, работники хотят доверия на работе, интересных заданий, признательности, одобрения и близких отношений со своими работодателями и коллегами. Удовлетворенности этим они хотят даже больше, чем высокой оплаты или безопасности труда. Оценки работодателями запросов рабочих коррелируют почти что на нулевом уровне с сообщениями самих рабочих о своих запросах[160]. Работодатель полагает, что оплата и безопасность являются доминирующими желаниями, тогда как в реальности на первом месте стоит эго-удовлетворенность. Насколько иной была бы перспектива нашей экономической жизни, если бы мы обратились к вопросу статуса и самоуважения в промышленности и перепланировали наше индустриальное общество таким способом, который спас бы эго работника от забвения.
Природа эго
В экспериментах, на которые я ссылался, и во многих других экспериментах аналогичной природы обнаружилось, что одна группа испытуемых (те, кто лично взволнован и увлечен заданием) ведет себя в известном смысле совершенно непохоже на другую группу испытуемых (которые не увлечены). В некоторых случаях измеримые количественные различия достигают 50 или 60 %, иногда много больше. В других случаях существуют качественные отличия, которые ускользают от измерений. Таким образом, здесь перед нами некоторый параметр, который ведет к громадным различиям в наших экспериментальных результатах.
Мы видели, что в условиях эго-вовлеченности вся личность проявляет большую последовательность в поведении, она обнаруживает не ситуационную специфичность поведения, а его генерализованность и согласованность. В области суждений мы видели, как эго-вовлеченность приводит к значимым искажениям обычных психофизических суждений. В области памяти мы обнаружили, что эго-вовлеченное запоминание определенно лучше (хотя иногда может вмешиваться вытеснение или в память проникает рационализация). В области интеллекта мы отмечаем, что эго-вовлеченность необходима, если мы хотим достичь оптимальных результатов. В теории обучения явно необходимы реформы, направленные на то, чтобы признать очевидное влияние эго на приобретение умений и знаний. В области мотивации жажда признания, статуса и оценки оказывается главной, что глубоко влияет на наши концепции, процедуры и политику в производственных отношениях, в образовании и в психотерапии. И это лишь некоторые из операциональных критериев, с помощью которых мы можем продемонстрировать наличие эго.
Несколько психологов, помимо меня, отстаивали то, что эго должно занять более высокое положение в современной психологии. Это делали Коффка, Левин и психоаналитики, а также Мюррей, который различает «перифералистскую» психологию и «централистскую» психологию[161]. Тезис, сформулированный в книге Роджерса «Консультирование и психотерапия»[162], кажется мне особенно ясным свидетельством того, что эго приобретает признание. Роджерс фактически приглашает консультантов откинуться в кресле и, не пользуясь почти ничем, кроме своевременного «ага», поощрять пациента самого реорганизовать и перепланировать свою жизнь. Эго пациента берет управление на себя. Наверное, уже пора.
Хотя мы адекватно операционально продемонстрировали существование эго, мы еще не занимались сложной проблемой его определения. Выше мы видели, что преобладают восемь концепций. Но всякий раз, когда мы сталкиваемся с эго-вовлеченностью, эго оказывается задействованным в нескольких из этих исторических смыслов. К тому же эти исторические концепции, похоже, имеют много общего.
Прежде всего, кажется очевидным, что все эти концепции у́же, чем понятие «личность». Все авторы, похоже, согласны в том, что эго – только одна часть, одна область, или, как говорят фрейдисты, один «институт» личности. Многие умения, привычки и воспоминания являются компонентами личности, но редко, если вообще когда-нибудь, становятся эго-вовлеченными. Авторы, пожалуй, согласны также в том, что эго не существует в раннем детском возрасте, постепенно развиваясь по мере того, как ребенок становится способен отделять себя от окружающей его среды и от других людей. Они согласны рассматривать эго как часть личности, которая находится в тесной связи с внешним миром: она ощущает угрозы, возможности и жизненную значимость внешних и внутренних событий. Это та часть личности, которая, так сказать, противостоит миру лоб в лоб. Это контактная область личности. По этой причине она также является конфликтной областью. Кроме того, она не совпадает ни с сознанием, ни с бессознательным, ведь многое из того, что мы сознаем, неважно для нашего эго, а многие неосознаваемые стимулы тихо, но эффективно вовлекают его.
Есть также согласие в вопросе о том, что субъективное чувство эго время от времени сильно меняется, то сжимаясь уже границ тела, то расширяясь далеко за его пределы. Меняется его содержание; в один момент эго оказывается поглощенным одной деятельностью, а вскоре после этого – полностью другой деятельностью. Эта изменчивость, тем не менее, не означает, что стабильная и повторяющаяся структура отсутствует. Наоборот, если вы знаете человека достаточно хорошо, вы обнаружите, что можете вполне успешно предсказать, какие вопросы будут, а какие не будут затрагивать его эго. Многие авторы представляют эго как многослойную структуру. Конечно, существуют разные степени эго-вовлеченности: человек может быть пристрастным умеренно или интенсивно.
Пожалуй, есть еще одно свойство эго, которое реже обсуждается, – это его устремленность в будущее. Вспомним: Израэли сообщает, что среди его испытуемых более 90 % выражали бо́льшую заинтересованность своим будущим, чем своим прошлым[163]. Эту находку стоит подчеркнуть, поскольку, как правило, психологи больше интересуются прошлым человека, чем его будущим. Другими словами, психолог и его испытуемые обычно смотрят в разных направлениях, что прискорбно.
Признание высокого положения эго в психологии не означает реимпорта deus ex machina[164] довундтовской психологии. Тем не менее, это означает признание того факта, что наши предшественники, которые рассматривали психологию как науку о душе, не ошибались, ставя до нас проблему единства и личностной релевантности. То, что они называли душой, мы можем сейчас с чистой совестью назвать эго. Это не будет следованием устаревшим идеям. Диалектика уже уступила дорогу эксперименту, клинике и еще более новым методам изучения обыкновенного человека в его нормальном социальном окружении.
Но, безотносительно к проблемам метода, которые лежат за пределами этого очерка, мы можем спокойно предсказать, что эго-психология в двадцатом веке будет неуклонно расцветать. Ведь только с ее помощью психологи могут примирить человеческую природу, которую они изучают, с человеческой природой, которой они служат.
Тенденция в мотивационной теории[165]
Мотивационная теория сегодня, похоже, следуя по пути научного прогресса, делает поворот. Пытаясь охарактеризовать это изменение направления, я хочу уделить особое внимание проблеме психодиагностических методов, поскольку успехи и неудачи этих методов могут нам многое рассказать о психодинамической теории.
