Назначение любого предисловия – рассказать о новизне книги, поведать о грандиозности труда и вызвать читательское расположение. С этой целью принято пускаться во всевозможные глубокомысленные фантазии, оправдания и самовосхваления, доказывая: эта книга и лучший подарок, и искренний друг, и не понятно, как читатель умудрялся до сих пор жить без нее.

Предисловие пишется для пояснений и оговорок и редко обходится без комплиментов читателю. На ум приходит классический пассаж из романтиков: «Только для тех, кто чувствует и мыслит, предназначается эта книга». Здесь, однако, пишущего подстерегает опасность спугнуть читателя, вменить ему, уставшему и ищущему отдохновения, в обязанность нескончаемое усердие чувствовать и мыслить. Безусловно, без этого не обходится жизнь, и все же, помимо этих обязательств, есть куда более устойчивые и достойные переживания: обедать, печалиться по пустякам, ходить на работу, бранить начальство, зарабатывать деньги, заботиться о близких, вспоминать, мечтать.

Вместо малоубедительного эго больного «Я» сразу же употребим королевское «Мы», типа, ваши проблемы – это и мои сложности. Словом, полицедействуем, скроем за масочкой ужаленное жизнью заднее место.

Отступая от романтической традиции и не обременяя читателя непомерными требованиями, отредактируем напутствие романтиков: эта книга для тех, кто живет. Можно поступить иначе: обратившись к авторитету У. Уитмена, провести декларативную селекцию читателя, предупредив с отеческой назидательностью: «Не приходите ко мне, кто уже растратил свое лучшее, – только те пусть приходят ко мне, чьи тела сильны и бесстрашны». Сказано сильно, доходчиво и неудачно. Отстранимся от названных поэтом крайностей, будем более терпимы и признаем, что физически и морально совершенный человек, если таковой вообще есть, вряд ли обратится к книге, рассказывающей о превратностях возраста. Ему вообще не нужны никакие книги: витально прекрасный, он, подобно известному герою, живет насыщенной общественной жизнью и по утрам поет в клозете.

Эта книга, возможно, пригодится тем, кто запутался в жизни, для кого наступил период психологической смуты или неожиданного телесного бедствия. Любая книга пишется для читателя, которого автор не видит и не знает. Каждый (у кого огромное сердце или солидное состояние, неистовая душа или миниатюрный мозг, непрестанные хлопоты о куче детей или нескончаемая праздность) обладает некоей мифологической картиной мира, в соответствии с которой выстраивает абсолютно непогрешимые и в той же степени туманные версии жизненных предпочтений. Именно поэтому все имеют право утверждать, что владеют знаниями о мечтательном и должном.

Каждый человек (и тот, кто после школы не прочитал ни одной книги, и эстет, у которого на плече вытатуировано «Не забуду «Поэтику» Аристотеля») имеет право на свое мнение и собственное сомнение.

Эта книга будет полезна любому, кому не хватает простого мужского разговора. Это книга о кризисном возрасте интеллигентствующего обывателя и обывательствующего интеллигента – человека с множеством лиц и профессий (в общих чертах, человека, который интересуется культурой ровно настолько, насколько сама культура интересуется им). Иными словами, адресована книга тому, кто имеет довольно трезвый взгляд на вещи, кто, прочитав сонет Петрарки, не падает в обморок от переполненности эстетическими переживаниями, но может пролить совсем не конспективную слезу над собой, отраженным в поэтическом слове. Он убежден: строгую дилемму классика – «что ты любишь – искусство в себе или себя в искусстве?» – надобно решать в духе компромисса. Он не сомневается, дисциплину жизни и нравственный устав культуры не следует рассматривать порознь, однако не стоит и отождествлять их.

Эта книга для тех, кто воспринимает культуру не в виде беспощадно принудительной нормы, а в качестве реальности, значимой не менее, чем любовь, милосердие, вечеринка с друзьями. Здесь нет места отвлеченным теориям. Книга обращена к тем, для кого праздничный обед или тягостная меланхолия кризисного возраста имеют такую же непререкаемую бесспорность, как вечное слово культуры.

И все же не обойтись без оговорки: предлагаемая книга будет интересна тем, кто вышел за пределы уныния, которое можно излечить удовлетворенными гормонами. Возрастная тоска юноши, если перефразировать японцев, не похожа на печаль сорокалетнего мужчины, как не похож бык на безрогую лошадь.

Здесь надлежит сделать акцент. Кардинально важное отличие этой книги от всех иных заключается в особом ракурсе обозрения проблем. Многочисленные литературные источники освобождены от осудительной, репрессирующей читателя функции, они предлагаются как аргументы, настаивающие на презумпции невиновности человека. Иными словами, словесность выступает здесь не как прокурор, жаждущий обвинительного приговора, но как свидетель защиты, представляющий убедительное и непотопляемое алиби. В этом смысле каждый читатель может обратиться к данной книге, и она выступит адвокатом его переживаний. Однако не следует обольщаться. Бывают поступки, которые не объяснили и не оправдали бы ни Нерон, ни Фрейд.

В этой книге читатель не встретит любовного эксперта, психоаналитика или патологоанатома с засученными рукавами. Это будет мнение дилетанта, разбирающегося в жизни не более, чем весенний крот или Лев Толстой.

Эта книга о любви к человеку и любви человека, застигнутого возрастным кризисом. О том, как культура пытается объяснить, что такое диктат прожитых лет, какие преграды выстраивают тело и душа на пути осуществления мечты или проживания будней, как, в каком возрасте и в кого следует влюбляться и что из этого выходит… И так далее.

Автор отдает себе отчет в том, что есть опасность недоглядеть чего-либо в человеке, походя опровергнуть его или в сентиментально-слащавом духе улучшить. Этой опасности не избежать никому из пишущих о том, что трудно ухватить, не исказив.

Есть много книг, которые, как обещают авторы, помогут читателю перестать беспокоиться и начать жизнь. Не тревожится только тот, кто не дышит. У живого не выйдет без беспокойства. Жизнь – это синоним очередной раны, которую наносит возраст. Возраст – это когда опыта и доказательств каких-либо пустяков в избытке, а ответа нет ни на один вопрос, мыслей – как у Карла Маркса, а на поверку все они сомнительны. Здесь главное не растеряться. Не стать опрометчивым неврастеником. Надо просто пересилить боль, отдышаться и с неиссякаемым свирепым упорством броситься решать вопросы о зле и добре, о себе и о воздухе, который заглатываешь в одиночестве. На то ты и человек, чтобы с каждым возрастным барьером преодолевать боль и встревоженно изучать себя.

Безусловно, нельзя обсудить или хотя бы тезисно разметить в одной книге все сферы мужского существования. И потому, ограничивая себя, попытаемся уяснить метафизические признаки судьбы на примере какой-либо одной темы. Назначим на эту роль любовь. Во-первых, слово неплохое. Во-вторых, возможно, именно любовь (во всех ее многозначных проявлениях: чуткость, призыв бороться с развалом, душистая сексуальность желаний, пьянящие листья и ладные ножки деревьев, пестики с тычинками, бессилие протеста и стерильность истины, симметрия и размеренность, лукавая сноровка непохвальных мыслей и т. д.) искушает, тревожит, насмешничает над нами и нас же спасает в гибельном эксперименте жизни.

Итак, будем говорить о любви. Тема сама по себе древняя, но немного свежего воздуха слов ей не помешает. Обязательно будем говорить о любви. И не только о ней. Эта книга не учит правилам. Ее предназначение – чуть подправить орфографию индивидуального миропроживания, с помощью примеров из культуры хоть отчасти исправить косноязычие жизни, прояснить процессуальный характер возрастных переживаний и научиться извлекать себя из тисков возрастной хандры.