Далее все понятно, все в том же духе: блаженная и ленивая дрема, прохладный ветерок, виноградные лозы и т. д. Как лесть это смотрится наивно и жалко, но попытка засчитана. Артюр, Артюр, тебе бы заботы современного семнадцатилетнего!

Рембо нужно кем-то уравновесить. Уравновесим Тибором Фишером. Все-таки странно устроен мир: мысли, проникнутые оптимизмом молодости, «типа «я обязательно выиграю в лотерею», «меня примут на эту работу», «этот антикварный платяной шкаф будет отлично смотреться у меня в спальне», редко воплощаются в реальность, а мысли типа «я обязательно найду неприятности на свою задницу» сбываются практически сразу». Вот это уже о жизни!

Юноша не знает жизни и не желает ее знать. По любимым романтическим книжкам и фильмам создает гротескный, доходящий до карикатурности, образ мира. Его присутствие в этом мире не кажется ему самому жизненно необходимым.

Юноша всегда одинок. Как только он попадает в коллектив таких же, как он сам, юноша утрачивает индивидуальность, превращаясь во всезнайку, говорит глупости, пытается скрыть за громким цинизмом желание заявить о себе и свое неумение жить. За такие настроения юноше нелишне дать ремня. И он с радостью на это согласится, потому что ему часто не хватает новых поводов для страданий.

С другой стороны, каждым юношей руководит вульгарное романтическое хулиганство: лучше вести себя как первый негодяй, чем как последний пасынок судьбы. Отсутствие логики в саморецензировании и невыразительность интеллектуального ландшафта компенсируется экстатическим поведением. Юноша всегда старается казаться чуть подвыпившим.

Он мечтает об одиночестве и не может быть один. Монологическая уязвимость юноши подчеркивается его внушительной риторикой в пропаганде одиночества. Юноши, собравшись вместе, образуют орду, растворившись в которой анонимный индивид легко теряет чувство личной ответственности, способность к критической самооценке и самоконтроль. Именно для них написаны запретительные транспаранты в зоопарке: «Костры не разжигать. Фауну не трогать. В верблюдов не плевать».

Почти все юноши пишут стихи, в которых рифмуют великолепие физической униженности любовью со скорбной истиной одиночества. Беспричинная свирепость цветистого воображения часто сбивается на бесслезную тоску, и ходят по пастбищам четырехстопного хромающего ямба девушки с повадками влюбленных, добрые идеи, бесцветные метафоры и кровоточащие образы. Любовь в этих стихах никогда не отбрасывает тени на немой мир, и только убогие надгробья поспешных слов и несостоявшихся чувств припрятывают страх перед пустотой и одиночеством.

Юноша обожает фильм «Крекер – убийца марсиан», а в дневнике любит записывать что-нибудь страдательное и, как ему кажется, продиктованное жизнью: «Сердце – кладбище невоплощенных надежд»; «Печаль – это тихий стон раненого животного, уползающего в темноту»; «Гений – брат моего брата, а брат моего брата – я»; «Дружба – это вынужденная любовь людей, у которых нет уже сил бороться». И так далее…

Еще юноша обязательно купит роман, который называется «Шаги под землей». Его привлечет метафизичность названия. Однако часто случается, что под эффектной обложкой прячется летопись жизни путевых обходчиков метрополитена.

Когда разговор вдруг зайдет о классике, поинтересуйтесь у юноши о романе Стендаля «Красное и черное» – ответ будет примерно таков: ««Красное» там – так себе, а вот «черное» – что надо!» Он обычно читает ерундовые мистические книжки, исполненные всякой вреднятины и истерии. Скудная пища невротических жанров не насыщает жадный ум, но она незаменима в качестве альтернативы реальности. Каждый юноша верит в существование летающих тарелок и мечтает об иных мирах – таков удел всех, кто ищет разгадку плоти во всем курьезном, бессознательном, смутном и ненадежном.

Поэтому юноша так обожает все амбивалентное. Он даже завтракать не будет, если этот завтрак не амбивалентен. Бывает, родители интересуются: «А что тебе, милый котик, подарить на день рождения – красненький велосипед или книжку про кашалотов?» В ответ обязательно прозвучит: «Что-нибудь амбивалентное». На его языке это может означать все что угодно: поразительное и смущающее, вероятное и допустимое, велосипед и книжку, неукротимость плотских влечений и бесноватую одержимость пустыми, но звонкими идеями.

Юноша страстно убежден, что все на свете подло и непорядочно, кроме него, и что именно он должен покорить или спасти мир. Именно покорить или спасти. Только и всего. Иногда у него просыпается ненависть к солнцу, которое, не спрашивая разрешения, встает над горизонтом каждый день, игнорируя печали, переполняющие страстную душу. Гордая враждебность к миру часто сменяется банальной истерикой.

Воспоминаний у юноши хоть отбавляй – и все про первую, обязательно, вечную любовь, как у героя Паскаля Лене: «Мне было, вероятно, лет восемь (в тот год я полюбил до гроба девочку…)». Еще ни разу не поцеловавшись, он признается своим друганам: «Я не умею любить, вот что! Не умею любить. Я не говорю «заниматься любовью» – с этим все в прядке, но что делать с сердцем?»

Каждый юноша необыкновенно красив: в профиль он напоминает весеннюю мышь, а в фас – подозрительного ежа.

Юноша обожает красивые фразы, произнесет – и выжидательно так смотрит. И очень обижается, когда в ответ на банальную сентенцию не следует восторженного обморока слушателей. Близкий случай рассматривается в рассказе Л. Н. Толстого «Два гусара». Молоденький уланский корнет Ильин, проиграв в карты немалую сумму, предается горестным раздумьям: ««Погубил я свою молодость», – сказал он вдруг сам себе, не потому, чтобы он действительно думал, что он погубил свою молодость, – он даже вовсе и не думал об этом, – но так ему пришла в голову эта фраза».

Юношество – первый смутный опыт, шаг в реку конечной длительности жизни, которая мыслится нескончаемой.

Может показаться, что оптимизма в портрете юноши недостаточно. Что же, под развязку чуть подправим портрет молодого человека цитатой из произведения А. П. Чехова, которая, есть надежда, поможет кому-то: «… и чувство молодости, здоровья и силы, – ему было только 22 года, – и невыразимо сладкое ожидание счастья, неведомого, таинственного счастья овладевали им мало-помалу, и жизнь казалась ему восхитительной, чудесной, полной высокого смысла».

Юношу надобно любить и жалеть – он придает жизни необходимое экзотическое содержание, без которого реальность грозит превратиться в пустой слепок реальности. Как можно не любить славного, глупого и застенчивого зайку, сидящего в позе «лев под лотосом».

На языке фотоискусства юноша соответствует репортажной съемке, а 20—24-летний – постановочной съемке. В этом возрасте наиболее цитатен лирический герой В. Маяковского: «…иду красивый, двадцатидвухлетний». И никто не желает читать Д. Мильтона «По случаю моего 23-летия»:

Заслышав вдали самый незначительный любовный шум, молодой человек несется вперед, резина дымится, шум в ушах… «Тормоза придумал трус» – аксиома, выведенная двадцатилетними.

Разница между юношей и молодым человеком небольшая, но все же наличествует. Если их застать в минуту спокойствия, то можно обнаружить, что спокойствие это разного рода. Юноши полны показного интеллектуального и прочего превосходства. Осознавая некую театральность происходящего и в угоду собственному тщеславию, они стараются показать безразличие ко всему. Молодые мужчины вызывающе дерзки и довольны собой, но им слишком скучно, чтобы еще и чваниться.