Утром следующего дня, когда Каллаган поехал в Букингемский дворец просить королеву распустить парламент, Тэтчер позволила себе удовольствие подольше выспаться, а затем — неслыханное дело — позавтракать в постели. В отличие от немилосердно растянутых кампаний по выборам президента в Америке, английские кампании, предшествующие всеобщим выборам, коротки, но интенсивны. После того как назначается дата выборов, около недели обычно уходит на доделывание оставшихся неотложных дел в парламенте. Сама избирательная кампания продолжается около четырех недель, причем выборы всегда происходят в четверг. Если правящий премьер-министр терпит поражение, передача власти осуществляется безотлагательно. К дому на Даунинг-стрит подкатывает мебельный фургон, и готово дело — назавтра помещение свободно. Победивший соперник немедленно приступает к исполнению своих обязанностей, а министры теневого кабинета водворяются в предназначенных им министерствах. Преемственность обеспечивают остающиеся на своих местах государственные гражданские служащие, и государственный аппарат продолжает работу без лишних проволочек. Тэтчер знала, что теперь ей не видать ни минуты отдыха до самого дня выборов, назначенных на 3 мая, до которого оставалось всего пять недель. До этого дня она должна будет работать на пределе сил: если Хиту позволительно терпеть поражение на трех всеобщих выборах из четырех, то женщине, потерпевшей поражение, партия, конечно, никогда не даст второго такого шанса. «Мне дадут возможность провалиться на выборах только один раз», — заявила она {14}.

Хотя на телевидении запрещена политическая реклама, правилами допускается ограниченное количество бесплатных партийных выступлений. Каллаган начал избирательную кампанию одним из таких телевизионных обращений. Он охарактеризовал лейбористскую партию как партию стабильности, а консерваторов — как партию сторонников радикальных перемен. Эта характеристика переворачивала с ног на голову традиционные представления об обеих партиях, но Каллаган был прав. Лейбористы стремились сохранить существующее положение; Тэтчер с ее новоявленными тори-радикалами были революционерами. Тэтчер собиралась открыть кампанию на следующий день своим собственным телевизионным выступлением. Перед тем как ехать на студию, она заглянула в Финчли поговорить со своими избирателями. Когда она находилась там, ей позвонили из Лондона. В здании палаты общин взорвалась бомба. На выезде из подземного гаража для членов парламента горит машина. В сознании Тэтчер мелькнуло: «Боже, только бы не Эйри!»

Это был он. Шестидесятитрехлетний Эйри Нив, министр по делам Ольстера в теневом кабинете и потенциальный министр по делам Северной Ирландии в правительстве Тэтчер, стал жертвой покушения. Впервые после убийства премьер-министра Спенсера Персевала в 1812 году член парламента был убит в самом парламенте. Ответственность за его убийство взяла на себя объявленная вне закона Ирландская республиканская армия. Террористы прикрепили бомбу к нижней стороне его синего «воксхолла». Гибель Нива явилась для Тэтчер страшным ударом. Он был ее наставником, ее доверенным политическим советником. Он сделал ее лидером партии, умело организовав победу над Хитом. Без него она так и осталась бы заднескамеечницей, возможно, навсегда. Мало того, это был ее лучший друг. Он не принадлежал к категории придворных кавалеров, мнимых влюбленных и дамских угодников. Как и Тэтчер, он был политиком до мозга костей, но не вынашивал честолюбивых планов занять более высокий пост самому. С Эйри она могла не беспокоиться за свои тылы. Он всегда был начеку. Она могла засиживаться с ним допоздна, разрабатывая стратегию или с улыбкой обсуждая последнюю парламентскую сплетню. Помимо Дэниса, которого не интересовали подробности политической кухни, у нее не было другого такого друга. А теперь он погиб, став жертвой ее назначения на злополучную должность. Потрясенная, не в силах сдерживать рыдания, она отложила свое телевизионное выступление и спешно вернулась к себе в кабинет лидера оппозиции в палате общин. Тут она взяла себя в руки, села за свой рабочий стол и написала текст слова, посвященного памяти умершего. Через двадцать минут она вызвала составителя речей Миллара и отдала ему черновик со словами: «Усильте это». Усилить речь он не смог. Она нашла верный тон. Из Австралии позвонила Кэрол. Мать рассказала ей, что случилось, выразив свой ужас и гнев. «Мы должны теперь победить на выборах, — воскликнула она. — Мы победим ради Эйри».

Тэтчер выступила по телевидению, особо выделив свою первоочередную цель — сокращение налогов. Но потом она на неделю прервала свою предвыборную кампанию — до похорон Нива. После похорон она устроила его вдову на работу в штаб-квартиру партии. Решение на неделю задержаться с развертыванием избирательной кампании и фактически пожертвовать четвертой частью всего отпущенного на нее времени не было чисто эмоциональным актом. Стратегически консерваторы строили свои расчеты на том, чтобы дать Каллагану вырваться вперед: тогда они смогут критиковать его три года правления вместо того, чтобы увязать в полемике, защищая некоторые из наиболее спорных пунктов политической программы Тэтчер. Тактически же стратеги-тори, и особенно Рис, исходили из опасений иного рода. Их беспокоило, что крайняя воинственность Тэтчер подействует на избирателей раздражающе, если они будут видеть и слышать ее слишком часто. Хотя, по данным опросов общественного мнения, ее перевес над соперником увеличился с 6 до 21 процента, они боялись, что в случае, если она станет держаться слишком вызывающе, ее популярность может быстро и непоправимо упасть. Более того, надежда на возможный промах Тэтчер являлась важной составной частью стратегии лейбористов. При этом почему-то не принимался во внимание тот факт, что она дольше, чем Каллаган, была партийным лидером и что он, несмотря на свой огромный опыт министра, тоже впервые участвовал как лидер партии в общенациональных выборах.

Подобно боксерам, пытающимся нащупать друг у друга слабые места, оба не были уверены, как лучше всего атаковать противника. Каллаган наносил критические удары по ее радикализму с его непредвиденными последствиями, по ее антиюнионизму и неопытности во внешнеполитических делах. Но на первых порах он никогда не называл имени Тэтчер и не велел помощникам чернить ее, опасаясь ответной реакции. Тэтчер тоже остерегалась переусердствовать по части личных нападок. Она испытывала искушение придать кампании совершенно негативный характер, но не хотела, чтобы это вылилось в месячник взаимных поношений. Ведь ее тоже забросали бы грязью, притом еще неизвестно, кто выиграл бы больше. Когда Тим Белл показал ей макет плаката, на котором Каллаган был изображен в виде капитана «Титаника», продающего билеты на следующий рейс, она забраковала его. Рекомендация обвинить Каллагана в том, что у него два дома — это, мол, выглядит странно в глазах сторонников лейбористской партии из менее обеспеченных слоев рабочего класса, — была сразу отвергнута. «Но, Боже мой, как вы не понимаете! — воскликнула она, обнаруживая свое знакомство с чаяниями избирателей. — Мы хотим, чтобы у каждого было по два дома» {15}.

В 1979 году женщины составляли более половины контингента избирателей. Большинство склонялось отдать свои голоса консерваторам, но выше всего оценивали Тэтчер женщины из рабочей среды. Женщины, принадлежавшие к среднему классу, находили ее слишком напористой и упрямой. Играя на своей популярности в рабочей среде, она частенько позировала перед фоторепортерами, забегая в бакалейно-гастрономические магазины, делая покупки, складывая их в корзину и демонстрируя знакомство домашней хозяйки с ценами на продукты. В одном торговом центре она разыграла такую сценку: помахивая корзиной, доверху наполненной продуктами, в правой руке и держа в левой полупустую корзину, она возгласила: «В правой руке у меня то, что можно было купить на фунт стерлингов при консервативном правительстве в 1974 году; в левой — что можно купить на него при лейбористском сегодня. Если лейбористы пробудут у власти еще пять лет, я смогу унести все, что можно будет купить на фунт, в конверте».